Глава 9

— В детстве я любил наблюдать за радугой, — сказал Зенозиус. — Особенно за поведением красного цвета, словно провоцирующего меня. Когда смотрел на красную полосу, казалось, что в ней пляшут маленькие эльфы и гномы, играющие друг с другом. Рискнул поделиться наблюдениями с родителями, но в ответ услышал то, что до сих пор волнует и будоражит. Мне сказали, что в течение жизни встречу человека, воплотившего в себе добро и зло, свет и тьму. Странно, правда?

— Да ничего странного, — хмыкнула я. — В романах такие предсказания сплошь и рядом встречаются. «Ах, познакомитесь с необыкновенным мужчиной, вспыльчивым и добрым одновременно! О, встретите высокомерную красотку с нежной душой!» Может, родители просто пошутили. В любом случае вам есть, что вспомнить, над чем задуматься. Вы можете вспоминать родителей, обижаться на них, размышлять над их высказываниями. Я же лишена всего этого. Не знаю, что происходило в детстве, любили ли меня родители, радовались ли моим успехам, ругали ли за проступки. Все стерто.

— Сначала думал, что предсказание касалось Лаврины Бенор, — Зенозиус говорил о своем, словно не слыша меня. — Нет, она вовсе не высокомерная красавица с нежной душой, как пишут в романах. Дама страстно увлекается преданиями старины, отыскивая то, что близко именно ей. Даже балы, проводимые Лавриной, отличаются странным сплетением современности и древности, что пугает и раздражает гостей, привыкших к обычным развлечениям.

Но в то же время госпожа Бенор умеет любить и готова многим пожертвовать ради предмета обожания. Вот я и подумал, что красная полоса радуги предвещала именно ее — необычную женщину большого света, любящую черно-белые платья и короткие стрижки. Лаврина полюбила меня, но со временем я понял, что это не то, не мое. Не об этом пророчествовал красный цвет в далеком детстве.

— И вы везете меня на бал к этой женщине? — по телу пробежал холодок, я судорожно вцепилась в сиденье. Лошади дико заржали, кучер щелкнул бичом, пытаясь усмирить разбушевавшихся животных, явно почуявших что-то неладное. — Мы едем на торжество к даме, любящей темные предания старины, да еще и влюбленной в вас. Увидев меня, она будет ревновать, хотя повода для этого совсем нет. Подвергаете меня опасности.

— Сиенна, я буду с тобой, никто не обидит, — успокаивающе произнес Зенозиус. — Говоришь, нет повода для ревности? Я бы не был так категоричен.

— Вы про поцелуй? — уточнила я, в красках представляя разгневанную Лаврину, запускающую в меня тарелку, но не успела дождаться ответа. Карета остановилась возле большого прозрачного пруда с утками и кувшинками.

Толстый кучер, сощурив маленькие плутоватые глазки, открыл дверцу и с улыбкой сказал, что нам не помешает отдохнуть на природе. Мы вышли, наслаждаясь возможностью размять уставшие тела, немного пройтись и отвлечься от разнообразных мыслей. Зенозиус придирчиво оглядел костюм, но волновался он напрасно, на одежде не было ни пятнышка. Я сорвала с дерева зеленый листок и зачем-то поднесла его к глазам, разглядывая каждую прожилку.

Как удивительно, как прекрасно открывать для себя нечто новое в природе — уютной колыбели всего живого. Неожиданно захотелось снять туфли и пройтись босиком по траве, ощущая ступнями ее нежность и шелковистость. В саду Зенозиуса я часто ходила босиком, а розы, наблюдая за детской шалостью, одобрительно качали головами, называли дочерью радости, сестрой непосредственности. Но сейчас аристократ в синем плаще смотрел так внимательно и строго, что я не решилась на дерзкий поступок, оробела.

Я стояла на берегу пруда и вспоминала сказки о водяных девах с изумрудными волосами, умеющих превращаться в стрекоз, рыб, уток. Заинтересовала утка, отбившаяся от собратьев и подплывшая к самому берегу. Отчаянная. Смелая. Вдруг это вовсе не птица, а хитрая водяная дева, поджидающая удобный момент для какой-нибудь веселой выходки? Я невольно сделала шаг назад, а утка вдруг взмахнула крыльями, поднялась в воздух, издав тревожный, неприятный, болезненный крик.

Зенозиус заметно напрягся, когда птица подлетела к нему и начала весьма агрессивно дергать клювом за плащ, словно желая привлечь внимание к серьезной проблеме. Нет, водяные девы так себя не ведут. Эти создания веселы и бесшабашны, но не агрессивны, не назойливы.

Поведение птицы вызвало сверхъестественный ужас, я шагнула к Зенозиусу, собираясь отогнать нахалку, но споткнулась об камень и упала. Неловко поднимаясь, увидела, как утка трижды клюнула Зентера в шею, заставив резко мотнуть кудрявой головой и вскрикнуть.

Странное предчувствие охватило меня. Сделав свое дело, птица отправилась к сородичам, а я тщетно пыталась вырваться из объятий унижения и безысходности. Да-да, я чувствовала, что меня унизили, причем очень жестоко. Намекнули на слабость, бесполезность, зависимость.

Почему я истолковала поведение беспардонной птицы именно так? Да просто подумала, что за уткой стоит могущественное и очень злое существо, желающее любой ценой добиться внимания Зенозиуса. Лаврина? Хмммм… Все возможно. Мужчина осторожно прикоснулся к шее, украшенной красными отметинами.

— Сиенна? — хрипло позвал Зенозиус. — С тобой все в порядке? Подойди ко мне. Проклятая, мерзкая утка! Испортила нам отдых на природе, у живописного пруда! Наглость!

Я подошла к спутнику и с ужасом разглядела на его шее буквы, складывающиеся в надпись «Зенозиус Зентер принадлежит Лаврине Бенор.» Так и знала! Так и предполагала! Отсюда и ощущение унижения.

— Что там написано, Сиенна? — спросил Зентер надевая на лицо привычную маску. — Скажи.

Я озвучила фразу, хотя язык заплетался, а в животе вертелись, подскакивали маленькие акробаты. Зенозиус, как ни странно, выглядел польщенным, но это не разбудило во мне ревности. Ревность — удел пресыщенных знатных дам, а не скромных садовниц. Я не претендовала на Зенозиуса, но считала обстоятельства поездки более чем странными.

— Похоже, госпожа Лаврина сильно заинтересована в вашей персоне, — сказала я. — Настолько заинтересована, что пошла на рискованный шаг, способный вызвать неприязнь, отвращение. Вы ведь не желаете никому принадлежать?

Зенозиус промолчал. Мы вернулись к веселому кучеру и нарядной карете, заняли места, не глядя друг на друга. Мужчина поднял повыше шейный платок, скрывая отметины Лаврины. Весь дальнейший путь мы не разговаривали, тягостное молчание угнетало даже кучера, время от времени бросавшего шутливые реплики. В душе багровыми отметинами выступали буквы "Сиенна принадлежит одиночеству и боли." Я хотела измениться, но ничего не получилось. Тянулась дорога, а вместе с ней и молчание.