Date: 21.8.1546 (1564?)

Я не помню, какой сейчас год, цифры путаются в голове. Я смутно помню месяц и день, урвав эти детали из шумящей базарной толпы кончиками ушей. В моей жизни настал период, когда постоянно, изо дня в день, ничего не происходит. Наверное, именно это вынудило меня начать делать записи в этом крохотном блокноте, купленном в маленькой лавочке на гроши, которые были дарованы мне милосердными людьми.

Спросите, как я пишу? Старуха, о которой я упоминал в своей прошлой записи, научила меня, как правильно двигать рукой, чтобы получались буквы, а практика в иных мирах, где мне было даровано зрение, закрепила мой опыт. Тем не менее, писать куском угля по сухим малюсеньким страничкам, которые я не видел, было не очень-то и удобно, поэтому не думаю, что мои надписи будет легко прочесть.

Мне двадцать два года. Я по-прежнему живу в Лондоне, точнее, выживаю. Зарабатываю добротой чужих людей, собирая подаяния. Как же унизительно сидеть каждый день около церкви, ожидая звона монетки в жестяной чашке. Но ничего не попишешь: не будет денег — не будет хлеба. Хвала Всевышнему, старый лавочник делал мне скидку за то, что я слепец и не могу зарабатывать, как все нормальные люди. И все же, я не был суеверным. Я не верил, что Господь сможет вернуть мне глаза, не верил, что Господь вообще может сделать что-то для меня. Только я сам ответствен за свою судьбу, за свою жизнь. Обычные молитвы не помогут камню упасть. Чтобы он упал, нужно приложить усилие.

Как я и говорил, за время путешествия по мирам я узнал много нового. Время провождения в иных мирах переносит во времени в настоящем, реальном мире. Я пока только догадываюсь о том, с чем связан этот феномен, но он есть, и это неоднократно подтверждалось мною. Узнал я так же о том, что миры бывают разных мастей и видов, их можно объединить в разные группы. Пока я выделил только две таких группы: миры-пустыни и столеты.

Я заметил, что у людей приземленных и вечно занятых миры пустые, не населенные. Они скудные и представляют собой либо пустыню, либо огромное бескрайнее поле. Бывало, что я встречал что-то приметное, похожее на мельницу или оазис, но редко. Миры-пустыни — самое скучное, что я встречал когда-либо. Вдобавок ко всему, одна минута в пустынном мире может перенести на неделю или даже на месяц. Так, попав в мир одного старого лавочника в июле и пробыв там где-то с час, вернулся я уже в холодном январе.

В противовес пустыням меня завораживают и удивляют столеты. Я видел эти миры весьма редко и поверхностно, но могу сказать одно: они существуют произвольно, независимо от своего хозяина, и могут менять свое положение. Сегодня этот мир сидит в голове у одного человека, а уже завтра о нем грезит совершенно другой. И это отнюдь не связано с человеческой психологией. Я могу предположить только то, что это какая-то магия. В голове теплится мысль, что эти «путешествия по головам» столетов добром не кончатся.

Довольно болтовни, я думаю. Хочу написать еще кое о чем.

Сегодня, по возвращению домой — домом я называл теплый тесный уголок в темном переулке, где я смог бы избежать любопытных взглядов местных зевак — я решил зайти на детскую площадку. Знаете, я люблю детей, поэтому являюсь частым гостем здесь. Люблю слушать их смех, крики, глупые, но такие забавные шутки… И я часто прихожу сюда после недолгих путешествий в чужих головах.

У меня не было детства. Я жил подобно собаке, питаясь объедками и купаясь в чужих насмешках. Дети старухи любили меня, но своей детской любовью, в любой момент готовые дать мне пощечину или полезть в драку, цепляя мои самые болезненные места — грудь и спину. Раннего детства я не помню вообще. Не помню и лика матери, которая, наверное, не очень-то меня и ценила, раз позволила сделать со мной подобное. Оттого ли мне так тепло среди улыбок и смеха детей? Оттого ли мне хочется улыбаться, слушая, как двое мальчишек спорят о какой-то ерунде? Оттого ли мне хочется поспорить с ними? Я понимаю, это абсурд.

