Глава 1

Охота неслась своим чередом. Визгливый и хриплый лай гончих сливался в одну дикую, необузданную песню, рога играли «собачий гон» и «форю*» («Le Forhu» («форю») — «крик, направляющий собак по правильному следу), тут и там мелькали красные куртки егерей, ржали лошади, на всем скаку перелетая через буреломы, палая листва фонтанами взмывала из-под копыт, солнце вертелось и кружилось в просветах золотых крон… Альет это упорядоченное безумие скоро надоело. Она никогда не была любительницей скачек по лесу, где ветки того и гляди хлестнут лицо, а сучки вспорют платье, достав сквозь ткань до плеча или ноги. Увольте, пусть первобытному азарту предаются другие, которых и без нее довольно. Отстав от кричащей, лающей, визжащей и рычащей толпы, девушка свернула на узкую тропку и пустила коня шагом. Заблудиться она не боялась — все-таки родилась и выросла в этих местах, в детстве с кузенами чуть ли не каждое дерево излазили, да и не столь уж велик этот лес у замка графа д’Алькона…

Отведя от тропы мешающие ветки, Альет выбралась на маленькую полянку, посреди которой звенел ручей. Место показалось смутно знакомым, только вот раньше, вроде бы, здесь не было этого большого камня. В первое мгновение девушка невольно вздрогнула — до того серый валун напоминал улегшегося у ручья волка. Но бока «зверя» поросли мхом, длинные стебли пожелтевшей травы заплели морду, и по спине безбоязненно прыгала трясогузка.

Спешившись, Альет набросила поводья своего каракового Уголька на ветку, и оставила коня выдергивать еще зеленые травинки.

Дубы вперемешку с кленами застыли вокруг поляны, будто почетный караул в золоченых мундирах. На колючих ветках боярышника алели ягоды, с их румянцем спорили гроздья рябины, уже тронутые первым морозом. Охота унеслась в другом направлении, шум затих где-то в стороне, и на поляне раздавались лишь шелест ветра в кронах и шорох опадающих листьев, журчание воды, фырканье лошади да крик вспугнутой сороки. День, хоть и октябрьский, выдался ясным, и солнце ощутимо пригревало, особенно здесь, в укромном и ласковом лесном уголке.

Альет опустилась на колени у ручья, отколола шляпу и наклонилась, то ли желая рассмотреть свое отражение, то ли затем, чтобы смочить разгоряченный недавней скачкой лоб… но ни ее лицо, ни высокое небо с перьями облаков, ни вершины деревьев — ничего из этого не отражалось в прозрачной воде, а с серого дна на девушку взглянул янтарный соколиный глаз.

Тихо вскрикнув, Альет зажмурилась и отшатнулась прочь… а когда вновь решилась открыть глаза, увидела в ручье то, что и должна была увидеть: небо, облака, деревья и свое перепуганное личико в обрамлении слегка растрепавшихся русых локонов. А робко наклонившись поближе к воде, девушка разглядела на дне бурый камень, в самом деле, напоминающий по форме соколиную голову. В небольшой выемке скопился желтый песок — должно быть, солнечный луч, проникнув сквозь волну, блеснул на нем живой искрой. Рассмеявшись над собственным испугом, Альет все-таки вытащила из-за корсажа платочек и, окунув белое кружево в по-осеннему холодную воду, слегка смочила лоб и щеки, после чего, набросив на камень-волка свой плащ, удобно устроилась на нагретом солнцем валуне.

Поляну окутывала сонная тишина, какая бывает иногда за полдень в далеком от людской суеты месте.

Альет расправила складки своей жемчужно-серой юбки и откинулась на спину, глядя в ярко-синее небо. Тишина и одиночество сейчас оказались для нее весьма кстати, ведь дочери графа д’Алькона необходимо было серьезно подумать, прежде чем решиться на главный шаг в жизни каждой достойной молодой леди — замужество.

