Главы 1-5

1.

Афины, провинциальный городок на задворках Империи

Над крышами домов и крепостными башнями кружили лебеди. Осыпав белым пухом улицы, они улетали за городские стены. Когда стая скрылась, лебединый пух долго витал в воздухе. В вышине плыли перистые облака, они так похожи на пух или на лебединые крылья. Облака уплывали к закату, туда, где вдали поднимались горы.

В тот день Евтихию впервые подумалось, что лебеди куда-то его зовут.

Весна, они вернулись на родину. Здесь, в этой стране, у птиц была родина. Здесь Греция. Кто-то сказал Евтихию, что он эллин, а значит Эллада – его страна. Евтихий провёл по лицу ладонью. У эллинов принято носить бороды, но его лицо было выбрито по западному латинскому обычаю.

Над гаванью среди холмов и оливковых рощ стояли Афины. Каменные дома белели на солнце, а тесные улицы были залиты нечистотами. На востоке вросли в землю развалины Парфенона, языческого храма совоокой богини. Городские ворота были закрыты, но за умеренную плату стража впускала и выпускала прохожих через тесную дверцу.

В полусотне шагов от ворот к городской стене прижимался трактир. Это было полутёмное помещеньице, где окна затянуты паутиной, а на лавках лежал слой уличной пыли. Евтихий приостановился на пороге и подождал, пока глаза не привыкли к полумраку.

Пахло жареным мясом. На полу валялась солома. Хозяин суетился с кружками и кувшинами. Немного погодя, Евтихий отыскал нужного человека – чиновника из ведомства правителя города. Тот прихлёбывал под окном жидкое варево из глиняной чашки. Евтихий встал у него над душой и молча сложил за спиной руки. Чиновничек поднял заплывшие глазки:

– Ой, да помню я, помню твоё дело, – начал оправдываться. – Не сегодня – так завтра. Предписание ты получишь. Со свинцовой печатью и чернильным росчерком правителя: «Именем императора, 1110 года Царства греческого, 799 года Господня, 515 года эры Диоклетиана или Мучеников чистых…»[1] – под взглядом Евтихия чиновник смолк и отодвинул от себя чашку. – Ну, клянусь, не пройдёт и дня, как ты это получишь.

– Сколько же длится день в твоём ведомстве? – спросил Евтихий так сухо, что чиновник заёрзал.

Подсуетился трактирщик, он спросил, не желает ли гость старого вина. Евтихий отрицательно качнул головой. За эти мгновения чиновник осмелел и ни с того ни с сего отчитал Евтихия:

– Эх, что тебя тут держит, Евтихий Медиоланский! Ты – эллин чистых кровей…

Евтихий молча сверлил его взглядом. Другой бы смешался, но чиновник выучено смотрел куда-то мимо человека:

– Ты не армянин, не сириец и не хазарин, как те, кто хочет выслужиться в провинции. Ты эллин, тебе бы жить в столице и гулять в золоте. Что тебе искать в глухомани?

– Странный вопрос. Что искать эллину в Афинах? Я – в Греции, я дома.

– Это, по-твоему, Греция? – чиновник выкрикнул на весь трактир.

На лавках сидели десятки афинян. Кто-то поднял голову и прислушался, другие загремели кружками. Городской чиновник впервые посмотрел Евтихию прямо в глаза:

– Теперь и среди царей не стало греков. Скажешь, нет? Я грек чистейших кровей, я, может статься, потомок, как его, Перикла, а приехал в Афины как в ссылку. Это – Афины? Город Софокла и Демосфена? Кругом одни варвары. На улицах галдят тюрки, сирийцы, валахи, хазары. Когда эти афиняне силятся говорить по-гречески, я не понимаю ни слова! Ты застрянешь в этой дыре на всю жизнь.

Евтихий выслушал и спокойно опустился на лавку.

– Я выполнил приказ царицы. Привёз в город ссыльных и сдал их начальнику города. Поговори обо мне с правителем.

Чиновник поглядел на него как на несмышлёного:

– Да что ты! – проговорил холодно, – о тебе да с самим правителем Константином, родственником царицы Ирины.

– Я и сам не последний из подданных. С августой и василиссой Ириной я разговаривал один на один, стоя к ней ближе, чем сидишь ты.

На лице у чиновника выразился благоговейный трепет:

– Пожалуй, – он старательно заулыбался, – я смогу напомнить правителю. Тебе всего-то и надо, что разрешение на выезд из города. Да? Вглубь страны, – чиновник сощурился и вдруг прошипел: – А зачем тебе выезжать из Афин вглубь страны?

