Глава вторая.

Непонятки продолжаются.

1

Домой, домой и ну его на фиг! Я шёл по улице, не обращая внимания на изумленные взгляды, которыми награждали меня прохожие. Ну да, видок тот еще: голый по пояс, брюки извазюканы так, что никакому "Тайду" не справиться. Про лицо и говорить нечего: сплошной синяк. Да и духан — за версту перегаром несет. "Менты бы не тормознули" — пришла запоздалая мысль и тут же ушла.

Нет, но до чего же дамы неблагодарные создания! Ты ради нее вступаешь в неравную битву с очень хорошо замаскировавшимся королем беллатора ( и совершенно не важно, что в момент вступления в оную я об этом и не подозревал!), теряешь жалкие остатки здоровья, а она… Я же не прошу виснуть на моей шее, но хотя бы на один единственный целомудренный поцелуй в щеку могла бы расщедриться. Ага, щас! Обвинила едва ли не во всех смертных грехах, а напоследок еще и угрожала. За что? Я, что ли, заставлял ее надеть такой наряд?! Вот и пойми этих женщин: не восхитишься — обидятся, выразишь восторг — кулачок под нос.

От этих мыслей вновь разболелась голова. Блин, скорей бы до дома добраться: у меня в холодильнике несколько бутылочек "Миллера" ждут, не дождутся, когда же я их оприходую. Возникшая перед глазами картина запотевших бутылок и их холодного содержимого окончательно высушила и без того сухой рот. Несмотря на то, что каждый шаг отдавался в голове ударом молотка, я ускорил свою неспешную поступь.

А на улице то хорошо: раннее утро, еще не жарко, солнышко светит во всю, птички поют… Какое, на хрен, солнышко, какие птички?! Бодун! Убить готов за глоток воды, а уж за два и подавно. Как там говорил один известный киногерой, пританцовывая на снегу? «Меньше надо пить», во! Здравая мысль, вот только приходит в голову поздно.

Ура, дом, милый дом. Забыв о лифте, бегом влетаю на третий этаж, трясущимися от нетерпения пальцами достаю из кармана ключи, отпираю дверь и на кухню, к вожделенному пиву…

За столом — двое. Первый, невысокого роста косматый мужик, цедил мой, МОЙ! «Миллер» прямо из горла, второй же, о принадлежности которого яснее ясного говорили пейсы, пил из моего любимого стакана с изображением орла, неодобрительно посматривая на собутыльника. Под столом выстроилась батарея из пустых бутылок. Они что, всё пиво высосали? УБЬЮ!!!

— Шо то мне подсказывает, мой друг, шо вновь прибывший хозяин не очень рад нашему присутствию, — степенно произнёс один, отрываясь от стакана и вытирая губы. — А ви как думаете?

— А тебе не всё равно? — буркнул второй. — Мне на его радости с колокольни — не девица чай. И вообще, Моисеич, нравится ему или нет, то не наши проблемы. Нам сказали его охранять — вот и будем охранять.

— Не Моисеич, а Абрамович, сколько можно повторять?

— Тебя не поймёшь: вчера ты Абрам Моисеевич, сегодня Моисей Абрамович. А может ты вообще никакой не еврей, только косишь под него, чтоб, значит, когда припрёт, без проблем получить гражданство Израиля?

— Попрошу избавить меня от ваших гнусных инсинуаций! Я — потомственный еврей, у меня и справка есть!

— Ага, тобой же написанная, — захохотал тот, который пониже и повернулся ко мне. — Ну, чего застыл на пороге, как неродной? Заходи, присаживайся к столу, чаёвничать будем.

— А-а-а, пиво?..

— А что пиво? Неплохое, хотя домашнее всё равно лучше, но за неимением оного и это сойдёт. Или ты про то, осталось ли ещё? Нет, не осталось. Неча травить молодой организм всякой гадостью… Эй, ты чё это?!

«А ничего!» — мысленно ответил я, приближаясь к столу с зажатым в руке дуршлагом. Выражение моего лица, а может и намерение использовать кухонную утварь не по назначению, подействовали на непрошенных гостей — миг, и за столом уже никого нет. Ну, сложновато их винить, сами посудите. Сидите за столом, никого не трогаете, пьёте пиво, неважно, что чужое. (Ну-ка, кто сказал, что не важно? Покажите мне его — в асфальт закатаю!). И тут вваливается полуголое, грязное существо, с опухшим то ли от пьянки, то ли от побоев лицом, и что-то промычав, хватает первое, что попадается под руку, и прёт на вас с намерением если не убить, то покалечить. Да тут любого кондрашка хватит.