Странная причуда судьбы заставила склониться перед едва выпорхнувшей из пансиона девицой двоих самых завидных женихов королевства. Забавно, она ведь даже в большой свет еще не выезжала ни разу, не протанцевала ни одного бала в столице, только успела весной вернуться в отцовский замок. Но, дожидаясь дома начала нового столичного сезона, уже получила целых два предложения руки и сердца. Быть может, оказавшись, наконец, в свете, она покорила бы еще немало сердец? Но нет, такие честолюбивые мечты были чужды душе Альет. И то сказать, к чему же еще стремиться, если двое знатнейших вельмож, забыв блистательных герцогинь и маркиз, спорят за право повести к алтарю дочь скромного провинциального графа!

К тому же, Альет никогда не считала себя красивой. Да, фигура у нее неплохая, хотя, пожалуй, рост для леди высоковат. И запястья могли бы быть более хрупкими, губы — более яркими и пухлыми, глаза побольше, и не песочно-карие, а, скажем, жгуче-черные или небесно-голубые, и ресницы подлиннее, и волосы не банально русые, а золотые, как у графини Тасси, или темно-каштановые, какие были у ее матери… Но природа наградила девушку вполне заурядной внешностью, благородной, достойной — но обычной. Альет выглядела и вела себя так, как и положено чинной выпускнице лучшего в королевстве пансиона, благонравной дочери старинного дворянского рода. И хотя душа ее порой восставала против этого, отчаянно желая вырваться на свет, воспарить в лучах восторженных и завистливых взглядов, расправить крылья навстречу ветру неведомых приключений — но все эти смутные желания никогда не прорывались наружу, сдерживаемые природным чувством меры и хорошим воспитанием. Выйдя из пансиона, Альет ничем не выделялась среди девиц своего круга. Она одинаково хорошо умела вышивать и держаться в седле, знала, как следует вести хозяйство и рисовать пасторальные пейзажи, могла сыграть на клавесине и спеть чувствительный романс — правда, голос ее мог бы показаться искушенному слушателю хрипловатым и, пожалуй, более сильным, чем требуется для исполнения сентиментальных песенок, но все это были мелочи, не стоящие внимания. Тем более что ни играть, ни петь Альет не любила.

При таких заурядных качествах весьма удивительной казалось столь блистательная, если можно так выразиться, «карьера» в делах сердечных. Альет искренне недоумевала, чем она могла привлечь сразу и герцога Рауля д’Омбрэ, одного из богатейших и знатнейших дворян королевства, и маркиза Армеля д’Арана, от чьей красоты были без ума положительно все ее подруги по пансиону, и нескончаемым сплетням о чьих любовных победах они с упоением предавались в любое время дня и ночи.

Правда, она не могла видеть себя со стороны, а поэтому не замечала временами вспыхивающий в карих глазах отсвет внутреннего огня, не чувствовала неброского, почти тайного, но весьма сильного очарования, передавшегося ей от рано умершей матери. Вместе с врожденным благородством и доставшимся от отца острым умом получалось сочетание необычное, сильное и затрагивающее потаенные струны мужского сердца. Альет обладала тем редким типом красоты, которая никогда не надоедает взгляду, она является не ослепительным дневным светом, в котором нет и не может быть тайн — им принято восхищаться, но всем известно, откуда он идет и когда угаснет, а тем огоньком, который вспыхивает иногда в вечернем тумане. Взгляд, скользнув по нему, неизменно возвращается, словно притянутый магнитом; путник стремится вперед, отчаянно всматриваясь в сгущающиеся сумерки, пытаясь разобрать — то ли светлячок выпорхнул из сплетения трав, то ли на окно в доме поставили свечу, а, может быть, взошла первая звезда… и порой начинает казаться, что пламя это — всего лишь порождение фантазии. В лица, озаренные подобным сокровенным сиянием, опасно вглядываться слишком пристально и слишком долго, ибо тогда они проникают в душу, отзываясь в ней смутным воспоминанием, неясной тревогой, сродни той, что касается сердца, когда вечерний ветер взметнет дорожную пыль, и в невообразимой дали почудится стук копыт и трепетание натянутых корабельных парусов поманит за собой, пробуждая странную жажду, которой никогда не суждено быть утоленной, потому что имя ей — мечта.