Но у детей есть и другая сторона: они беспощадны. Беспощадны и жестоки, гораздо хуже, чем многие взрослые. Я знаю, любой из вас готов опровергнуть меня, ведь «дети — цветы жизни», но у меня есть свое мнение на этот счет. Ведь дети, несмотря на свою наивность и доверчивость, многого не понимают в этой жизни. Они не знают ее цену. Они не знают, что такое сделать по-настоящему больно, они не понимают, что нельзя, а что можно. Детский суд в разы хуже взрослого. Ведь если взрослый суд обвинением заканчивается, то детский из одного обвинения и состоит.

И мне ничего не стоит убедиться в этом на примере, когда среди общего шума я выхватываю фразу:

— Да вы посмотрите на нее: она же всегда одна! Чего молчишь, а? Язык проглотила? Ах да, у тебя ж его нет!

Звонкий смех. Если услышать его издалека, не вникая в подробности, этот смех вызовет улыбку. Но не у меня. Я стал вслушиваться в происходящее: звук цепей от качелей — кто-то начал их раскачивать.

— Отпустите ее! — выкрикнул какой-то прохожий, что стоял, по-видимому, в трех-четырех шагах за моей спиной.

— Нееееет, пусть она слезет сначала с наших качелей! — мальчишки продолжали ехидно усмехаться.

Шаги за моей спиной удалялись. Юноша не спешил лезть в детские разборки, понимая, что плодов это не принесет. И я задумался: стоило ли мне влезать в таком случае? По своему опыту знал, что, вырастая, каждый ребенок приобретает опыт и становится мягче. Я знал, что сейчас они задирают ее, а потом всеми силами будут добиваться ее руки. Но отчего-то мне было жаль этого ребенка. Крики не прекращались, как и звук цепей на качелях. Мне нужно было принять решение сейчас, не мешкая. Подойти или уйти?

И я сделал выбор.

— Мальчишки! Вы не слышали, что вам сказали? Отпустите ее, а то найду ваших родителей, и они устроят вам неплохую порку! — я блефовал. Никого искать я, естественно, не собирался.

И мне не нужно было зрения, чтобы увидеть усмешки на их лицах. Тем не менее, они ушли, оставив меня наедине с девочкой, которая тихонько всхлипывала. В сердце больно укололо, и я подумал, что оставлять ее одну будет не очень подобающе с моей стороны. Я подошел ближе к качелям и почувствовал тепло вокруг юного тела.

— Не плачь. Все уже прошло, они ведь ушли?

В ответ я не услышал ничего, девчушка лишь взяла в свои крохотные ручки мои ладони и приложила к своему округлому личику.

— Ты все-таки действительно не можешь говорить?

Руками я ощутил, как девочка кивнула. Это было весьма изобретательно с ее стороны. И приятно было оттого, что она заметила мою слепоту. Впрочем, об этом вполне возможно догадаться по затемненным стеклам очков, которые услужливо сидели на моем носу с самого моего пробуждения в подвале, как и длинный черный плащ с теплой подкладкой безжизненно болтался на моих плечах, согревая тощую фигуру.

Внутри вдруг стало пусто. Неосознанно, внезапно. Я даже сам не заметил, как в голове, словно рой диких пчел, стали копошиться нехорошие мысли. Получается, не я один был лишен детства. А ведь без детства холодно на душе. Это удручало, я не хотел, чтобы кто-то страдал так же, как и я. Но я ничего не мог поделать, только лишь посмотреть на мир ее глазами.

Я не считал постыдным залезть в чужую голову, потому с легкостью проник во внутренний мир этой бедняжки. Знакомые ощущения, которые я уже успел подзабыть, вернули мне предвкушение больших перемен и захватывающих странствий. Но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания.

Как только я осознал, что могу видеть что-то, помимо бледных пятен, я стал искать то, что мир забрал у меня взамен. Это такая особенность моих цепей: если ко мне возвращается зрение, то неминуемо пропадает что-то другое. Так, в прошлой моей записи я упоминал, что в мире той пожилой дамы за свое зрение я отплатил языком, возможностью говорить.