– В горах растаял снег, – уклонился Евтихий. – Кончилась зима, и высохли дороги.

– Твоя дорога – в Перейскую гавань, а оттуда морем домой, – чиновник искренне прижал руки к груди. – Ведать не ведаю, что тебе поручено, но клянусь, что выезжать из города в варварские земли – полное безумие. Благонадёжные подданные царицы туда не ездят.

– В варварских землях, – Евтихий заговорщицки перегнулся к нему через стол, – мне надо найти кое-кого из варваров. Ты, часом, не знаешь местного архонта, князя велегезитов?

2.

Шестнадцатью годами ранее

Предместье Афин

Издали казалось, что холмы усеяны чем-то белым, вроде лебединого пуха. Нет, просто их склоны облепили стада коз и овец. Пастухи не увели их с собой и не укрыли в овчарнях. Они, бросив стада, разбежались, едва донеслись слухи о приближающихся легионах.

Говорили, что воины шли под римскими орлами и христианскими хоругвями. Говорили, за спиной у них оставалась выжженная земля. Фракийский легион, надежная и славная опора трона, занял бесчисленные местные дороги, а из варварских сёл легионеры не выпускают ни стариков, ни детей, ни женщин.

– Местные, как всегда, преувеличивают, – полководец был слишком грузен для воина, но держался в седле крепко.

На западе одиноко белел Парнас. Говорили, что на вершине этой горы обитали музы, спутницы Аполлона. На востоке просматривались стены Афин, а над ними купола с христианскими крестами. Со стороны посёлка варваров стелился дым, горела подожжённая оливковая роща – «дар богини Афины», как выразился кто-то из древних. В городе, названном в честь языческой богини, размеренно бил церковный колокол.

– Видимо, в промысле Создателя я многого не понимаю, – командующий не замечал, что говорит вслух, под его грузным телом поскрипывало седло. – Мы – эллины, мы – греки, а завоёвываем Грецию и предаём мечу Элладу.

– Это не Эллада, патриций Ставракий, – рядом с полководцем угодливо держался кто-то из столичных чиновников. – Это намного хуже.

Порыв ветра принёс новые клубы гари, клочья материи и неуместный звук – точно кто-то перебирал струны лиры или кимвала. Над рощей пронеслась стая птиц – лебедей или гусей – и сгинула. Ставракий передёрнул плечами. Из перелеска выглянула поляна с почерневшим деревянным идолом – птичий клюв, огромные пустые глаза. Ставракий поморщился и указал на идола рукой в легионерской перчатке:

– Срубить это и сжечь, – велел коротко.

Ветер швырнул в лицо обрывок материи, и полководец перехватил рукой эту холстинку. Клочок ткани пестрел вышитыми узорами. Ставракий скомкал тряпку и бросил коню под ноги.

– Лучше бы отправить это в огонь, – посоветовал навязчивый столичный чиновник. – Эти вышивки – обереги склавинских женщин, что служат мерзким идолам.

Ставракий согласно кивнул. Позади найдётся кому исполнить молчаливый приказ. Идола с деревянным клювом повалили и посекли мечами. В яме под истуканом что-то нашли, и молодой легионер бежал к Ставракию с найденной вещицей. Он протянул полководцу блестящее золотое яблоко. Ставракий в досаде оскалился.

– Это уже третье, – голос у Ставракия сел до шелестящего шёпота. Чиновник рядом с ним отвернулся и быстро перекрестился.

Такое яблоко не сделает ни один златокузнец: кособокое, со сломанной веточкой, с вмятиной от цветочного ложа и с червоточиной. Оно как будто бы ещё сегодня утром росло на ветке. Из леса опять долетел тот ноющий звук, словно некто перебирал струны на лире или на варварской арфе. Ставракий замотал головой.

– Велите в городе, – выдавил он, – пусть громче звонит церковный колокол. Не жалейте ни рук, ни ушей. Стойте… А это проклятое золото – от него мурашки по коже – в огонь его, в огонь! Пусть без остатка сгорит.

Брошенное в огонь золото запахло самой обыкновенной подгоревшей яблочной мякотью…

Среди идущего легиона между рядов воинов тянулась вереница пленных. В Пелопоннесе их ждали корабли и невольничьи рынки. Пленники были светловолосы и широколицы как все варвары. Это были женщины, мужчины и дети. Они шли в домотканых рубашках, расшитых по краям красными как кровь оберегами.

3.

Афины, провинциальный городок на задворках Империи

«Они называются «сколоты», а скифами назвали их греки… Говорят, что область, расположенную выше них по Борисфену, нельзя ни рассмотреть, ни пройти далеко вглубь из-за падающих лебединых перьев…» (Геродот. История)

– Ты часом не знаешь местного архонта, князя велегезитов? – холодно спросил Евтихий.