Вот и эти в мгновение ока очистили кухню от своего присутствия, проскочив мимо меня. Ну, не то, чтобы уж совсем мимо: наглый дедок прошмыгнул между ног (рифма, однако!), еврей же просочился подмышкой. Нет, правду говорят — ушлый народ, без мыла в жо.., куда-нибудь залезут. Но от меня так просто не отделаешься! С душераздирающим криком «Геть!», размахивая дуршлагом, словно палицей, я принялся гонять осмелившихся выпить моё пиво самоубийц по своей двухкомнатной квартире.

Шустрые попались! Носились, словно молодые, да ещё и бросались всем, что подвернётся под руку, начиная от подставки с дисками (Моя фильмотека! Теперь точно убью!), и заканчивая картиной с обнажённой египетской девушкой, которую я так и не удосужился повесить. (Картину, а не девушку. А вы что подумали?). Но и я не лыком шит. Забыв об оброненном в пылу погони дуршлаге, на исходе получаса бесплодной беготни, мне наконец-то удалось настичь одного. С победным возгласом: «Йес!», я засандалил косящему под еврея такого пинка, что его вынесло в коридор и, судя по раздавшимся оттуда звукам, завалило вешалкой. Первая половина мести удалась, дело за второй. Вот только сил на неё уже не осталось.

— Ну что, мир? — с надеждой в голосе раздалось из-под дивана.

— Неа, — помотал головой я, переводя дух. — Перемирие.

Квартиру мы приводили в порядок намного дольше, чем навели бардак. Под мы, я подразумеваю себя и Афанасия, еврей же, ссылаясь на невыносимые мучения от полученных в результате пинка и последующего падения вешалки травм, с комфортом устроился на диване, душераздирающе постанывая. Прерывался он лишь для того, чтобы указать нам на очередной пропущенный осколок. Наконец, когда моё терпение подошло к концу, Абрамович, пострадавшей пятой точкой уловив надвигающиеся неприятности, замолк и закрыл глаза, старательно симулируя потерю сознания. Чёрт с ним, пусть валяется, лишь бы не лез под руку.

Фильмотека уцелела почти полностью, за исключением «Фантомаса» с Жаном Маре, а вот сервиз на шесть персон, подарок одной дамы внушительной комплекции, долгое время примеряющей на себя роль моей тёщи, был уничтожен. Да, не бывать мне её зятем, учитывая так же и то, что ни я, ни моя потенциальная вторая половинка к этому не стремились. А зачем? Редкий, два-три раза в месяц, ни к чему не обязывающий секс, нас обоих вполне устраивал.

Наконец с уборкой было покончено. Я обессилено упал в кресло, Афанасий сбежал на кухню и принялся там чем-то греметь, Абрамович же продолжал изображать умирающего лебедя. Да, положеньице! Похмелье и не собиралось милосердно покидать меня, поэтому думалось с трудом, но всё же к кое-каким выводам я пришёл.

Итак, эти двое: откуда они взялись? Ну, с этим более-менее всё ясно. Низкорослый упоминал об охране, значит, их отправили те, у кого мне совсем недавно довелось побывать в «гостях». До чего же обидно! Могли бы и Алёну отрядить: мне довелось видеть её в деле, а вот что могут эти телохранители большой вопрос. Да к тому же мне было бы приятно видеть рядом с собой обворожительную девушку, чем двоих престарелых алкоголиков, выдувших всё пиво. Но не всё в жизни происходит согласно нашим пожеланиям. К тому же я не намеревался терпеть присутствие этих алкашей в своей квартире: сейчас приду в себя и отправлю их куда подальше — мне охрана не нужна и точка.

— Никита, иди чай пить, — донёсся из кухни голос Афанасия.

Чай, значит, чай. Всё лучше, чем водой из-под крана безуспешно усмирять бушующий внутри пожар. Абрамович, заслышав зов, приоткрыл один глаз, но увидев, что я ещё в комнате, закрыл вновь и ещё глубже погрузился в «беспамятство».

