Главы 19-22

19.

«Франкские летописные источники свидетельствуют, что король Карл, по меньшей мере, дважды направлял посольства в Багдад ко двору Харуна ар-Рашида. Считается, что его дипломатические миссии увенчались успехом. Однако арабские хроники о приёме посольств Великого Карла умалчивают…

Одновременно, в 801-802 годах Карл направил другое посольство в Константинополь ко двору императрицы Ирины…»

(Чудотворный огонь Вахрама. Из истории дипломатии).

В зал приёмов младшие заходили вперёд старших. Переходы и залы полны были каранбийцев, гулямов и чиновников-персов. Посреди пестрящих ковров восседали на атласных подушках Бармакиды и их приближённые. Лангобарда, посла франков, встречали с цветистой любезностью. Джафар милостиво кивал послу и, казалось, лучился радушием. Посол с достоинством кланялся и выказывал ответное уважение дивану, визирю и Халифату.

Посол франкского короля отчётливо и громко заговорил по-латыни. Гордая римская речь эхом раскатилась по залам. Толмач еврей Ицхак слово в слово переводил на персидский. Джафар, улыбаясь, отвечал послу на арабском, красиво растягивая гласные. Ицхак, внимательно выслушав, переводил послу на разговорный франкский.

– Управляющий Римской империей король Карл сообщает брату своему халифу, – говорил посол-лангобард, – что год назад Карл отправил в Константинополь посольство с предложением верной императрице Ирине сочетаться с Карлом законным браком. Императрица выразила согласие, и король питает надежду, что в вопросе её бракосочетания императрица, наконец, одолеет сопротивление советников, царедворцев и начальников военных корпусов.

Джафар изобразил на ухоженном лице улыбку и игриво потеребил стриженую бородку. Евтихий заметил, что Муса Бармак чуть тронул брата за руку. Тот наклонил к Мусе голову, приподнял брови и выслушал ответ послу франков. После поискал глазами Евтихия и громко повторил подсказку:

– Мы рады намерению Карла собрать в одно целое две части Римской Империи. Львица – не лев, сколь бы ни были остры её когти. Женщина на троне – не царь, и властвуют не жертвенные овны. С тех пор как императрица ослепила и бросила в крепость своего сына, – Джафар усмехнулся румийцу, – восточный римский престол сиротствует, – визирь Джафар, лицемеря, растянул губы в ухмылочку.

Евтихий сузил глаза, понимая, что Бармакиды продолжают разговор с ним. Муса аль-Бармаки хищно улыбнулся. Посол франков в замешательстве глянул на Ицхака, но тот лишь перевёл последние слова и умолк, глядя себе под ноги.

– Всё это враги, – поколебался посол. – Враги воздвигли ненависть между царствующей матерью и сыном. Её сын, Константин Шестой… Он долгие месяцы держал мать в заточении в столичном замке без общения с внешним миром, с чиновниками и армией…

– Мы хвалим верную императрицу Ирину, – лукаво поднял брови Джафар, – за находчивость и предусмотрительность. Ведь будучи в заключении, она утаила в подвалах изрядную долю казны и смогла подкупить армию в лице начальников военных корпусов. Она трижды преодолевала заговоры чиновников! Следуя в жестокости своему свёкру Копрониму и мужу Леону, она схватила братьев покойного мужа и всех ослепила. Увы, с тех пор бедная царица Ирина больна, – Джафар Бармак картинно потупил глаза, – борьба за власть едва не стоила ей жизни. Пора поразмыслить о суде Создателя!

Джафар улыбался, оглаживая напомаженную бородку, а франкский посол едва смог с собой справиться:

– Управляющий Римской империей король и римский патриций Карл, – он спрятался за титул властителя, – обещает императрице Ирине вечный мир и нерушимое покровительство…

– Да, мы помним, как легаты Римского папы, – завозился на подушках Джафар, – просили императрицу вернуть захваченные римские земли Сицилии и Калабрии, но не получили согласия. Карл мог бы послать военный флот! Но он предпочёл послать Ирине предложение о браке. Как это великодушно!

Слова визиря потонули в благоговейном вздохе чиновников. Старый Йахъя ибн Халид сверлил Евтихия взглядом и жевал бороду. Аль-Фадл и Муса Бармаки переглянулись, и аль-Фадл что-то сказал Джафару. Визирь, растянув рот в улыбочку, ответил.

«Румиец колеблется», – прочёл по губам Евтихий.