Чиновник откинулся назад и захохотал, указывая рукой в глубину трактира:

– Вот же один из них. Сидит в тёмном углу, пьяный как сатир в винограднике царя Мидаса!

Евтихий проследил за направлением руки.

В тот конец трактира едва попадал свет из маленьких окошек. Человек действительно был пьян и сидел, повесив голову. Евтихий прошёл к нему и оперся о его стол двумя руками.

– Тебя как зовут? – спросил отчётливо, полагая, что варвар плохо понимает по-гречески. – Имя, имя? – он повторил.

Варвар поднял осоловелые серые глаза и внятно произнёс:

– Potyk!

– Потук? Или Поток? – не понял Евтихий. – Это что – имя?

– Потык, – выговорил варвар и уставился. Русые волосы прядями липли ко лбу и вискам. – Крещён как Михайло, – добавил с вызовом, – я православный.

– О… – Евтихий смутился: варвар сносно говорил по-гречески и был к тому же единоверцем. – Ты, значит, архонт? – неловко уточнил. – Скажи, ты – князь велегезитов?

– Велесичей! – поправил варвар. – Не коверкай слова, грек! – он сумрачно глянул и, соглашаясь, буркнул: – Ну, да, я – князь.

– О… – повторил Евтихий.

Князь Потык отставил кружку в сторону и мотнул головой. Впалость его щёк скрадывала короткая бородка. Он попробовал подняться, опершись о стол руками, но грохнулся на лавку. Евтихий внимательно изучал его.

– Прости, князь. Мы, греки, слишком мало вас знаем.

– А ведь там на-аша земля, – протянул варвар и нетвёрдо показал куда-то за дверь, наверное, в сторону городских ворот. – Это мой прапра… пращур завоевал её… Да-а! – он погрозил пальцем.

– О… – сощурился Евтихий и опустился рядом с ним на лавку. – А знаешь, друг, мы, греки, предполагали, что ваша земля на севере, где с неба падает лебединый пух.

Князь резко вскинулся, полоснул грека глазами и ухватил за плечо. Рука нетрезвого князя оказалась костлявой и крепкой.

– При чём здесь лебеди и лебединый пух, ну? – желваки пробежали под скулами, с князя слетел хмель, во взгляде на мгновение мелькнула тревога: – Говори, чужак, кто тебя подослал!

Евтихий вздохнул, успокаивая:

– Ну что ты, архонт, это из книжки. Премудрый Геродот написал так со слов какого-то перса.

Архонт покивал и перенёс руку на глиняную кружку. Опустил голову, снова осоловел. Евтихий сдержанно следил за ним.

– Чего ещё написал тебе Геродот? – лениво бросил варвар.

– Написал, – согласился Евтихий и выждал, пока князь, заинтересовавшись, не обернётся. – Написал, что на севере живут скифы и к ним будто бы свалились с неба вещи из золота.

На лице князя ничего не отразилось, и Евтихий скрыл разочарование. Князь допил вино, попытался встать, но его повело в сторону. Евтихий еле удержал Потыка, подхватив его под локоть. Помог князю подняться. Пьяный покачнулся и двинулся к двери, что-то бормоча по-варварски:

– Lébed-lebiodushka, LébedBélai…

– Пойдём, пойдём, – не спорил Евтихий.

Ростом князь Потык оказался выше среднего и был худощавым, но широким в плечах. Евтихий вёл его к выходу, удерживая от падения. Уговаривая Потыка, он продолжал:

– У скифов были три царства… Э-э, дверь не сюда открывается, пойдём, пойдём. Жили, пишет Геродот, три брата, внуки самого Зевса, и золото упало именно к ним.

С афинских улиц дохнуло коровьей мочой. Евтихий вывел Потыка из трактира.

– Три золотых предмета – всё говорил он, – чашка, топор и плуг, горячие как пламя. Младший из братьев смог взять их в руки, когда они остыли. Вот он-то и сделался царём главного из трёх царств – золотого царства…

– С золотыми яблоками! – выкрикнул Потык, едва отдышался. – Не так это было!

4.

Шестью годами ранее

Предместье Афин

Лебеди кружили над полем, над рощей и над посёлком. Наверное, они высматривали, кого бы заманить золотым яблочком и унести за поля и леса. Девочка закрыла глаза, но, пересилив страх, снова открыла.