По кухне плыл приятный, расслабляющий и одновременно бодрящий аромат каких-то трав. От пустых бутылок не осталось и следа, кухня сияла первозданной чистотой, а на накрытом столе стояли самовар (Откуда он взялся? Отродясь не было), чашки, в блюдцах мерцало варенье. Я подошёл, макнул мизинцем, слизнул. Ух ты, моё любимое, малиновое. Сел за стол и выжидательно уставился на Афанасия: а что, пусть заглаживает вину. Тот истолковал мой взгляд правильно — степенно взял чашку, наполнил и поставил передо мной. Отступил на шаг и кивнул: пей. Последовав совету, я с опаской сделал маленьких глоток. Ого! Вот это чай! Необычный, но, тем не менее, приятный на вкус напиток мгновенно избавил меня от похмелья. Я с жадностью осушил чашку и потянулся за добавкой. Дико захотелось даже не есть — жрать, желудок громким урчанием напомнил о том, что в него давно ничего не попадало. Портвейн, разумеется, не в счёт.

Афанасий правильно интерпретировал звуки и моё поведение, и открыл дверцу духовки, наполнив кухню умопомрачительными запахами. На свет появилась запечённая до хрустящей корочки курица, обильно посыпанная приправами. Утерев ладонью с подбородка несуществующую слюну, я с жадностью набросился на это чудо кулинарного искусства.

— Её бы в русской печи запечь, совсем другой вкус бы получился, — посетовал Афанасий. — Да только где её здесь разместишь? Эх, люди, и что вас так тянет в эти мёртвые бетонные коробки? Деревня намного лучше: там и дома деревянные, живые, и земля родящая, и природа душу радует.

— Ага, а ещё навоз, дрова, сено, удобства на улице, — пробормотал я, набивая рот сочными кусками. — Нет, я житель городской, цивилизацией изнеженный — мне в деревню нельзя.

Привлечённый дразнящим ароматом, в кухню ввалился оживший еврей. Нет, я несколько погорячился: не ввалился, а вполз, держась за стену и старательно морщась после каждого движения. Слегка постанывая, добрался до ближайшей табуретки и опустился на неё со страдальческим видом. Актёр, блин, погорелого театра! Один нежный пинок пониже спины, а каков эффект! Как будто его целый день, без перерыва на обед, мутузили семеро. А ещё в охранники метит.

Тем временем Абрамович взял вилку, нож и, отхватив от курицы внушительный шмат, положил перед собой на тарелку и начал есть, как аристократ, отправляя в рот маленькие кусочки. Он делал это так неторопливо и элегантно, что во мне проснулось чувство стыда за неуклюжие манеры. Обтерев руки об заботливо поданное Афанасием полотенце, я повязал салфетку и, старательно подражая еврею, начал разделывать курицу.

— Эй, болезный, — подал голос так и не приступивший к трапезе Афоня. — А ты уверен, что эта птица кошерная?

Моисей, не прекращая жевать, бросил на нашего неожиданного повара пренебрежительный взгляд и, ничего не ответив, взял чашку и потянулся к самовару. Афанасий наградил его торжествующей улыбкой и занял, наконец, место за столом. И вот мы, три здоровых мужика, (хотя какие, на фиг, три, один больной, второй мелкий, плюс я — значит два), набросились на одну маленькую курицу. Вскоре, вместо неё, на блюде высилась горка обглоданных косточек.

— Ну а теперь, когда все наелись, думаю, пора объяснить, кто вы и как попали в мою квартиру, — произнёс я, едва мы приступили к чаепитию.

— Прямо так, сразу? — усмехнулся Афоня. — Хотя ты прав, чего тянуть кота за… хвост. Я — домовой, а этот косящий под еврея нехороший гм.., человек — оборотень.

Ага, значит домовой и оборотень. Оригинально. Хотя бы Наполеонами себя не называют. «Интересно, они из одной психушки сбежали, или случайно встретились?» — подумал я и загрустил. Эх-х-х, милая во всех отношениях девушка, но судя по компании, немножко не того. А может это лечится?

— Смотри, Моисеич, он нам не верит, — оценив выражение моего лица воскликнул «домовой». — Показать ему, что ли?

