Мы не ищем легких путей

Сайки сбежали на историческую родину, рассредоточились в горах, опасаясь мести Мицунари. «Толку чуть от этих наемников, хоть не жди на Сэкигахару, — вздохнул Иэясу, дочитав письмо Магоити и спрятав в седельную сумку. Факельщик подсвечивал господину. — Теперь Иёконо будет их собирать».

Армия Иэясу обливалась потом на Токайдо. Ночью было все так же душно, ничуть не прохладнее. Мошки вились у факелов и фонарей. Иэясу не позволял останавливаться. Ехавший рядом с ним Датэ, попыхивая трубкой, цедил:

— Ты разрушаешь Киото — конкурента твоей столицы. Жемчужина твоя ненастоящая, ты засунул рыбью чешуйку в устрицу…

— Красивая метафора, Масамунэ, я рад, что ты так высоко оценил мои усилия.

— Сколько запросила эта их Магоити Вторая?

— Дорого, — фыркнул Иэясу, ударив хлыстом воздух.

— Так, что ты аж сбежал из Кисю?

Иэясу запрокинул голову и рассмеялся.

— За мои деньги исполнили мне Сайка-дэнс с бамбуковыми палками и трещотками, — он вскинул полусогнутую руку с веером, согнул другую с хлыстом — почти поза свастики. — Показали мастерство. Магоити танцует с веерами-мишенями для своих стрелков.

— Красивая? — осклабился Масамунэ.

— Не в моем вкусе, я предпочитаю более традиционное, ха-ха…

— Я в курсе, как ты ненавидишь все гайдзинское, — Датэ лениво выпустил струю дыма. Вспыхнул уголек в его трубке, освещая лицо, рассеченное повязкой. — «Если ты ненавидишь, тебя победили», приписывается Конфуцию. А изолироваться от внешнего мира, Иэясу, это такая же глупость, как со всем этим миром воевать. Вы с Мицунари друг друга стоите.

— Это ты погорячился, Дракон. Я собираюсь выдворить отсюда христиан и запретить миссионерство, но не торговлю же!

Иэясу скомандовал остановиться на привал. Только высшему командованию ставили палатки; асигару и пешие самураи вроде Матабэя, которые не могли позволить себе лошадь, варили рис в собственных шлемах и спали на голой земле под звездами.

Иэясу расположился на ночлег в палатке с гербами. Его пассия по имени Окадзи помогала ему снять доспехи. Слуга принес воды, наполнил тазик для ног. У входа скорчился на одном колене Матабэй, скуля:

— Позвольте взять реванш.

— Буйвол мне рассказал, — проронил Иэясу, подавая руку Окадзи, развязывающей тесемки наруча, — Датэ мечтает переродиться в Америке, стать там ковбоем. Зачем ждать перерождения, пусть уезжает. Продаст сегунату свои владения — за символическую сумму. Или же сегунат у него конфискует. Я позволю ему потратить эти деньги на строительство корабля и уплыть. Я милосерден.

— Вы позволите ему отомстить Исиде, а мне совершить подвиг?..

Окадзи из-за спины Иэясу выразительно развела руками: мол, у тебя и клячи-то нет, кто ж тебе, ничтожеству, создаст условия, позволит получить славу и награду? Матабэй нервно усмехнулся: да, милосердие Иэясу — для богатых. И не стоило уходить от Курод. Надо было перетерпеть, позволить заковать себя в кандалы, как Нагамаса, у которого на всю жизнь остались шрамы на запястьях и щиколотках. Тогда бы заместителем Нагамасы был не его дядя Тоситака, а Матабэй («и командовал бы его армией, пока его нет», — мог бы добавить он, если бы знал, что Нагамаса в отлучке).

* * *

Сайка Магоити стояла с удочкой и ловила рыбу с корабля Цуру, зашедшего в залив Вакаура.

Чтобы земли Иёконо не поделили соседи, вассалы привезли из храма Цуру, последнюю выжившую родственницу даймё, объявили ее наследницей и ввели в курс дела: выразив верноподданнические чувства тайко, Иёконо попросили его разрешения покарать Симадзу за нарушение законов о запрете работорговли и каперства. Мир еще не подписан; теперь Цуру должна продолжить дело покойных родственников. «Конечно, мои дядюшки не могли мириться с таким соседом, — негодовала Цуру. — Он продает своих же подданных каким-то португальцам! От излишков населения избавляется, меняет на ружья, старый негодяй!» — «Дело доходное, — объясняли вассалы, — а Симадзу нужна корабельная артиллерия, не уступающая корейской. Тайко обещал ему разрешить торговлю корейскими пленными вместо наших подданных».