За рощей – лежало поле, за ним – городские стены. Иногда в тихую погоду из-за стен долетал звон афинского церковного колокола. А здесь, на краю леса, торчала статуя лесной хозяйки, и девочка настороженно рассматривала трещинки на её лице. Сзади подкралась женщина – плечи девочки напряглись.

По плечам женщины разметались волосы. Широкие и длинные рукава неподпоясанной сорочки доставали до земли. Девочка подрагивала на ветру, стоя в одной рубашке, расшитой по краям красными как ягодный сок нитями. Женщина разомкнула тонкие губы. Сощурив глаза, она выговорила с тем усилием, с каким взрослые говорят с чужими и нелюбимыми детьми:

– Ты всегда должна… – женщина увидела, как напряглась спина девочки, и постаралась придать голосу слащавость: – Слышишь меня? Тебе следует носить такую сорочку, – женщина коснулась узоров на вороте и рукавах девочки. – Обереги сохранят твою шею и руки. А это, – она коснулась вышитого подола рубашки, и девочка вздрогнула, – убережёт твои ноги и твою честь. Да посмотри же, наконец, в глаза Старшей Матери! – не выдержала она.

Девочка быстро отвернулась от статуи, упрямо опустила глаза и стала смотреть в землю. Светлая чёлка падала со лба на белёсые бровки.

– Нашу Старшую Мать, – с усилием продолжала женщина, – сожгли греки проклятого Ставракия в год, когда ты родилась на свет. Ты родилась слабой, и в этом виноваты греки! Они подожгли посёлок, и твоей матери пришлось бежать и рожать тебя на дороге. Бедняжка много болела, поэтому спустя четыре года твой младший братик стоил ей жизни. Все беды из-за греков!

– Я её помню, – неожиданно сказала девчонка. – Я помню её! – повторила с подростковым вызовом.

Женщина, нервничая, засуетилась:

– Ну, конечно, ты помнишь свою мать… Конечно… Ты не должна… – она подбирала слова, – не должна меня бояться.

Девочка молчала.

– Все беды из-за греков, – настаивала женщина, – да ещё из-за того, что с нами не было Старшей Матери. Это я уговорила твоего отца поставить её кумир на прежнем месте!

Девочка расширила глаза и в испуге глянула на деревянного истукана. Идол безжизненно глядел деревянными глазами, выдолбленными в стволе как две огромные чашки.

– У неё клюв как у вороны, – девочка с детским упрямством отвернулась.

Женщина сузила глаза и постаралась не заметить её выходки:

– Мы зовём её Старшей Матерью, – внушала женщина, – потому что она – мать всем склавинам.

– Да, мачеха, – выговорила, глядя в землю, девчонка.

– Не зови меня так! – взорвалась женщина, но справилась с собой. – Я посвящаю тебя Лесной Хозяйке. Я – Лебедь Белая. А ты отныне не Елена, запомни, твоё новое имя: Леля, – она подобрала горсть земли и растёрла, чтобы, высыпать на голову девочки. – Я, Морена Лебедь Белая, посвящаю тебя…

– Как посвятила братика? – резко бросила девчонка и вскинула оскорблённые глаза.

Мачеха вскипела и рывком развернула Лелю к себе. Земля и грязь отпечатались на плечах Лелиной рубашки. Длинные рукава сорочки Морены взметнулись и больно ударили девочку по лицу жёсткими вышитыми краями.

– Запомни раз и навсегда! – кричала Морена, тряся падчерицу за плечи. – В том, что случилось с твоим братом, виновата лишь ты. Ты вмешалась и всё испортила! Не дала мне возможности обратить его обратно. Не смей говорить отцу, что произошло!

– Папа уже всё знает! – вскричала девчонка.

– Дура… – мачеха бессильно опустила руки. – Ты вечно всё портишь, – она выговорила чуть не плача. – Кто просил тебя вмешиваться? – она выкрикнула со злостью: – У Потыка достаточно ума, чтобы послушать не тебя, а меня. Потык доверяет мне! Что?

С гор докатились раскаты – будто бы звуки далёкого грома. Словно кто-то перебирал басовые струны цимбал или домры.

– Это яровчатые гусли? – испугавшись, девчонка зажала уши руками. – Да, мачеха?

5.

Афины, провинциальный городок на задворках Империи

«Ай как день-то идёт да ноне к вечеру,

Ай как красно солнышко катúтца к западу.

А ведь жил Михайлушко Потык Ивановиц,

А ведь жил он в землях да во неверных же…»

(Старая былина о Михайле Потыке)

Евтихий повёл князя к западным воротам. С окрестных улиц тянуло водорослями и пережаренной рыбой, донёсся собачий лай и коровье мычание. Древние Афины – городок сельский и рыбачий.

