Сёгун, брось нас в огонь!

После экскурсии на верфи у Цуру не осталось надежды одолжить у Иэясу хоть один галеон. До окончания строительства было еще далеко. На флот Ходзё надежды не было — все их крупные корабли конфисковал еще Хидэёси.

На собрании Масамунэ говорил, что построил три трехмачтовых галеона с двумя батарейными палубами, на которых располагалось шестнадцать пушек; на главной палубе установили еще двенадцать. Против них Цуру предстояло вести, как выразился Датэ, «плавучие гробы» — одномачтовые под небольшим парусом, больше полагавшиеся на гребцов — бывших подельников Тёсокабэ. На единственной батарейной палубе увеличили орудийные порты для корейских пушек, конфискованных у Тёсокабэ вместе с его флагманом, португальской караккой. Цуру пришло в голову, что Иэясу хочет уничтожить ее саму. Стравить пиратов из Иё с северянами, чтобы они перебили друг друга. Когда владетели с Хонсю называли ее вассалов пиратами, Цуру восклицала: «Бывшие пираты! Под моим руководством они начали честную жизнь!»

Иэясу поведал, что верфи, перенимающие гайдзинский опыт, находятся не в Сэндае, а на полуострове Осика, на берегу залива Цукиноура.

Цуру получила от Иэясу грамоту, гласившую «Подателю сего не чинить препятствий, но оказывать всяческое содействие», и патрули береговой охраны Сатакэ пропустили ее эскадру.

— Нам незачем углубляться в прибрежные воды, — увещевал Мураками Такэёси, показывая по карте, что защитники Осю могут выйти из устий рек Абукума и Натори, а приближаться к заливу Мацусима совсем нежелательно. Он считал, что, миновав город Сома Накамура, нужно уйти далеко в океан и подобраться со стороны острова Адзи.

Когда в заливе Исиномаки Цуру просигналили с патрульного корабля, она распорядилась бросить якорь и передать поднявшимся на борт людям Датэ, что прибыла сразиться с их господином.

— Утопите их, госпожа! — возразил Курусима Митиясу.

— Все никак не оставишь свои пиратские привычки. Это обычные люди, они не виноваты, что их хозяин не в своем уме. Пусть приведут его!

Трехпалубный галеон возвышался над атака-бунэ — невозможно было покрошить команду картечью. Цуру возвела на верхней палубе айсберг с фальшбортом и орудийными портами, чтобы приподнять канониров. Дополнительную орудийную палубу прикрывал деревянный настил. По пандусам вкатывали пушки на колесных лафетах и поднимали корзины с боеприпасами.

Сняв мачты, пираты пошли на веслах, не приближаясь к эскадре Датэ на расстояние выстрела. Цуру конденсировала и замораживала воду, создавая айсберги, но застопорить три галеона оказалось не так-то просто. В зеленых вспышках Сибата ветром гнал айсберги на вражеские корабли, и Фуме Котаро пришлось отодвигать ледяные глыбы обратно. На флагмане Датэ Масамунэ послал в айсберг голубое колесо из молний. С третьего галеона отстреливались из пушек.

«Выходит, на третий он бы назначил Кодзюро, будь тот жив», — поняла Цуру. Когда айсберг пробил борт третьего галеона у ватерлинии, над морем разнесся радостный вопль пиратов, но всем было ясно, что повреждение невелико и вскоре северяне откачают воду и заделают пробоину.

Корабли маневрировали, сближаясь и поворачиваясь к противнику, чтобы дать залп всем бортом. Парусники разворачивались быстрее, чем весельные корабли, артиллерийская дуэль шла в упор, но бортовые залпы не наносили противнику серьезного урона. Половина ядер пролетала мимо, а ядра, попавшие в цель, застревали в досках обшивки. Разрывные бомбы отскакивали от бортов или взрывались на поверхности обшивки, не проламывая ее. Вскоре полетели абордажные крючья, подтягивая корабли друг к другу.

Пираты лезли на ванты и забрасывали вражескую команду зажигательными снарядами. Раненые валились в воду с абордажных мостков. По палубе носились матросы с ведрами, заливая огонь. Перестрелка сменилась резней.

Датэ Масамунэ не собирался попасть в плен, как Тёсокабэ, вмороженным в ледышку. Он перемахнул через борт, а с каракки ему навстречу, защищая свою госпожу, выпрыгнул Матабэй. Столкнувшись в воздухе, оба рухнули в море. Холодная вода хлынула в нос и уши. Вокруг плавали бойцы обеих сторон, надеясь продержаться до конца боя, когда про них вспомнят и выловят.