Посол франков прочистил горло, насупился и выставил вперёд чёрную бороду:

– Ради чести христианского мира, – он осип от волнения, но продолжил, – я обязан заметить, что Калабрия и Сицилия издавна населены эллинами, бежавшими от притеснений беззаконных кесарей. Императрица не может не оказывать им покровительства! Беженцы ютятся по всей Италии, включая Лангобардию и Медиолан, и уповают на её заступничество и справедливость.

Лангобард осёкся, наговорив лишнего. Карл будет недоволен. Королю непременно доложат о нелояльности… Евтихий Медиоланский поморщился, сожалея об ошибке посла.

– С некоторых пор Лангобардия и Рим обрели по воле Аллаха правителя – франкского короля Карла, – Джафар ухмыльнулся. – А ты, достойный лангобард, так же не любишь императора Карла, как некоторые эллины-медиоланцы из твоего посольства?

Посол властителя франков и всего Западного мира молча стискивал зубы. Наверное, это последнее его посольство… Лангобард стискивал зубы и терпеливо молчал.

20.

«Биографы передают, что смолоду Карл был воздержан в еде и питье, хотя соблюдать посты не любил. Карл был искусен в плавании и верховой езде, умел читать, но писал с явным трудом, сожалея, что не научился письму в детстве. Владел он разговорной латынью, говорил на германских наречиях, но греческий лишь слегка понимал. Хронисты сообщают, что переводчиком при Карле долгие годы состоял некий Исаак (Ицхак), еврей по происхождению. Исаак, как передают, входил в известное посольство Карла ко двору Харуна ар-Рашида…»

(Чудотворный огонь Вахрама. Жизнеописания).

Ковёр в трапезной зале пестрел цветами и красками, узоры плелись, переползая на стены, подушки и матерчатые валики. Визирь Джафар расточал любезности, приглашая франков принять участие в трапезе. Пестроту ковров заставили низкими кедровыми столиками с кувшинами, блюдами и подносами. Вдоль стен рассаживались на подушках гости и чиновники-персы.

Юноша-невольник запел что-то слащавое. Поплыл запах жирного риса с мясом. Забренчала однообразная музыка. Франков угощали тянущимся сладким напитком. Джафар лично подливал его в чашку посла и улыбался. Муса и аль-Фадл Бармаки сидели чуть дальше от них – с другими гостями.

Евтихию отвели место с секретарями посольства. Рядом уселся переводчик Ицхак.

– Исаак! – хотя рис был приятен и мягок, есть не хотелось. – Ты как-то проговорился, что я – цель этого посольства.

Ицхак замотал головой, отказываясь от своих слов:

– Не бери это в голову. Ты что? Бедный еврей просто наблюдателен и хорошо слышит.

– Слышит порой лучше, чем посол. Правда же?

– О-о, не переоценивай! – Ицхак отодвинул чашку с пловом. – Спрашивай, – он посерьёзнел.

– Просто напомни мне. Халиф ар-Рашид однажды чуть не казнил аль-Фадла. Из-за чего?

Ицхак метнулся глазами в сторону Бармакидов.

– Из-за шиитов, – быстро сказал.

Муса аль-Бармаки не обернулся. Он что-то говорил знатному остроносому персу, шутил с ним и смеялся. Ицхак наклонился к Евтихию:

– При старом халифе, – бросил Ицхак вполголоса, – шиитские вожди решили, что они вправе сами избрать нового халифа из числа Алидов. Для них-то и нынешний ар-Рашид – узурпатор. Ему приходится вечно напоминать, что он и сам родственник их пророка, потомок аль-Аббаса, дяди Мухаммеда, которого Мухаммед когда-то назвал главою всех мусульман.

– Ну – и? – Евтихий озабоченно осмотрел пирующих, не навострил ли кто уши. Аль-Фадл мирно пил из кубка и сдержанно смеялся над шутками царедворцев.

– Визирь аль-Фадл, – ещё тише сказал Ицхак, – повёл с шиитами переговоры. Заурядные тайные переговоры о лояльности ар-Рашиду. Ну, и о привилегиях, что халиф подарит Алидам взамен на лояльность. Он многое наобещал и… Короче, хитря и уступая, визирь аль-Фадл разгласил кое-какие тайные сведения.

– О чудотворном огне Вахрама?

Ицхак быстро моргнул, но спешно отпил из кубка.

– Не болтай здесь про мифический огонь пармаков. Всё это слухи, грек, простые слухи. Да, визирь что-то намекнул. Порой достаточно и намёка. Халиф был в ярости. А шииты смекнули, что за вещь попала в поле их зрения на западе.