— Вот ви и показывайте, а я не цирковая обезьянка, — отрезал еврей. — И сколько раз можно повторять: я не Моисеич…

— Да знаю я, знаю — ты Абрамович. И что это меняет? В кого мне превращаться: в кота? Не впечатлит, а вот у тебя знатный крыс получается, даже меня аж до пяток пробирает. Ну, покажи, что тебе, сложно, что ли?

— Таки все мечтают поиздеваться над бедным представителем богоизбранного народа, — пробормотал еврей и, не вставая со стула, завалился на бок.

Я было вскочил, чтобы помочь потерявшему, по моему мнению, сознание Моисею Абрамовичу, да так и замер в позиции: «ни сел, ни встал». С пола на меня взирал грустно-мудрыми глазами здоровенный, не меньше метра в холке, рыжий с подпалинами крыс. Голый, отвратительного вида хвост был свёрнут колечком, как у добродушного, верного пса. Ага, ты ещё им пол подмети. Ну ни фига себе, горячий и пламенный привет из гостеприимного Чернобыля! Икнув, я опустился назад на стул — глюки вернулись. А может и не пропадали?

— Впечатляет? — спросил Афоня. — Я тоже, когда впервые это увидел, едва не обкакался, хоти и повидал за свою жизнь немало. И с Кошей пил, и со Змеем в картишки перекидывался, кстати, встретишься — не играй, катала ещё тот: пока одна голова отвлекает, оставшиеся две всё карты подсмотреть норовят, и у Яги в баньке парился.

— У Яги, или таки с Ягой? — поинтересовался крыс.

— Цыц, срамник! — погрозил домовой кулаком. — Бабка, она старушка правильная, до сих пор честь бережёт — до свадьбы ни-ни. Не то, что нынешняя молодёжь: прыг-скок, охи-вздохи. А на утро разбежались, даже не поинтересовавшись кого и как звать-величать. Тьфу!.. Э-э-э, ты чем там занимаешься?

Чем? Да ничем! Левая рука от щипков уже покраснела и горела как объятая огнём, а «глюки» пропадать не спешили. А это значит, что я нахожусь в здравом уме и относительно трезвой памяти. Да, скажи мне кто ещё несколько дней назад, что придётся обедать в компании домового и оборотня, не откладывая вызвал бы к товарищу бригаду из жёлтого дома. Есть многое на свете друг Горацио…

— Что и не снилось нашим мудрецам, — подхватил домовой. Оказывается, последнюю фразу я произнёс вслух. — Вот же Валька, поганец какой — такое изречение спёр!

— Какой Валька? — вскинулся я. — Это написал Уильям Шекспир, английский драматург.

— Угу, после того, как от меня услышал, — горестно произнёс Афанасий и махнул рукой. — Шекспир, как же. Валька он, Шкиперский! Его наша деревенская баба родила от какого-то аглицкого капитана, то ли Джонсона, то ли Нельсона и, чтобы не мудрить, записала Шкиперским, то есть капитанским сыном. Много вечеров провели с ним за книгами заумными — Валька всё мечтал в Англию отправиться, да отца отыскать. И ведь уплыл, шельмец! Так и стал Шекспиром, чтобы не выделяться. Книг понаписал — жуть, да сюжеты сплошь ворованные, от меня услышанные. И хоть бы в одной указал соавтором домового Афанасия! Эх, портит заграница русского человека!

Горестный вид домового вызвал во мне приступ смеха и я, что бы хоть как-то сдержаться, поднёс к губам чашку и отхлебнул. Еврей же, вернувшийся в человеческое обличие, хохотал во всю, при этом уморительно похрюкивая. Афанасий переводил грустный взгляд уязвлённого до глубины души человека с него на меня и обратно, не произнося ни слова. Спустя какое-то время веселье пошло на убыль.

— Так, ладно гости незваные, может, объясните, куда меня влезть угораздило? — поинтересовался я.

— Скорее вляпаться, — поправил домовой. — Моисеич, подтверди!

— Таки вынужден с вами согласиться, мой друг, несмотря на то, что ви опять называете меня не правильно, — грустно провещал еврей. — Ви, молодой человек, именно вляпались.

— А поподробнее нельзя? Например, что за зверь империл и с чем его едят?