Годы не властны над такой красотой, со временем она лишь становится яснее, будто полней заполняя истончающуюся оболочку плоти, ведь красота эта идет не от совершенства тела, но от совершенства духа.

Может быть, в сутолоке столичных балов и карнавалов Альет действительно потерялась бы среди толпы, но здесь, в романтичном окружении густых лесов, золотых полей и синего неба, являясь юной хозяйкой старинного замка Алькон, она просто не могла не привлечь к себе взоры оказавшихся в этих местах кавалеров, а удержать их внимание и тронуть сердце, как уже было сказано, ей удалось без малейших на то усилий.

Отец Альет, граф Максимилиан д’Алькон, считал обоих претендентов на руку дочери людьми вполне достойными, но, в любом случае, он скорее дал бы срубить себе голову, чем принудил единственное и нежно любимое дитя к немилому ее сердцу браку. Воля и желание Альет имели силу закона — даже если оба, и герцог, и маркиз получат отказ, значит, так тому и быть.

Нет ничего более трогательного в своей наивности, чем рассуждения о любви неглупой и очень юной особы. В них природная скромность девушки мешается с природной же страстностью молодой женщины, рассудительность — с безрассудством, тщеславие с искренностью, смятение с подсознательной уверенностью в неизбежности счастья, предрассудки и предубеждения изощренного света с безыскусностью и доверчивостью неопытной души.

Альет не была исключением — примостившись на спине камня-волка, она, скользя рассеянным взглядом по золотым кронам, принялась рассуждать, старательно раскладывая по полочкам достоинства и недостатки двух своих женихов. Надо сказать, что о любви она имела свое собственное мнение, не отличавшееся, впрочем, оригинальностью. Молодая графиня д’Алькон, не обладая излишней восторженностью и сентиментальностью, не слишком жаловала сладкие женские романчики, отдавая предпочтение приключенческим историям. Наслушавшись от соседок по комнате трагических повествований, в которых страсть неизменно приводила влюбленных к смерти, а то и к позору, она считала ее всего лишь обязательной сюжетной деталью, неким универсальным объяснением для поступков героев. В самом деле, зачем бы сэру Гаю отправляться в пещеру дракона, а юному Морису бросаться, очертя голову, в бурлящий водоворот Страны фей? Всему причиной любовь отважных героев к прекрасным Фелисьенам и Мелисентам, толкавшая их на подвиги ради благосклонного взгляда любимой. Что же касается жизни — в жизни страстная любовь, безусловно, существует. Отец, например, очень любил маму, а мама, конечно же, обожала отца, но в большинстве случаев женщине без такой любви вполне можно обойтись. Главное, чтобы в нее были влюблены. И чтобы избранник не вызывал отвращения, был молод, красив, богат и умен, потому что глупый муж — это ужасно скучно. Всем этим качествам как нельзя лучше соответствовал маркиз Армель д’Аран, единственный наследник знатного рода. Он был необыкновенно хорош собой, словно и не человек вовсе, а изысканная картина на золотом шелке, он был молод и неглуп, да и богат, конечно же… Правда, ходили слухи, что маркиз порядком поиздержался на своих бесчисленных любовниц и срочно ищет способ поправить дела. Альет была склонна этим слухам доверять, но, если бы маркиз женился только ради денег, ему незачем было бы добиваться именно ее. Десяток богатейших придворных дам со счастливым визгом повисли бы у него на шее, едва позволив выговорить: «Я прошу вашей руки». Тем не мене, маркиз здесь, у ее ног. И покорно ждет ее решения!

Что же касается его недостатков… то они все те же. Слишком красив, ловелас и мот. На верность такого супруга рассчитывать не приходится. Но на любовь и уважение — вполне, а этого ей хватит. Природная проницательность говорила Альет, что Армель обладает добрым и великодушным сердцем, чуждым холодной жестокости. Он был щедр, весел, галантен, жизнь с ним обещала череду изящных увеселений, да и лестно было бы появиться в столице рука об руку с предметом тайных грез большинства дам. Говорят, к пламенным глазам молодого маркиза не осталась равнодушной сама королева! В общем, с д’Араном все понятно.