– Ах, на западе?

Ицхак пожал плечами и снова налил себе сладкого шербета.

– Да, на западе. В Кордове и Андалусии, – Ицхак, делая вид, что пьёт, прикрыл губы кубком. – Сорок шесть лет там у власти держатся Омейяды. Лет двадцать пять назад они прогнали из Сарагосы верного Багдаду эмира, а тот бежал через Пиренеи за помощью к нашему королю Карлу. Мне помнится, затея с военной помощью нехорошо для нас кончилась в ущелье Ронсеваль…

– В ущелье Ронсеваль? – силился сопоставить Евтихий.

– Слушай меня! – шёпотом перебил Ицхак, оглядываясь. – Не знаю, что тебе поручили расследовать, но имей в виду слова бедного, хорошо слышащего еврея: запад для Халифата – это главный противник. Запад – это Кордова, запад – это Марокко, где тринадцать лет правят Идрисиды, а уж они-то – потомки самого Али и дочери Мухаммеда. Всё это – Магриб, Евтихий, мятежный, варварский, наполовину шиитский Магриб[1].

– Магриб, – тихо повторил Евтихий. – Страна язычников и колдовских обрядов…

Ситару подпевали барбаты и чанги. Тихонечко дребезжал бубен под тонкими, почти женственными пальцами невольников. Визирь Джафар, услаждая слух, растягивал губы в улыбке и через всю залу рассматривал Евтихия. Юноша-невольник допел, наконец, сладкоречивую песню.

– Так, кому важен успех твоей миссии, грек? – добавил Ицхак. – Думай сам, я умолкаю. Но Магриб – враг не только Багдада, с Магрибом неспокойно граничит держава нашего Карла.

Другой раб подхватил чанг и быстро-быстро заколотил по струнам, даря усладу, негу и удовольствие пищеварению.

21.

«В том, что за три года до иконоборческого эдикта Леона III Исавра иконы были запрещены указом халифа Иазида II, нередко усматривают зависимость политики иконоборцев от политики Халифата. Иконоборческие репрессии достигли своего пика при сыне Леона III императоре Константине V Копрониме (741-775)…»

(Чудотворный огонь Вахрама. Из истории иконоборчества).

Солнце заметно склонилось к закату.

Евтихий вышел подышать остывающим осенним воздухом. Посольство хоть и занимало целое крыло гостиницы, но вечером, после приёма у визиря, в гостиничном дворике не было ни души. Конечно, лучше было сойти вниз и прогуляться к набережной…

Но у ворот гостиницы засуетились слуги. Ворота, не смотря на поздний час, открылись, и на дворик вплыл паланкин с малиновыми кистями. Невольники бережно поставили его на землю, полог откинулся, из паланкина вышел Муса аль-Бармаки. Муса изобразил на лице радушие и двинулся к Евтихию. Рабы торопливо поднесли блюдо с источающим аромат виноградом и уже знакомый Евтихию столик с шахматами.

– Угощайся, румиец! Спелые грозди умоляют тебя отведать их, – Муса широко улыбался. – Я хочу, чтобы ты стал мне другом. Я видел, ты ничего не ел у визиря.

Евтихий не ответил, но, подчёркнуто потянув время, пошёл навстречу. Муса развёл руки, разрешая обнять себя в знак примирения. Рабы куда-то исчезли. Евтихий сел под старой акацией на принесённые подушки. Муса опустился слева от него, выказывая дружбу и расположение.

– Послушай, – Муса чуть тронул его за плечо. – Евтихий, я сильно огорчил тебя, понимаю. Прости. Это я подсказал Джафару вспомнить всё плохое о твоей стране и твоей царице. Видишь, я прошу у тебя прощения! Не хочу, чтобы ты осуждал нас, приписывая мне или моим братьям коварные намерения.

Евтихий без улыбки приподнял бровь и… стал расставлять на шахматном столе фигуры.

– Прости, – настойчиво повторил перс.

Евтихий безошибочно восстановил игру, оставленную на столе в прошлый раз. Бармак удивлённо качнул головой.

– У тебя добрая память, – он кивнул на шахматы. – Или ты помнишь только хорошее?

Игра продолжилась. Они молча двигали по столу оставшихся аспов, пилов, руххов и визирей. Рождалась позиция, в которой фигуры последовательно защищали одна другую, атакуя при этом визирей соперника.

