Глава 8

— Ничего еще не кончено! — если бы взгляд мог убивать, у ручья не осталось бы ни одного живого существа.

— Конечно, нет. — Рауль д’Омбрэ, поправив на брате плащ, поднялся на ноги. — Эвис, я прошу вас убрать сеть.

— Как вам будет угодно, — небрежным взмахом Алетада начертил в воздухе перекрестье, и веревки распались.

Зверь, бывший когда-то маркизой д’Аран, взметнулся на ноги.

— Мама!

— Отойдите, юноша. — Эвис положил руку на плечо Армелю. — Это уже не ваша мать.

— Она…

— Она больше никогда не станет человеком, поверьте. Такое случается. Мне жаль, но оставить ей жизнь я не могу. К тому же, теперь я знаю, что она убила вашего отца и мою сестру, и Совет все равно вынесет ей смертный приговор. Простите — мы больше ничего не можем сделать.

Все повторялось, словно в дурном сне — два зверя, медведь и волк снова стояли друг против друга на освещенном пятачке берега. Ненависть сгустилась вокруг них плотным, почти осязаемым коконом. Смолкло журчание воды. Стих ветер.

Медленно, шаг за шагом противники двинулись по кругу, в горле медведицы клокотало глухое рычание, пасть волка была плотно сомкнута. Никто из невольных зрителей этого поединка не уловил момент, когда хрупкая граница была нарушена, и две молнии — серая и черная сшиблись со страшным стуком, вцепились намертво и снова застыли, неразделимые, слившиеся в чудовищном подобии объятий.

— Что такое… Рауль? Альет? — Ульрик выбрал именно этот момент, чтобы очнуться и кое-как взгромоздиться на ноги.

— Молчите, — Максимилиан оттолкнул его плечом. — Вы ему ничем не поможете.

— Рауль… — начал было оборотень — и осекся. Он понял, что происходит.

Волку не справиться с разъяренным медведем, а Рауль все еще был слишком человеком. Вместо того чтобы целиться в горло противника клыками, он, прыгнув, вцепился в него когтями передних лап и теперь пытался задушить, но было ясно — медвежьи объятья раздавят его раньше.

Каковы бы ни были причины, драка зверей со стороны выглядит страшно. Яростное рычание, надсадный хрип, хруст костей в чудовищных тисках и запах, жуткий запах бешенства и смерти…

Армель перевел отчаянный взгляд на Эвиса, но тот лишь покачал головой. Он не станет вмешиваться.

— Подержите! — Максимилиан д’Алькон вдруг брякнул все еще бесчувственную Альет на руки Ульрику, стоящему к нему ближе всех. Тот едва успел подхватить легкое тело, но все равно — шатнулся назад, привалившись спиной к стволу столетней ивы, а граф выдернул из-за пояса пистолет.

— Вы промахнетесь… — прошептал Армель, но за кого из двоих он боялся, осталось неизвестным.

Максимилиан прицелился и замер, ожидая, пока топчущиеся по берегу враги повернутся… Рауль уже хрипел, медведица волокла его по кругу, но он не разжимал лап.

Грохнул выстрел. Из дымного облака вырвался чей-то короткий крик…

— Мама!

— Рауль!

Герцог д’Омбрэ судорожно глотал воздух, повалившись на бок в изрытый когтями песок. Мертвое тело маркизы д’Аран, даже после смерти не вернувшей себе человеческий облик, рухнуло прямо в ручей.

— Уходим! — Эвис вдруг сорвался с места и подхватил волка под лапы. — Быстро все уходим отсюда!

Он еще не успел договорить, как землю под ногами сотрясла дрожь, камень, из которого вытекал ручеек, раскололся с сухим треском, и из разлома волной хлынула багровая тьма.

— Мама!

— Армель, назад! — Максимилиан вцепился в юношу, отшвырнув бесполезный теперь пистолет. — Ульрик, уносите Альет, бегите!

— Мама, нет, мама…

Палящий жар. Вода, мгновенно ставшая кипятком. Рвущий барабанные перепонки грохот. Темнота…

— Вы знаете, графиня, хоть держать вас на руках не менее приятно, чем на спине, но лучше все-таки очнитесь.

— Вы живы… — Альет казалось, что она сейчас снова взлетит на крыльях от одного лишь звука этого голоса.

Он жив! Ульрик жив, ничего не случилось, и она сможет, сможет смотреть в глаза Раулю!

— Уже почти нет, — хмыкнул младший брат герцога д’Омбрэ. — Если мне придется пронести вас на руках еще пару шагов…

— Простите, конечно, я могу идти сама!

Она сейчас все может. Хоть идти, хоть лететь…

— Где мы?

— В лесу.

— А что…— Альет завертела головой, озираясь: кругом в предрассветных сумерках высились молчаливые клены. Место не казалось знакомым, но какая, в сущности, теперь разница?

— Что случилось?

— Маркиз д’Аран великодушно уступил мне свое место.

— Так вы…

— Да, окунулся в Источник, но едва ли я с этого что-то еще получу. Моим единственным желанием на тот момент была жизнь, я жив… полагаю, на этом все.

— А… потом?

— А потом мой брат сцепился с матушкой маркиза, и это чудовище едва его не задушило. Слава Богу, у вашего отца рука более твердая, чем у юного Армеля. Он попал медведице прямо в лоб, она выпустила Рауля и свалилась в Источник, тому, очевидно, это пришлось не по вкусу, он вскипел, началось маленькое землетрясение… и вот мы здесь.

