Предисловие. Date: 15.06.1564 (1546?)

Вокруг пахло гнилью и разложением. Аромат шестнадцатого века — «Эпохи возрождения», как его называют — пробирался сквозь нос и рот, вызывая приступы тошноты. И я рад, что мне не довелось увидеть всю картину воочию, ощущая ее только по запаху и на ощупь. Впрочем, моя слепота не позволит мне насладиться тем искусством, которое начинает расцветать, подобно прекрасному аромату орхидей. И это отнюдь не единственный минус моего недуга.

Лишние рты никогда не были нужны кому-либо. Именно поэтому мне пришлось привыкать к выживанию в этом мире на протяжении двадцати лет, пока я не открыл в себе странные способности… С того самого момента, как я очнулся в холодном подвале — мне было лет семь или восемь — я ощущал тяжесть на спине и тупую боль в груди, которые тянули меня вниз, снова прилечь и забыться сном. И, как оказалась, эта тяжесть не была необоснованной: повстречавшиеся мне люди посочувствовали «бедному мальчику», а самые добрые из них еще и рассказали, что на спине у меня ничто иное, как две большие, тщательно отполированные доски, приколоченные к этой самой спине шпонкой из странного металла.

До своего шестнадцатилетия я жил под домом у довольно щедрой старушки, кормившей семейство из семерых детей. Все их объедки доставались мне, как двухразовое дневное питание, а обноски их одежды даровались мне каждый год на мой «день рождения». Днем рождения старуха называла тот день, когда я, «несносный мерзавец», свалился на ее голову. Тем не менее, я чувствовал любовь этой женщины, которая, впрочем, проявлялась не самым милосердным образом. Ведь, если бы она меня ненавидела, то погнала бы из дому взашей, как блудную дворнягу.

По исполнению шестнадцати началось мое путешествие по городу. Голова перестала быть пустой, в ней больше не гудел ветер. В ней роились вопросы. Вопросы к моей жизни, которые я хотел бы задать Всевышнему, чтобы узнать хотя бы о том, где и кем я был рожден. Впрочем, кто-то сказал мне, что я «выродок очередной куртизанки», но, скорее, это было оскорбление, нежели желание объяснить мне мою судьбу.

Четыре года я провел, выискивая тот самый подвал, ощупывая каждый сантиметр Лондона, вспоминая последние кадры увиденного мною в раннем детстве. Я вспомнил, как выглядят люди. Вспомнил, как красиво деревья размахивают своими ветвями, окутанными порывами осеннего ветра, вспомнил грязь и дождливые улицы своего родного города… Это дало мне представление о жизни, которая обещала быть неполной и скудной.

Тогда я думал, что умру достаточно рано, попав под колеса какой-нибудь телеги, или слягу от чумы.

Все изменилось, когда мне стукнуло двадцать лет. Это был тот самый «день моего рождения», который назначила мне старуха. Я сидел на скамье неподалеку от старинного здания театра и слушал мелодичные звуки какой-то постановки. Мои мысли были явно не здесь, не в Англии и даже не на этом континенте. Я летал где-то в облаках, или даже гораздо выше… Я думал о том, как бы сложилась моя судьба, не будь я слепым инвалидом, изуродованным проклятыми досками. Не забуду упомянуть о том, что к доскам были прикреплены цепи, из того же странного металла, что и шпонки. И я привык к мирному бряцанью этих цепей, о которых мы поговорим чуть позже.

Я почувствовал, как на скамью, где я сидел, опустилось еще одно тело. Судя по сбившемуся дыханию, это была пожилая женщина. Я чувствовал на себе ее тяжелый изучающий взгляд. Он сверлил меня, ощупывая с головы до пят. Мне стало не по себе, и я встал, решив направиться в другое место. Спектакль подождет.

— Извините, юноша, что смутила вас. Просто эти доски… Показались мне весьма странными, — поспешила оправдаться женщина.

В ее голосе я слышал вину с маленькой примесью страха. Я сел обратно, но промолчал. Я не говорил ни с кем уже очень давно, и мне было бы стыдно услышать сейчас свой хриплый осевший голос. К счастью, моя собеседница молчала тоже. По-видимому, она так же прониклась игрой на музыкальных инструментах, что слышалась издалека.

И я задался вопросом: о чем она думает? Что в голове у других людей, как видит мир эта женщина? А, может, у нее есть свой собственный мир? Мысли были абсурдны, но я почувствовал странное тепло около спины.

— Юноша… Цепь на вашей спине… Она светится! — тяжесть на скамье исчезла.

Я хотел было что-то сказать, но не смог: мир вокруг исчез на мгновение и появился снова. Но все было не так. Я видел.

Я видел небо, оно было приятного голубого цвета. Я видел огромную ветряную мельницу недалеко. Я видел колосья пшеницы… Нет, это не Лондон. Не тот Лондон, который я знал. Я посмотрел на свои руки. Они тряслись от волнения и страха. Тяжесть на спине пропала вместе с тупой болью.

Но я не мог вымолвить не слова.

Сколько бы я не старался, у меня не получалось сказать ничего, кроме глупого мычания и стонов. Невольно я засунул один палец в рот. Языка не было. Вместо него я нащупал какой-то обрубок, и мне стало еще страшнее. Я побежал сквозь колосья, желая пробраться к людям, чтобы узнать хотя бы о том, где я.

Но никого не встретил, даже около мельницы.

И вдруг я всем своим сердцем пожелал вернуться обратно. Внутри разожглась паника, я бился в истерике, желая избавиться от этого кошмара. Я был согласен со слепотой, но расставаться со своим языком было для меня чем-то по-настоящему отвратительным.

И снова все пропало. Мир ушел, в глазах потемнело, и я ощутил, твердую землю под ногами.

— Юноша, что с вами! — ко мне подбежала молодая девушка и взяла за плечи.

Я отчетливо слышал шуршание юбок ее туалета. Пожалуй, даже отчетливее, чем нежный голос, под который хотелось заснуть. Но прежде…

— Я… — в голове промелькнула мысль: я говорю! — Со мной все в порядке. Просто потерял сознание, со мной бывает такое. Вы не могли бы помочь мне подняться?

Помолчав пару секунд, девушка взяла меня под руку и помогла встать. Я глубоко вдохнул и, поблагодарив милую даму, удалился прочь.

Мне понадобилось еще два года, чтобы понять: я могу бывать в других мирах. И помогают мне в этом мои цепи, те самые, которые, казалось, испортили мне всю жизнь.