– Ты не огорчил и не обидел меня, – выговорил Евтихий. – Всё, о чём говорил Джафар, я прекрасно знаю. Разумеется, это больно вспоминать… Но это – моя родина, Муса! – Евтихий, наконец, вскинул глаза.

Муса, напротив, опустил взгляд. Он рассматривал игровой стол и фигуры. Стоит одному из них решиться на размен визирей, как со стола слетит почти вся армия.

– Помню, в наш дом ворвались солдаты Копронима, – Евтихий двинул по столу всадника. – Я был ребёнком. Помню, как в тот день убили деда и бабку, размозжив им головы семейной иконой. Я храню эту икону, она в моей комнате.

Он ненадолго умолк. Шахматы напоминали, что талант стратега порою кроется в том, чтобы не начинать самоистребляющий бой первым.

– Иконописцам отрубали руки и выкалывали глаза. Иконы сжигали, рубили топорами, соскабливали с досок. Женщины в отчаянии бросали иконы в море, и я видел, как непоруганные они плыли по водам, пока солдатня истязала их хозяек. Влахернский собор ободрали от фресок и расписали ипподромными скачками, фривольными сценами бани и орнаментом из плетей горошка. Собор стал похож на овощную лавку. Скажи, зачем же отец с матерью сберегли дедову икону, залитую его мученическою кровью?

Фигуры рвались в бой. Один неверный ход, толика неумения просчитать игру на пять, шесть, восемь ходов – и битва проиграна.

– Мне трудно об этом судить, Евтихий, – осторожно заметил Муса. – У меня другая вера.

– Я знаю. Вера в Неизобразимого Бога, который так и не стал человеком, – Евтихий передвинул по столу шаха, превращенного резчиком из человека в безликую коронованную условность. – В церквях стали хранить дрова и овощи. Монастыри закрыли, в них разместились казармы. Копрониму и его генералам требовались солдаты, а не отшельники! Монахам под страхом выкалывания глаз велели жениться и идти на службу. Скажи, можно ли любить власть, если она бесчеловечна? – Евтихий ещё держал в руках обесчеловеченого шахматного короля.

– Зачем? – Муса не ответил, понимая, что вопрос, скорее всего, риторический. – Зачем – любить?

– А Бога? – тихо спросил Евтихий. – Который не захотел стать Изобразимым?

Муса сосредоточенно изучал положение фигур. Он не стал напоказ выражать веру, выхватывая из рукава чётки и шепча «Astagfirullahi!» Евтихий мысленно похвалил его сдержанность.

– Константинополь – это город казарм, – припомнил Евтихий. – Я счастлив, что мы жили в Никее. Копроним дважды раздевал донага патриархов, усаживал их задом наперёд на ослов и вёз по ипподрому под свист и плевки собравшейся черни. Однажды он вывел на позор сотни монахов и монахинь – парами, в бесстыдных срамных одеждах, их повели в цирк жениться друг на друге. Чернь потешалась! Чернь воспевала Говнюка-Императора.

Бармак сходил резко и неожиданно. Рухх-колесница пересекла поле и остановилась, чтобы грозить шаху-королю Евтихия тогда, когда все фигуры будут сметены с доски взаимными ударами.

– Евтихий Медиоланский! Ты собрался меня уговаривать? Или я уговариваю тебя служить Бармакидам? К чему эти речи!

– По-моему, Бармак, ты преследуешь своими речами особые цели, – сузил глаза Евтихий.

– Ах, какие громкие фразы! – просмаковал Бармак и усмехнулся. – Императрица Ирина слаба здоровьем, ой, как слаба. А у вас ловко выбирают императоров из числа военных и аристократов. Решай. Способна ли ваша элита подарить стране процветание?

Евтихий насторожился. Он промолчал, испытывая взглядом Мусу. Тот показал зубы в усмешке:

– Не лучше ль твоему народу принять, – он сделал паузу, – покровительство Халифата. И веру Пророка? Эй, я не настаиваю! – он вскинул руки, смеясь и сдаваясь. – Необязательно Халифата, я пошутил! Это может быть покровительство франкского короля Карла, твоего единоверца. Ход за тобой, друг! Ход за тобой.

Муса несколько раз показал толстым пальцем на шахматный столик. Лишённые человеческого обличья фигуры поблёскивали на солнце.

Солнце уже зримо коснулось своим краем запада, Магриба… Евтихий остался один размышлять над ходом в шахматной игре.

22.