Потык, мотая головой, остановился и, чтобы удержать равновесие, расставил ноги.

– Не так это было, грек! Жили три брата, а звали их… Ык! – князь икнул и покачнулся. Ветер растрепал ему пряди волос и русую бороду. – У них… были три царства. Одно Медное… другое Серебряное и… Золотое.

Евтихий насторожился. У него губы сделались тонкими, а взгляд стал цепким и леденящим.

– Да неужели? Ты хочешь сказать, что склавинский народ помнит предание скифов о Золотом царстве? Ну-ка, скажи мне, как звали трёх братьев! Я проверю.

Потык смерил его взглядом. Евтихий был ниже ростом, но коренаст и подтянут. Смотрелся он как бывший воин или как лазутчик и соглядатай.

– Я тебе скажу, – ухмыльнулся Потык. – Первого брата звали Gorynia. Горыня, хозяин гор, по-вашему. Это ничего. Зато второго звали Ussynia.

– Как? – насторожившись, переспросил Евтихий.

– А Уссыня, – налив глаза, повторил Потык, – водяной царь. Потому как ssati – это и есть «пускать воду». Понял, что ли? – Потык осклабился.

Евтихий даже не повёл бровью. С Перейской гавани ветер принёс запах тины и моря.

– Поразительно, – восхитился он. – Геродот записал их имена по-персидски. Липоксай – царь-гора. Арпоксай – царь-пучина. Третьим был Колоксай. Как зовут у вас младшего брата-счастливца?

– Ык! – Потык отступил к стене, отдышался, держась одной рукой за камни. – Третий был Dubynia… Дубыня, лесной царь… уффф!

Евтихий раздосадовано отвернулся:

– Не сходится, князь. Я ожидал услышать другое, например, царь-солнце. У вас со скифами разные легенды! Поэтому дорогу к золотому царству ты мне вряд ли подскажешь.

Потык, качаясь, пошёл за ворота. Евтихию показалось, что пьяный вот-вот свалится. Досадуя на него и жалея, Евтихий догнал Потыка и поддержал под руки. Тот промычал и сделал страшные глаза, показывая на стражников у ворот. Стражники-греки зубоскалили, глядя на спотыкающегося князя язычников.

За городской чертой на разъезженной сельской дороге князь просветлел. Михайло Потык вздохнул полной грудью и показно приосанился:

– А ты будь осторожнее, подданный греческой царицы! Здесь кончается власть вашего Императора.

– Полно, полно, – успокоил его Евтихий. – Прямо тут на пыльной дороге и кончается, – он усмехнулся. – Здесь Греция, Михайло Потык, а правит христианская царица Ирина.

– Здесь – Склавиния! – упирался князь варваров, отказываясь идти дальше.

– Конечно, конечно, – заверил Евтихий, – и золото скифов падает у вас с неба.

– Смеёшься? – помрачнел Потык.

– Нет, просто выпытываю правду, пока ты пьян, – признался Евтихий. – Князь Михайло, здесь когда-то жил царь Мидас, который умел превращать предметы в золото.

– Не здесь жил твой царь, – твёрдо выговорил Потык.

– Верно, – Евтихий удивленно поднял брови. – Некоторые говорят, что жадный царь жил во Фригии, а это в Азии. Но всё равно, здесь Эллада, и отсюда отплыли за золотым руном аргонавты.

– Нет, не отсюда, – упрямился князь Потык. – А из Иолка, это севернее.

– О… – в который раз смешался Евтихий. – Ты, архонт иноземцев склавинов, а знаешь эллинские мифы?

– Архонт иноземцев? Кто из нас иноземец, грек!

Сельская дорога огибала холмы и ветвилась на тысячи тропок. Из оливковой рощи кричали дети – не по-гречески кричали, а по-склавински. «Князь Потык прав, – вдруг понял Евтихий. – Здесь не Эллада. Греция определённо закончилась городскими стенами».

Михайло Потык набычился, шагнул на Евтихия и сгрёб его за греческий плащ-гиматий.

– Ты – кто, пришелец? – он дохнул выпитым вином. – Ворота города позади, ты не заметил? Кругом земли славян. Здесь я правитель. Не смотри на меня миндальными греческими глазами, я не всегда таков как сегодня! Я князь этой общины и правлю ближними сёлами по нашим славянским укладам. Кого ты ищешь, грек? Отвечай же!

Худощавый, но жилистый местный архонт не выпускал Евтихия. Евтихий мягко перехватил его руку:

– Я разыскиваю Акамероса, архонта славян всей Велзитии.

[1] Начало 799 года по современному летоисчислению.