Побочный эффект нашелся почти сразу: в глаза бросилось отсутствие обоих указательных пальцев и среднего пальца левой руки. Я искренне верил, что в этом мире вполне возможно прожить с этим недугом. Но больше всего меня поразило другое: огромные размашистые деревья, величественно глядящие на меня с самых небес, высокая трава, которая щекотала мою кожу. Я оглядел себя: сильные руки, широкие плечи, камуфляжные штаны, на которых висели пять маленьких цепочек — еще одна особенность: цепи могли принять любую форму в иных мирах. Впрочем, так было не всегда, в некоторых ситуациях я оставался тем же, кем я был в старом добром Лондоне. Тем не менее, здесь я был далеко не тем Алукардо, которого знали местные забияки на дождливых улицах туманного города. Я ощущал себя сильным, и это ощущение окупало отсутствие трех пальцев.

Пробираться сквозь высокую траву было необыкновенно легко, земля под ногами была сухая и потрескавшаяся. Из-за густой растительности весь мир казался зеленым, это радовало глаз и заставило полюбить этот мир с первого взгляда. Неужели все эти леса — фантазия маленькой немой девочки? А может, это столет?

Я неторопливо шел сквозь кусты, траву и упавшие с деревьев сухие ветки. Поиграть в юного натуралиста мне хотелось уже давно, но слепота все не давала мне этого сделать. Наконец, мечта осуществилась, открывая мне дорогу к новым возможностям. Ах, как же много можно узнать с помощью зрения! Уверен, люди должны быть рады тому, что имеют такой великолепный дар. Видеть…

Я шел туда, где, по моему мнению, должны быть люди. Шел и ощущал на своей спине пристальные взгляды. Но сколько бы я не оборачивался, вглядываясь в хитрую таинственную тень деревьев, я не находил ни одного живого существа. Так я добрался до странных сооружений. Они были похожи на небольшие шатры, обтянутые темно-коричневой блестящей на солнце кожей, хаотично расположенные около кольцевой каменной стены с одной-единственной дверью. Я подошел ближе, коснулся стены и почувствовал, как что-то холодное и длинное уткнулось в мою спину.

— Хэй, ты еще кто? Впервые тебя вижу, — голос был высоким для парня и настолько слащавым, что мне стало противно.

Ко мне подошел еще один юноша и посмотрел прямиком в глаза: его взгляд был жутким, от него веяло холодом.

— Руки вверх. Имя, — скомандовал он, направляя на меня странное оружие.

Я замешкался, разглядывая незнакомца. Коротко остриженные черные волосы, которые не мыли уже минимум неделю, светло-серые глаза, под которыми хочется встать на колени и взвыть о пощаде, высокий рост и широкие плечи. Таких солдат явно не хватало британской армии… Рука парня крепко сжимала незнакомое мне оружие. Оно было похоже на пороховой револьвер, только было немного иной формы и, по-видимому, работало не от пороха. Я решил не думать долго о том, как действует эта штуковина, а лишь послушно поднял руки.

— Алукардо, — мой голос звучал уверенно, я старался не выдать свой страх.

— Слышишь, давай покажем его Элле, — снова голос, от которого мне стало тошно, этот тип стоял прямо за моей спиной, — Она лучше нас знает, что делать с чужаками. К тому же, это первый раз, когда мы встречаем незнакомого живого человека.

— Возможно, это не человек. Мне не нравится отсутствие его пальцев. Возможно, это одна из тех мразей, что выжрали наших товарищей, — процедил брюнет, — Но так уж и быть, поговорим с Эллой. Она решит, что делать.

Светлоглазый развернулся и пошел вперед, а тот, что сзади, тщательно перевязал мне руки. Закончив свое дело, он склонился над моим ухом и хрипло шепнул:

— Можешь не маскировать свой страх. Ты просто воняешь им.

Наша делегация двинулась в путь, не обращая ни капли внимания на высокую траву. Настолько высокую, что кончики травинок щекотали скулы и иногда попадали в глаза. Мы шли недолго, но это время показалось мне целой вечностью. В моей голове вновь рядами строились мысли и вопросы, которые я должен обязательно задать, но не здесь и не сейчас. Ведь сейчас любое слово стоило мне жизни. Кто знает, на что способно их оружие...

С этого самого момента началось мое первое невероятное приключение, которое я буду помнить всю свою жизнь. И леденящий кровь шепот этого парня — не самое страшное, что мне довелось испытать.