«Песнь о Роланде. Французский героический эпос, поэма об отступлении войск Карла Великого из Андалусии. Основана на подлинных событиях 777 года. Рыцарь Роланд (его прототип – бретонский маркграф Хроутланд), прикрывая своим отрядом отход королевской армии, попадает в засаду посреди ущелья Ронсеваль. Роланд погибает, но трубит в серебряный рог, успевая предупредить Карла о вероломстве врага…»

(Чудотворный огонь Вахрама. Из истории книг).

Всю ночь Евтихий думал над словами Бармака.

Из окна тянуло осенним холодом. В лицо Евтихию светила луна, а на стене между дедовой иконой и семисвечником Ицхака сиял лунный прямоугольник, весь в частую сеточку от косой оконной решётки. Евтихий вставал и смотрел из окна во двор. Под утро – а может, и среди ночи – он нечаянно разбудил Ицхака. Толмач заворочался и что-то в полусне крикнул на одном из ведомых ему языков.

Евтихий подошёл и потряс его за плечо.

– Исаак.

– М-м?! – вскинулся тот, тараща на лунный свет глаза.

– Исаак, что на самом деле произошло в Ронсевальском ущелье?

Ицхак поднялся и сел на кровати, спросонья потёр глаза руками.

– Ты чего, грек… ты – сумасшедший? Будишь по ночам…

– Что было в Ронсевале, Исаак? Вижу, это важнее, чем все ошибки аль-Фадла. Ну же, проснись! Вспомни для начала, кто правил в Багдаде, а кто – в Магрибе, – он подтолкнул Ицхака. – Начинай!

– Уф-ф! – Ицхак затряс головой, просыпаясь. – В Багдаде… В Багдаде был жив старый халиф. Аль-Махди, отец нынешнего… А в Магрибе… – Ицхак передёрнул плечами и подавил зевок. – Ну, в Андалусии был самозванец Абд ар-Рахман, беглец от здешней расправы. Он омейядской крови и стал халифом, когда с мятежниками повыгонял из Андалусии законных эмиров.

– Тогда один из них, – направляя, подхватил Евтихий, – сарагосский эмир Ибн ал-Араб бежал на север за помощью к Карлу. Да продолжай же!

Ицхак выдернул из-под кровати туфли – здесь спали низко, почти на земле, – и нацепил их на босые ноги. Сел по-персидски, кутаясь в покрывало.

– Ну да… – соображал он. – Карл помогал одним сарацинам воевать против других сарацинов. Сарагосу взяли, эмира восстановили. В общем, так зародился союз Аббасидов и Карла против Омейядов и Кордовы.

– И? – торопил Евтихий.

– Началось восстание германских саксов, и Карл бросился выводить армию из-за Пиренеев.

– Это я знаю, – не вытерпел Евтихий. – Роутланд прикрывал отход и погиб, попав в засаду. Что дальше?

– Чего ты хочешь узнать-то? – удивился Ицхак. – Засада была не сарацинская, напали христиане-баски. Кто-то навёл их в расчёте на сарагосские трофеи.

– Помимо обычных трофеев, – Евтихий наклонился, чтобы в темноте увидеть глаза Ицхака, – помимо золота и оружия, что ещё вывозил отряд Роутланда? Например, что-то, найденное на особицу где-нибудь в тайниках или в горах…

– Ай, вон, о чём ты, – Ицхак покачал головой. – Говорят… Ну да, говорят, только это всё слухи, – он поспешил отречься, – что в одной из пещер в горах отряд наткнулся на старинные… вещи. На некую полуистлевшую книгу и… то кольцо, – Ицхак до шёпота, сбавил голос.

– Ах, всё-таки, кольцо, – отметил грек.

Евтихий отошёл к решётчатому окну, пытаясь связать мысли в одно целое.

– Кольцо, ну да, – осторожно повторил Ицхак, – оно же по твоей части. Слушай… Маркграф Роутланд погибал от ран и трубил в рог. Веришь ли, его рог доподлинно слышали в ставке у Карла. А ещё, говорят, – он заёрзал на топчане, – будто бы рог услышали и в далёком Аахене на Рейне. Это кольцо, это оно переносило звуки! – вырвалось у Ицхака. – Оно вообще чутко к желаниям умирающих.

– Ах, к желаниям умирающих, – удовлетворился Евтихий. – Или тех, кто думает, что умирает? Какое совпадение… Какое странное кольцо! Я так понимаю, что Карл вернулся, вывел из ущелья раненых и заодно вынес найденные Роутландом… артефакты. Так их назовём? Или предпочтёшь другое именование – амулеты, талисманы?