Цуру отстреливалась — Матабэй подумал, что вряд ли она их заметила. Но если бы заметила — заморозила бы обоих в одном айсберге, а Матабэй был не готов утащить Датэ с собой на тот свет.

Закружилась зеленая световая сфера, Сибата пронесся над кораблями и волнами. Он спикировал, вращая нагинату, завис над водой и подхватил Датэ ногами под мышки. Матабэй рванулся из воды и метнул бумеранг, рассекая Датэ пополам, снизу вверх. Бумеранг ударился об шлем изнутри.

— Ой, как Мата подпрыгнул счастливым дельфинчиком! — Цуру сложила руки рупором: — Голову! Голову мне добудь!

Ее голос потонул в шуме, но Матабэй и так понимал, что сёгуну потребуется доказательство смерти Датэ.

Сибата летел над волнами. На обеих его ногах висело по половинке трупа: Датэ вцепился с такой силой, что руки не разжались и после смерти. Поймав бумеранг, Матабэй греб одной рукой, и кровь капала ему на голову с высоко поднятого клинка. Он пытался прицелиться: метнуть бумеранг так, чтобы отсечь Сибате обе ноги — а потом успеть доплыть и подхватить эту падаль, пока не утонула!

Сложнее, чем разрубить Сибату в полете, оказалось удержать все четыре половины. Когда наконец бой подошел к концу, Матабэю скинули пустую бочку, обвязанную канатом, и первым делом вытянули бесценный груз, а потом уже — продрогшего убийцу.

Цуру заморозила оба трупа.

— В Сэндае покажем эту глыбу, а уже в Эдо отдадим таксидермисту. Голову придется сшить пополам.

Вассалы просили разрешения пограбить портовые города, наградить солдат.

— Мы здесь свое дело сделали, — отказала Цуру. — Трогать местных и их имущество я вам запрещаю. Огласите своим подчиненным, кому жизнь дорога.

Матабэй задумался, сколько она еще продержится.

В Сэндае распоряжались двое старших вассалов — Датэ Сигэдзанэ, кузен покойного, и Монива Цунамото. Приняв капитуляцию, Цуру передала собравшимся волю сёгуна: провинция будет разделена между родственниками и соседями. Четыре ровных части отходили дядюшке Могами, соседу Намбу, соседу Сатакэ и кузену Датэ Сигэдзанэ, который командовал армией Осю на Сэкигахаре, пока Одноглазый Дракон катался на бронепоезде, а его Правый Глаз лежал на рельсах и кричал: «Усэппу!..»

Матабэй гнусавил:

— Госпожа, а я так и останусь безземельным?

— Мата, ты боец. Тебя не готовили к управлению.

— Как и вас! А вы справляетесь!

Преподнеся Иэясу две корзины с головами, Цуру спросила:

— Можно мне Сибату в Осаку послать? Оити-доно будет рада.

Сёгун позволил, и Матабэй вызвался отвезти Оити подарок, надеясь, что получит что-нибудь ценное в знак благодарности.

Цуру распорядилась обогнуть Авадзи через Осакский залив. Отправляясь с визитом к наместнице, она запретила экипажу сходить на берег.

Томящиеся на корабле пираты издали заметили в порту чучело дракона высотой в три кэн. Оказалось, что оно реет над свитой их госпожи, возвращающейся на корабль. Чучело тащил Матабэй.

— Что это? — развеселились пираты.

— Рассказал Оде, что был в Этидзэне, когда еще она там правила. Там находили кости драконов. Выставляли их самодвижущиеся чучела. Ну, как самодвижущиеся, с носильщиками внутри. А я и нанялся во время праздника. За еду, когда жрать было нечего. Монаси на мне сэкономили — я один мог таскать чучело, которое десяток простолюдинов едва поднимают.

— Можно запрягать вместо волов для вывоза камней из каменоломни, — хохотнул Курусима.

— Один за четверку волов наработаешь! — подхватил Мураками.

— Это была работенка юного Хидэёси, когда его еще так не звали, — Матабэя передернуло, — а благородному самураю не подобает! — И добавил под хохот пиратов: — Вот она и приказала мне подарить чучело дракона.

— То самое, которое ты некогда таскал? — уточнил Оно.

— А я не помню! Сказала, что это равный обмен: я же привез чучело Сибаты. Госпожа, позвольте, я его в море утоплю!

— Сам с ним прыгай, хам! — вскричала Цуру.

— Простите, но куда мне его девать? И так на палубе места нет!