А вот герцог д’Омбре… Альет не отказала ему сразу только из приличия, но в последние дни мысли ее невольно возвращались к нему все чаще. В любом случае, нужно быть справедливой и рассмотреть кандидатуру герцога столь же внимательно. Рауль д’Омбрэ, как и ее отец, принадлежал к старинному дворянскому роду. Его предки совершили немало славных деяний, память о которых бережно хранится на пожелтевших страницах летописей. Однако в погоне за славой они не растратили, как это часто бывает, своего состояния, а лишь приумножили его. Словом, и родовитостью, и богатством д’Омбрэ не уступал принцу крови, и, будь он лет на пятнадцать моложе, выбор стал бы куда как более трудным. Увы, отец Альет был всего на семь лет старше Рауля. Альет едва исполнилось семнадцать, герцог видел свою тридцать девятую весну. Двадцать один год разницы! Да и внешность… Скажем прямо: красавцем Рауля д’Омбрэ никто не назвал бы и в молодости. Но быть красавцем и быть красивым — два совершенно разных понятия. Ведь Альет сама не могла бы считаться красавицей, однако красивой она была, несомненно, потому что красота — огонь, зачастую прикрытый створками потайного фонаря и прорывающийся наружу только теплым отблеском.

Герцог д’Омбрэ был высок и худ той выразительной, сухой худобой, которая присуща существам высшей породы, чистокровным скакунам и борзым собакам. В его волосах цвета гречишного меда поблескивали несколько седых прядей, которые он не желал закрашивать, как того требовала последняя мода. Зеленовато-серые глаза казались подведенными тушью, так густы и черны были окружавшие их длинные ресницы. Брови разлетались от переносицы двумя безупречными дугами, левую пересекал едва заметный шрам. Нос с характерной горбинкой был довольно большим для правильной тонкости черт, но, тем не менее, ничуть не походил на те бледные и хищные носы, вытянутые, будто клювы птиц, которые нередко встретишь у людей черствых и жестоких по своей натуре. Впечатление исправляли еще и красиво очерченные губы, нижняя из которых, возможно, была чуть полнее верхней. Высокий лоб и выступающий вперед волевой подбородок ясно давали понять, что их обладатель — человек умный и благородный, обладающий твердой волей, а слегка оттопыренные уши — что сердцу его не чужда чувствительность. Повадка его движений чем-то неуловимо напоминала грацию не слишком крупного зверя — не льва, не медведя, скорее волка.

Конечно, Альет и в голову не приходило раскладывать облик герцога на такие мелкие детали, да она и не понимала в них толку, но человек этот оставлял впечатление целостное, сильное и… непонятное. Его манера держать себя была неизменно благородной, слова разумными, комплименты — изысканными, однако некая легкая странность — даже будто бы чуждость — царапала краешек сознания, ускользая и дразня, как дразнит вкус какой-нибудь маленькой и безвестной травки, добавленной в знакомое блюдо. В пансионе, где девицы знали решительно все о мало-мальски выгодных женихах, о герцоге Рауле д’Омбрэ говорилось до смешного мало. Он не любит свет, появляясь только на предписанных дворянам больших балах с участием королевской четы, никогда не был женат, до сих пор удерживает славу превосходного мастера клинка, но на дуэлях не дерется — да и не мудрено, если появляется в столице на неделю-две в год, богат, великодушен — потому что пару раз пожертвовал весьма крупные суммы на возведение памятного монумента героям войны и фактически спас от разорения и монаршего гнева впавшую в немилость фаворитку, любовную связь с которой молва приписывала ему единодушно. И больше никаких скандалов, пикантных историй, тайн и прочей романтики. Все совершенно благопристойно, чинно и выше никогда не умолкающего океана людской жадности до «остренького» и «пряненького».