— Империл не зверь — это нематериальная сущность, созданная людскими эманациями, — поправил Афанасий. — Проще говоря — это дух, появление которого целиком и полностью ваша, человеческая заслуга. Места, насыщенные негативными эмоциями, испокон веков облюбовывает всякого рода нечисть.

— Откуда в городском парке негативные эмоции? — удивился я. — По нему люди гуляют, отдыхают, радуются жизни.

— Всё верно, — вновь вступил в разговор Моисей. — Но ви вспомните, что там находится? Вот именно: «Комната страха». А страх одно из самых сильных чувств, испытываемых людьми, к тому же основная пища империла. Вот он и появился.

— Истину глаголешь, — поддержал еврея домовой. — Породили вы своими страхами чудовище, а нам теперь с ним разбираться.

— Стоп, ты сказал, что империл нематериален, так? — спросил я. — Но тот, с кем я схлестнулся, был очень даже материален. Так что неувязочка у вас, господа.

— Схлестнулся, надо же, — восхитился Афоня. — Скажи уж честно: тот, который тебя дубасил об берёзу. Нет у нас никакой неувязочки. Чем больше страха сконцентрировано в месте обитания этого духа, тем сильнее он становится и рано или поздно обретает плоть. И тогда только держись. Начинает нападать на людей, утаскивать в своё логово и там питается, нагоняя на них ужас. И так до тех пор, пока человек не умрёт.

— А что ж он меня не забрал?

— Слышал поговорку: «Пьяному и море по колено»? Вот это тебя и спасло — испугаться не успел, да ещё и от империла часть силы оттяпал. Потому Алёнка и смогла его отключить, жаль, что ненадолго: пока с милицией разбиралась, он успел удрать. Так что, как ни крути, но жизнь ты девочке спас, хоть и по незнанию, — Афанасий помолчал немного и добавил. — Или по дурости.

Вот и пойми, похвалил он меня или обругал. Но плечи всё равно раздвинул и грудь колесом выпятил — значит всё-таки спас. Значит можно подкатиться, словно рыцарь на белом коне. Ага, щас! Размечтался. Забыл уже, какими словами она «благодарила» своего спасителя не далее как этим утром? То-то же!

— Ладно, с империлом разобрались, а вы кто такие. В смысле ты, Моисей Абрамович, Алёна и тот здоровенный дядька?

— Мы? Ну, если есть нечисть, то должны быть и те, кто с ней борется. Вот мы они и есть — охотники. Мог бы и сам догадаться. А этот здоровенный, как ты выразился, дядька у нас за старшего и зовут его Святогор. Слышал о таком? Нет? Что за молодёжь пошла, собственной истории не знает. Ладно, захочет — сам расскажет.

— А на кого вы работаете? В смысле кто вас курирует: милиция, ФСБ или ещё какая-нибудь структура?

Домовой посмотрел на меня как на сумасшедшего:

— Ты чего, какая милиция? Мы с ними на ножах. Нет, работаем сами по себе, ни от кого не зависим. Да и зачем нам начальство, только лишняя головная боль.

— А где средства берёте на проведение операций?

— Так игоша достаёт, он в этом большой мастер, — ответил Афанасий и вдруг, словно вспомнив, бросил на меня настороженный взгляд. — Слушай, а это правда, что ты сегодня в игошу обувью кидался?

— Ни в какого игошу я не кидался. В мышь да, было дело, но не попал.

— Та-а-ак, слышь, Моисеич, я вот о чём подумал, может, переночуем на улице в скверике? А что, ночи тёплые не замёрзнем, — пробормотал спавший с лица домовой. — Моисеич, чего молчишь?

Ответом ему послужил громкий стук захлопнувшийся за евреем входной двери.

— Слинял, — прокомментировал Афоня. — Значит и мне пора. Нет, не вставай, провожать не надо, сам дорогу найду. И вот ещё: если что, не кричи — это бесполезно.

Сказав эти «ободряющие» слова, домовой, шустро перебирая короткими ногами, ушёл, оставив меня в долгожданном одиночестве. Вот только почему-то я этому нисколько не обрадовался…

2

Всё, наконец, один. Хоть высплюсь спокойно — потеря сознания за отдых не считается. Так я думал, застилая диван. У меня, разумеется, была кровать, но её я использовал лишь тогда, когда в мою берлогу заходила женщина. В остальных случаях предпочитал коротать ночь на диване, в обществе лучшего друга человека — телевизора.