Цуру послала его привязать чучело к крыше каюты. Матабэй полез, размышляя, как наградил бы его Хамбэй за то, что он закончил его дело.

* * *

— Кити, — поприветствовал сына Курода, — где ключ?

— В Осаке составляли опись имущества, папенька. Подходящего ключа не было.

— А Саваяму когда жгли, — насупился отец, — почему ты позволил этим перебежчикам… Почему ты не вызвался, не проконтролировал, как ты позволил Масадзуми спалить особняк?!

— А если Мицунари утопил ваш ключ в одном из осакских каналов? — Нагамаса пожал плечами.

— С моим везением… — усмехнулся отец. Обошел вокруг Нагамасы, гремя цепью. Железный шар скрежетнул по дворовым плитам. — Можно и осушить каналы.

— Его уже в море унесло.

— Вот оно, доброхотство Иэясу, — молвил Курода, задрав голову и уставившись в хмурое небо. — Я захватил семь провинций — он выдал мне ярлык на один жалкий Тикудзэн. Обобрал, как Мори и Уэсуги. И не прислал мне даже ключ!

Нагамаса понимал: нельзя говорить, что Матабэй теперь служит Цуру, чтобы папаша не пригласил его обратно. Назначил бы блудному сыну немыслимое жалованье, наделил бы поместьем, снова начал бы поучать, что Матабэй — старший брат, ничего, что не родной, научил младшего драться. Один учитель гаже другого. Седой чахоточный Такэнака негодовал, что Нагамасе не удается изображать страсть — и не огрызнешься: «Я тебе не актеришка!» Мицунари к тому времени ему надоел, и Хамбэй разрешил первому ученику жениться. Нагамаса где-то читал, что благородный юноша вовсе не обязан возбуждаться — и так понятно, что он вынужден терпеть ласки начальника. А «старший брат» не приглянулся никому из господ. И в этом повезло.

Когда пришел черед Куроды плыть с отчетом в Эдо, вместо захворавшего отца явился Нагамаса.

— Папеньку актиния ужалила? — прищурился Иэясу.

— Увы, господин, отведал даров моря и занедужил.

Иэясу понимающе кивнул.

— Папаша подозревает, что вы где-то прячете ключ от кандалов. В мечтах взбунтить таких же недовольных и сместить вас. Перехватили его письма с подстреканиями соседей, — Нагамаса извлек пачку писем. — Извольте посмотреть — Симадзу, Мори, Татибане и даже Като Киёмасе. Мечтает захватить Осаку и осушить каналы. А потом, видимо, устроить раскопки на пожарище Саваямы.

— Зачем осушать? — спросил Иэясу.

— Вдруг Мицунари утопил там ключ?

— Возвращайся домой, Буйвол. Быть может, папенька уже преставился, негоже пропускать похороны. Но я буду рад выдать наконец тебе ярлык. Ты — единственный человек на Кюсю, на которого я могу всецело положиться.

В Фукуоке Нагамаса убедился: папаша не Хамбэй, сам не помрет. Все ему нипочем, шаром машет, как будто он из папье-маше! Узнав новости о морском сражении в Осю, Курода-старший собрался приглашать Матабэя. И тот не может не вернуться: до Тикудзэна дошли слухи, что победитель Датэ вовсе не богат. «Все-таки совершил подвиг, стяжал славу, — скрипел зубами Нагамаса. — А награду — награду предоставит старый благодетель». Нагамаса был готов сделать все, чтобы приглашение не дошло.

Вскоре в Эдо доставили прошение о выдаче ярлыка наследнику новопреставленного Куроды. Тот свалился в шахту Миикэ, его прихлопнуло собственным шаром. Незачем было уточнять, что Куроду столкнули собственные работяги с клевцами. А в шахте он прятался от сынка, который гнался за ним, перехватив его письма Мори, загнал папашу в горы Сэфури — где даже углекопы подчинились молодому хозяину.

Нагамаса, торжествуя, поехал к сёгуну. Торжествуя — но понимая, что вывести из игры Куроду-старшего — даже не полдела: и без его стараний хватает недовольных, которые будут собирать силы. За век с лишним выросли поколения, для которых усобицы были как вода для рыбы, и одной Сэкигахары не хватило бы, чтобы избавиться от них. Уэсуги подписал мирный договор только под угрозой переброса токугавских войск с Сэкигахары в Синано; тень дядюшки-«бога войны» явно жгла самолюбие наследника.

Когда Нагамаса воскликнул: «Сёгун, брось нас в огонь!», Иэясу усмехнулся:

— Скоро. Ждать недолго осталось.