О причинах, побудивших герцога предложить ей руку и сердце, Альет не имела ни малейшего понятия. Деньги ему были не нужны, красотой она его пленить не могла… Разве что Рауль счел юную, неиспорченную еще дыханием света девицу достойной быть матерью наследника рода д’Омбрэ? Фи. Так выбирают не жену, а племенную кобылу!

Почувствовав внезапное раздражение, Альет резко села, и, потеряв на долю мгновения равновесие, оперлась рукой о каменное «ухо» валуна. Но вместо гладкости и прохлады ладонь ощутила живую и теплую мохнатость!

Девушка соскочила на землю и с визгом ужаса бросилась бежать, запуталась в траве, полетела носом вперед… и ткнулась лицом в чью-то грудь, обтянутую замшей охотничьего камзола — грудь твердую, пахнущую порохом, дымом и почему-то горьким кофе, но, несомненно, принадлежащую человеку.

— Милая графиня, что с вами? — с ласковой тревогой прозвучал откуда-то сверху мужской голос.

Альет, как ни была напугана, тут же его узнала и крепче вцепилась в спасительные плечи:

— Армель, спасите меня! Там волк, волк! Он живой, а еще в ручье сокол, Армель, помогите, умоляю, убейте его!

— Сокола или волка, графиня? — спросил над ухом совершенно другой голос.

Ойкнув, Альет подняла голову — и столкнулась со спокойным взглядом серо-зеленых глаз герцога д’Омбрэ, к чьей груди, она, оказывается, прижималась в испуге. Граф д’Аран же стоял рядом, в паре шагов, и дуло ружья в его руках обшаривало поляну.

— Альет, дорогая, здесь никого нет. Я вижу камень у ручья — в самом деле, он немного походит на лежащего зверя, но, уверяю вас, это всего лишь камень!

— С вашего позволения, я проверю, — герцог аккуратно разжал пальцы девушки и шагнул к ручью. Альет замерла, все еще скованная страхом — но Рауль спокойно обошел валун, пару раз пнул его носком сапога и положил руку на «ухо».

— Смотрите, графиня — это действительно всего лишь камень. Правда, осколок держится некрепко и шатается, видите? Должно быть, вы просто сдвинули его с места, вот и все, а тепло вам почудилось. Что касается ручья… — наклонившись, он разбил ладонью водяное зеркало. — Здесь на дне камень, похожий на соколиную голову.

— Д-да, наверное… — пролепетала Альет, понемногу приходя в себя. — Теперь я понимаю, что мне все это показалось… Должно быть, я задремала…

— Позвольте помочь вам, — Армель подвел к Альет Уголька. — Пора возвращаться, дорогая графиня, охота уже закончилась.

— Так быстро? — удивилась девушка, позволяя сильным рукам маркиза поддержать себя за талию. Сладкий запах его духов не смогла истребить даже скачка по осеннему лесу.

— Уже вечер, графиня. Все вернулись в замок, мы искали только вас. — Герцог д’Омбрэ вскочил в седло своего серого.

— Если бы вы не покинули нас столь внезапно, милая Альет, — маркиз картинно вздохнул, пропуская ее коня вперед на узкую тропинку. — Вы бы увидели, какого великолепного оленя я убил в вашу честь! О, это был поистине король оленей — он расшвырял наших собак, словно щенят, и трижды вырывался из их окружения, он проткнул рогами одного из егерей, а когда мы, наконец, настигли его — ах, графиня, видели бы вы, с какой смертоносной отвагой бросился он вперед, несмотря на то, что кровь из ран струилась по его бокам! Даже храбрейшие сердца дрогнули при виде этого зверя, грозно склонившего свои громадные рога, обагренные алым, острые, как кинжалы! Лай и визг псов, крики, ржание — все смешалось в один нестройный хор, казалось, сами деревья в ужасе отклоняются с его пути, опасаясь получить кровоточащую рану, выстрелы наших доблестных друзей гремели кругом, но зверь уходил от пуль, как заговоренный — вообразите, графиня, он выскочил прямо на нас, наши ружья были уже разряжены, герцог выхватил пистолет — осечка! Разъяренный зверь был уже совсем рядом, я видел его налитые кровью глаза, и пену, хлопьями падающую с морды, еще полминуты — и рога пронзили бы меня насквозь, но, к счастью, мой выстрел оказался удачнее герцогского — пуля вошла точно в сердце, и олень рухнул к моим ногам — бездыханный. Но даже в своей смерти он был столь грозен, что псы не сразу решились наброситься на его тело!