— Хорошо…

— Вы так полагаете? Мне чертовски холодно в одном плаще, я едва стою на ногах и не имею ни малейшего понятия, в какой стороне дом — это хорошо?

— Нас найдут, — убежденно улыбнулась Альет, усаживаясь прямо в кучу листьев у корней старого клена. — Идите сюда, обнимите меня и будем ждать.

— Желание дамы для меня закон… — вздохнул Ульрик, осторожно обнимая ее за плечи. — Ого, да вы как печка, простите за дерзость… что ж, будем ждать.

«Вы живы…»

Серый волк медленно, очень медленно и очень осторожно отполз вглубь леса, стараясь, чтобы не зашуршал ни один листок. Незачем им мешать. Пусть ждут, пусть дождутся пока придут Алетада или Максимилиан — и будут вспоминать это ожидание, как один из самых счастливых моментов жизни.

«Вы живы…»

Это голос навечно останется в его памяти. Альет, Альет, что ж — ты сделала выбор, и я сам перегрызу глотку любому, кто посмеет тебя за него осудить. Ты заслужила счастье, и Ульрик тоже заслужил — может быть, больше всех. Как расплату за каменный плен, за унижение, за страх и боль.

А серому волку отныне — лес, и белесый лунный диск, и ледяная роса на траве, обжигающая усталые лапы… Будь счастлива, «крылатая» со своим избранником, будь счастлив, брат, с единственной и неповторимой… будьте счастливы вдвоем. Третий вам ни к чему, ведь так?

Альет все же простудилась. И лежала теперь в кровати, глотая приторно сладкие отвары на меду, которыми их домашний доктор пичкал ее в сумасшедших количествах. Немного утешало то, что этажом ниже те же мучения претерпевал Армель, которого Максимилиан на руках унес от взбесившегося источника. У маркиза тоже болело горло, но хуже было другое — казалось, он утратил весь интерес к жизни, и был так чудовищно слаб, что едва поднимал голову от подушки. Альет писала ему записки то с ласковыми уговорами, то с шутливыми угрозами. Это помогало.

А еще приходили письма от Ульрика д’Омбрэ, поправлявшегося в своем замке. Граф без устали развлекал «дорогую птичку Альет» сказками и легендами, которые, якобы, нашептали ему трава и ручей, пока он лежал камнем, причем порой ей казалось, что половину из них он выдумал сам. Каждое письмо неизменно содержало приписку «мой брат передает вам привет», но выглядела она настолько дежурно и неубедительно, что Альет не сомневалась — никаких приветов Рауль д’Омбрэ ей не передает. Он вообще о ней не спрашивает.

Что ж…пусть так. Она знает, что ни в чем перед ним не виновата, но, видимо, то, что сломано, уже не срастить обратно.

Потом начались их с Армелем молчаливые встречи. Оба поначалу чувствовали себя неловко и неуютно, не знали, о чем говорить и куда смотреть… положение спас Максимилиан. Граф окружил обоих такой заботой, таким теплом и тихим пониманием, что вскоре неловкость исчезла сама собой. Эвис Алетада появился в замке один раз, осведомился о здоровье племянницы, долго и пристально вглядывался в запавшие глаза Альет… потом сказал со вздохом, что свою силу Судьи она утратила и, видимо, ему придется вновь взять на себя эти обязанности. Растрепал русые локоны, улыбнулся чему-то и исчез в предвечерних сумерках.

Через три недели Армель засобирался в столицу. Здесь его больше ничто не удерживало, молодой организм быстро вернул силы и маркиз рвался уехать. Альет его понимала.

Был вечер, они сидели в библиотеке, за окнами тихо шуршал дождь и уютное молчание наполнялось потрескиванием поленьев в камине, шелестом лениво перелистываемых страниц и ароматом горячих булочек, только что принесенных с кухни.

— Завтра я уезжаю, — Армель сосредоточенно разглядывал узор на корешке книги.

— В столицу?

— Да, сначала в столицу. Попытаюсь… попытаюсь веселиться на зимних балах.

— Попытайтесь, — Альет улыбнулась, склонив голову к плечу.

Балы, праздники, фейерверки… быть может, им и удастся приглушить намертво въевшуюся горечь, но полностью смыть ее — едва ли.

— Альет…

Да. Конечно. Снова это «Альет».

— Маркиз, оставьте в покое «Сказки Алькона», это папина любимая, он не простит, если вы оторвете корешок.

— Да, простите, — он торопливо отложил книгу в сторону. — Графиня… я понимаю, то, что произошло…

— Нет. Ничего не произошло. А если даже и так — все равно это ничего не значит. Главное в другом.

— В том, что чувствует сердце, да?

— В том, что чувствует сердце.

— Тогда… — он соскользнул с кресла на ковер у ее ног, и Альет невольно в который раз отметила появившуюся после ночи у Источника звериную грацию его движений. Почти такую же, как и у…

— Альет! Я вас люблю.

— Армель…

— Я не прошу вас ответить сейчас же, — он сжал ее безвольно лежащую на коленях руку. — Но пожалуйста, поедемте со мной в столицу! Вам будет хорошо там, поверьте, а потом… потом, если захотите, весной вернетесь в Алькон. Альет, дорогая, пожалуйста, скажите «да»!

Да — и где-нибудь посреди столичных балов на ее пальце снова окажется кольцо с бриллиантом. Да — и ее старший сын будет таким же черноволосым красавцем с пламенными глазами. Да — и она будет просто «маркизой д’Аран». Да — и она никогда больше не вернется в Алькон, потому что… потому что «это место не для людей».

— Да, Армель. Я поеду с вами в столицу.