Да, ну и денёк мне выпал, точнее сутки. И били, и ругали, и откровениями засыпали по самое не могу. Эх, Светка, Светка, лучше бы я с тобой остался: ходьба в раскорячку много лучше, чем головой о берёзу. Или нет? Вот не знаю, ей богу. Ладно, бог с ним, что случилось, то случилось и бессмысленно теперь переживать.

А по телевизору одно и то же: апокалипсис, нашествие инопланетян, на очередном заседании думы депутат Худяковский вновь кого-то облил специально припасённым для этой цели кефиром. Да-да, именно в такой последовательности новости и подаются. Величайшее изобретение человечества — пульт, словно сам прыгнул мне в ладонь. Так, что у нас здесь? Ага, президент, не снимая лыжи, забрался в кабину истребителя. Нет, не интересно, хотя и экстремально. Дальше… Премьер в мельчайших подробностях поведал в твиттере об очередном прожитом дне. Ага, мне очень интересно, чем и как он подтирает зад. Дальше… О, «Чёрный плащ»! То, что доктор прописал.

И всё же, как быть дальше? То, что от меня теперь не отцепятся, козе понятно: перед тем, как лечь, я выглянул в окно и узрел своих «телохранителей», режущихся за столиком во дворе в карты. А может всё это чушь, бред сумасшедших? И империл, и игоша, и оборотень, и домовой? Нет, не может быть: я же помню, как ладонь мелкокалиберного товарища из парка залезла внутрь меня, не оставив при этом не то, что раны, но даже и шрама. Да и еврей, на моей кухне превратившийся в крыса, тоже не померещился. А это значит, что я крупно попал. Попал в мир, о котором до этого дня не имел ни малейшего представления.

Вот так, поклонник сериала «Сверхъестественное», придётся примерить на себя шкуру одного из братьев Винчестеров. Интересно, а мне пистолет дадут с серебряными пулями? Ну, или хотя бы арбалет с осиновыми стрелами? Вспомнив грозный вид Алёнки, понял: дадут, а как догонят, ещё поддадут. И вообще, я для них балласт, ни больше, ни меньше. Мои знания о нечисти базируются исключительно на вышеупомянутом сериале, так что в этом смысле я полный ноль. Рельефные мышцы тоже не показатель — у Святогора покрупнее будут. Но мозги есть, а это уже что-то: значит, будем учиться.

Дальнейшие события показали, что мозгов у меня как раз нет. Совсем. Иначе бы не кидался, чем попало, читай обувью, в кого не следует. И отмазки типа: не знал или состояние было не очень, не прокатят. Мне пообещали отомстить, и мстя оказалась страшной.

— У-у-у-у! — раздался над ухом замогильный вой, едва я погрузился в царство Морфея.

Подскочив, принялся озираться по сторонам. Никого, только еле слышно бормочет телевизор. Так, и что это было? Может, после всех треволнений приснилось что-то? Может быть. Ладно, на другой бочок и баиньки.

Щас, перебьёшься! Я вновь едва успел уснуть, прижимаясь к подушке, словно к любимой девушке, как звук повторился, на этот раз более протяжный.

— У-у-у-у-у-у-у!

Так, а это уже не сон! Я сорвался с дивана и бросился к выключателю. Люстра под потолком залила комнату ярким светом. Подражая вождю революции, прищурился и осмотрелся. Никого. Даже телевизор бормотать перестал, хотя помню, что звук я не уменьшал. И кто это надо мной шутить вздумал? Внезапно вспомнились прощальные слова Святогора и поспешное бегство Афанасия с евреем. Игоша! Точно его рук, или лап, дело! Ладно, посмотрим кто кого.

Усевшись в кресло перед компьютером, вышел в интернет. Итак, кто у нас нечестью занимается? Кроме давно почившего Даля в голову никто больше не приходил. Почитаю его, может и найдётся что-нибудь. Нашлось.

«Игоша — поверье, весьма близкое к кикиморам: уродец, без рук, без ног, родился и умер некрещёным. Проживает то тут, то там и проказит, особенно если кто не хочет признать его, невидимку, за домовика, не кладёт ему за столом ложки и ломтя, не выкинет в окно шапку или рукавицы».