— Маркиз прав, вы многое пропустили, графиня, — Альет почудилась насмешка в голосе Рауля, но лицо герцога, предупредительно отводившего склоненную над тропой ветку, оставалось совершенно серьезным.

— Мне жаль, — неискренне вздохнула девушка. — Но я безмерно восхищаюсь вашим подвигом, Армель, и благодарна за оказанную мне честь.

Тропа вывела на лесную дорогу, вскоре деревья стали редеть, и на фоне заката уже вырисовывались башни замка. Д’Аран не замолкал ни на минуту, живописуя прелести сегодняшней охоты, но герцог д’Омбрэ, натянув поводья, внезапно прервал его:

— Прошу прощения, графиня, я должен вас покинуть.

— Зачем? — Альет непонимающе вскинула глаза. — Что случилось?

— Я забыл пороховницу на поляне, мне бы не хотелось ее потерять. Не волнуйтесь, сударыня, я вернусь через полчаса. Леди Альет, маркиз, — развернув лошадь, он пустил ее рысью, и вскоре скрылся за деревьями.

— Берегитесь волков, герцог! — крикнул вслед Армель. — Едемте, графиня?

— Да-да, конечно… — рассеянно отозвалась Альет.

Поступок герцога неожиданно задел ее. И непонятно, отчего — подумаешь, он забыл пороховницу. Ей и самой было бы неприятно потерять дорогую вещь! Дорогую… дорогую сердцу? Скорее всего, это подарок, едва ли герцог д’Омбрэ стал бы возвращаться из-за простой пороховницы. Значит, подарок. От кого? От женщины, конечно! Может быть, даже от той опальной фаворитки. Говорят, она очень красива… Альет живо представила себе эту сцену — белокурая, голубоглазая красавица в утреннем пеньюаре протягивает Раулю изящную, инкрустированную камнями пороховницу с вензелем на крышке, и томным голоском воркует что-то вроде «Не забывай!», а герцог в ответ привлекает ее к сердцу и целует золотые локоны… Какая мерзость! Да как он смеет?! Принимать подарки от любовницы и тем временем свататься к ней, графине д’Алькон?! Негодяй, подлец, плут!

В своем гневе Альет успела позабыть, что сама же эту любовницу и выдумала. Теперь она считала герцога д’Омбрэ гнусным обманщиком, и готова была расплакаться от обиды. Стегнув хлыстом Уголька, она оставила позади изумленного Армеля и на полном скаку влетела в ворота замка, промчалась по длинной аллее между двумя рядами подстриженных буковых деревьев и осадила коня у самого крыльца.

— Альет, дорогая! — отец поспешил к ней с верхней ступени. — Где ты пропадала? Я волновался за тебя!

— Ничего страшного, папа, я провела весь день на поляне. Помоги мне, пожалуйста.

Граф Максимилиан бережно снял дочь с седла и обнял за плечи, вглядываясь в лицо.

— Птичка моя, что-то случилось? Тебя обидел кто-нибудь?

— Вовсе нет.

— А где же герцог д’Омбрэ? Разве ты его не встретила?

Альет сердито отвернулась в сторону.

— Герцог вернулся за пороховницей, — сообщил подъехавший Армель, и, будто отвечая ему, издалека послышался тоскливый волчий вой.

Сердце Альет сжалось в тревоге. Солнце успело сесть, землю окутывали быстро сгущающиеся сумерки, в такое время опасно оказаться в лесу в одиночку… но не успела она подумать об этом, как по аллее простучали копыта.

Герцог д’Омбрэ вернулся через полчаса, как и обещал.