– Терафимы, – отвернулся Ицхак.

Евтихий помолчал, время от времени кивая головой.

– Терафимы. Так зовут амулеты в иудейской магии. Ты полагаешь, эти вещи имели какое-то отношение к евреям? Ты сам-то их видел? – он вздохнул. – А? Исаак…

Ицхак зябко укутался в покрывало. Обронил будто бы без всякой связи:

– Та книга была на иврите… А у Карла не нашлось переводчика. Я через несколько лет читал её. Там огласовки как у сефардского наречия, ну, ты этого не знаешь, так говорят андалусские евреи, – заторопился Ицхак. – А я знаю, я андалусец, но…Это какой-то не такой сефард. Что-то не так – то ли в словах, то ли в их порядке. У нас так никогда ещё не говорили. Но мысли – мысли глубокие, чёткие. Будто писал философ. Эта книга… она – чьё-то послание царю Соломону.

Он выдохнул эти слова и замахал руками, запрещая себя перебивать. Но Евтихий молчал и даже не шевелился.

– Мне дали два куска, – зачастил Ицхак, – две тетрадки из книги. Несколько листиков. На одних так горько говорилось о бедах моего народа, что я плакал. Плакал, а листы от слёз рассыпались – такие они ветхие. А в другой тетрадке была тайная мудрость, философия. Нечто об огненных письменах и о свойствах огня. Якобы из огня сотворена плоть ангелов и… джиннов, то есть огненных гениев. А ещё о сосуде, в котором спрятаны и накрепко заперты огненные записи обо всех тайнах мира. Это как бы светильник, и его можно зажечь только кольцом Соломона! Это так несбыточно, – Ицхак принялся ломать руки и потирать пальцы, – и так маняще, Евтихий!…

Утренний ветер залетел в окно, Ицхак поёжился, а Евтихий, о чём-то раздумывая, присел на лежанку.

– В Кордове, конечно же, узнали о находке Карлом таких… артефактов? – Евтихий не столько спросил, сколько принял как данность.

– Узнали, – Ицхак поднял глаза. – Конечно, узнали – такое не утаишь. Только кордовский халиф Абд ар-Рахман мало что понимал в амулетах. Архивы аббасидских эмиров сожгли при отступлении.

– Постой же. Так этот наш аль-Фадл… – Евтихий не договорил.

– Ходили слухи, – зашептал Ицхак, – что аль-Фадл намекнул шиитам на пахлевийское предание, будто мифический сборник заклинаний откроет дорогу к Сосуду чудотворного огня. А в Магрибе тотчас сообразили, что за ценности уже столько лет бесполезно лежат в Старом Риме. Неподалёку – чуть руку протяни!

– Они были похищены? – уточнил Евтихий.

– Я думал, что ты… – Ицхак вытаращил и без того круглые глаза, – что ты как раз и ищешь их по приказу Великого Карла при содействии Мусы Бармака. Ты – что? Ты – хочешь сказать?… – Ицхак задохнулся от пришедшего понимания.

– Молчи! – оборвал Евтихий. – Нет. Повтори. Ты только что сказал, что пропавшую книгу Бармакиды считают ключом к их светильнику? Но про кольцо или про перстень в их предании – ни полслова?

– Ты здесь не для поиска Соломоновой книги? – смог выдавить Ицхак. – Ты что – ищешь для Бармакидов пропавший светильник? Ты хоть ведаешь, к чему приведёт твой розыск… Чудотворный огонь был в руках персов – и пропал? Книга, кольцо и светильник – в одних руках? Шма Исраэль[2]… – он начал молиться. – Барух Ата Адонай Элогейну[3]…

Не обращая на Евтихия никакого внимания, Ицхак непослушными пальцами зажёг семисвечник, разогнул старую еврейскую книгу и дрожащим голосом принялся читать её с самого начала, с сотворения мира. Пока голос его дрожал и прерывался, Евтихий молча смотрел через решётчатое окно в небо и слушал:

– Берейшит бара Элохим эт ха-шамайим вэ эт ха-эрец[4]…

[1] От арабского «al-Maghrib» – запад. Общее для арабского мира название Испании и Марокканской Африки.

[2] «Слушай, Израиль…» – начало иудейского символа веры.

[3] «Благословен Ты, Господи Боже…» – благословение, читаемое иудеями во время каждой молитвы.

[4] «В начале сотворил Бог небо и землю…» – первые слова Библии на иврите, языке оригинала.