Откинувшись на спинку кресла, я почесал голову. Да, попал. И кто меня просил кидаться в мышь? Как будто нельзя было найти другого способа для проверки.

— Чтоб меня приподняло и прихлопнуло! — пробормотал я, не подумав.

— Как скажешь!

Почувствовав, что мой зад отрывается от кресла, я попытался ухватиться за подлокотники, но не тут то было. Пальцы скользили по гладкой обивке, и я воспарял всё выше, пока не завис между полом и потолком. Интересное ощущение, так, наверное, чувствуют себя космонавты в невесомости, вот только изучить его мне не позволили. Довольно ощутимым шлепком, похожим по звуку на тот, с которым мы прихлопываем ладонью зазевавшуюся муху, меня приложили по голове и бережно опустили на пол.

— Одна звезда, две звезды, три звезды, — бормотал я, ожидая, когда успокоится разноцветное мельтешение перед глазами и утихнет звон в ушах, сквозь который с трудом, но пробивалось довольно мерзкое хихиканье.

Наконец всё более-менее пришло в норму, и я осторожно осмотрелся, пытаясь обнаружить источник раздражающего звука, и, что интересно, нашёл. В дверном проёме, на задних лапах сидела уже знакомая мне мышь и ухмылялась в усы. Увидев, что я её заметил, она выразительно постучала правой лапкой по локтевому сгибу левой и, развернувшись, неторопливо отправилась в сторону кухни. Ну, всё, бывшая обитательница греческого зала, ты напросилась. Кое-как поднявшись на ноги, я, со скоростью бешеной черепахи, направился к кладовке за необходимым инструментом.

Вот что меня всегда интересовало: в России бейсбол почти никто не играет, но вот бита есть едва ли не у каждого. И я не исключение. Вооружившись грозным оружием (пардон за тавтологию), я направил свои стопы на кухню, на поиски врагини. Увы и ах, её искать не пришлось: эта нехорошая зверюшка преспокойно сидела на столе и умывалась. Нет, в натуре оборзела! Богатырский замах и бита отправилась на встречу с мышью.

Бабах! Так, если кого когда-нибудь интересовало, что прочнее, стол или бита, отвечаю: испытание прошли оба. А вот рукам было больно — отдача пробила аж до пяток. Уронив биту на пол, я обернулся к гарнитуру и… словил лбом прилетевший откуда-то сверху мешочек с кофе. Прощай мокко, присланный из-за границы родителями. А ведь даже попробовать не успел. И за что мне это наказание?

Оказалось, это было только начало: пользуясь моей беспомощностью, вредный игоша кидался всем, что подвернётся под лапу. В ход пошли крупы, сахар; соль, что интересно, он не трогал. Я отбивался от летающих снарядов как мог, пока он не запустил в меня пакетом с сухофруктами. Да что ты творишь, сволочь, я же оттуда ещё изюм не выловил!

Не соображая, что делаю, я схватил табуретку и прицелился. Мышь, узрев мои телодвижения, продемонстрировала кукиш и исчезла из виду. Вот блин, прячется. Поди, найди эту мелочь. Но так просто сдаваться я не собирался, особенно когда обратил внимание на царящий по всей кухне беспорядок. Афоню точно брат кондратий хватит, когда он это увидит.

— Никита, ты чем это посреди ночи занимаешься? — раздался вдруг знакомый голос.

Обернувшись, я узрел необъёмную соседку Клавдию Степановну, у которой был запасной ключ от квартиры на тот случай, если я свой потеряю. Видимо она услышала шум и пришла полюбопытствовать, что же здесь происходит. Смелая тётка, ведь это могли быть и воры.

— За мышью гоняюсь, — в который раз не подумав, буркнул я.

— Мышь!!!

Прыжку тёти Клавы позавидовала бы и Анна Чичерова — с места ногами на табуретку, и это при весе чуть за сто сорок килограмм. Итог понятен: сей предмет не выдержал подобного обращения и развалился, уронив соседку на пол с оглушительным грохотом. Материализовавшийся на столе игоша круглыми от удивления глазами посмотрел на Клавдию Степановну и, покрутив коготком у виска, выражая своё мнение об умственных способностях соседки, исчез. Я же, глубоко вздохнув, отправился помогать пострадавшей, надеясь, что на сегодня лимит неприятностей исчерпан.