Благородные доно оказались невыносимо грубыми, честь и верность — ритуальным пустословием. Отани Гёбу взывал: «Отомстить узурпатору за убийство правителя — дело чести», а доблестные мстители, собравшиеся вокруг Мицунари, оказались сплошь сторонниками каперства и паназиатской экспансии. «Получается, Токугава — самый достойный человек здесь, — поняла Цуру. — Только он говорит, что нужно сначала навести порядок у себя дома. Только он разумно оценил, что без поддержки тамошних властей нашим будет очень сложно завоевать себе плацдарм для вторжения в Китай, и они не смогут удержать Корею, какой там Китай — не продвинутся. А этим авантюристам море по колено. И манеры! Я не ожидала, что столько благородных доно — главари банд и пиратов! Иэясу — единственный честный человек. Жаль, что я не застала его наставника, Имагаву».

Поплавок ее удочки покачивался на зыби в тени корабля; над водой торчали зеленые макушки каменных островков.

— Сестрица, я так рада, что мы теперь союзницы!

Магоити нехорошо усмехнулась.

— Но теперь же Тёсокабэ и на тебя нападет!

Магоити покачала головой:

— Он меня поддержит с Авадзи[1] в случае, когда Иэясу нас атакует. А если Иэясу займет Осаку, следующим шагом он пойдет на нас.

Цуру прикусила язык — понимала, что вопрос «Почему вы не можете служить ему, начать честную жизнь?» вызовет у Магоити только сарказм.

— Но с таким раскладом сил в Осаку он попадет только в клетке, связанным, — добавила Магоити, и Цуру вспыхнула: все-таки Магоити ткнула ее носом в ее собственную глупость.

— Сестрица, я не могла принять предложение. Ты бы на моем месте вышла замуж за Отани Гёбу[2]?

— Кстати, про мужей: Маэда и Ода идут на Сэкигахару в стройных рядах мицунаристов. Идеальный муж показал Иэясу, чего стоит его семьянинство.

Цуру вздрогнула.

— Иэясу всё, — мрачно подытожила Магоити. — Даже с Одой и Маэдой он был бы в меньшинстве, а теперь…

— Его предают один за другим. Тёсокабэ дружил-дружил, а потом переметнулся, подлец. Но, — Цуру передернуло, — пират есть пират, честность преступникам не свойственна.

— Тёсокабэ возбух, что Иэясу задержал какое-то гайдзинское судно, снял с него пушки и потащил в Эдо. «Кто тут пират, вы или я?»

Цуру хихикнула в кулачок.

— Как они вообще подружились?

— Тёсокабэ приплыл на Хонсю, пока все делили завоевания Оды. Ему докладывали, Токугава застрял за хребтом Кацураги, отрезан вражескими территориями. Хидэёси использовал его, как щит для своих войск на горе Тэнно. Микавцев потрепало не меньше, чем людей Акэти. Мицунари ушел, а Иэясу было возвращаться домой через повстанцев, синоби из Иги и просто разбойников. — Вытянув рыбешку, Магоити насадила на крючок нового червяка и, забросив удочку, продолжила: — Тёсокабэ высадился в Микаве со своим шагоходом. А Токугава уже дома. Избил его. Договорились поделить добычу, пошли вместе резать кайцев. Потом приходил к Тёсокабэ на Сикоку, избил вторично, они поделились — «ты на суше, я на море»[3]. Как выяснилось, обманул.

— Он всего лишь продолжил политику тайко. Оставил в силе его закон о запрете выдачи патентов на каперство — и правильно сделал.

— Тайко пообещал им взамен организованно пограбить корейцев, а Токугава и в том отказал. Чем и обеспечил себе, что весь Кюсю омицунарился, и запад Хонсю тоже, потому что Мицунари обещал: как наши плавали в Корею и Китай, так и будут плавать. Он им не помешает рейдить прибрежные города, возить контрабанду и грабить торговые суда. И лимит на количество воинов в личной армии он устанавливать не будет. Им больше не придется выдавать своих каперов за патрули береговой охраны.

Цуру выронила удочку и всплеснула руками.

— Иёконо — сторонники нормальной торговли. И я не собираюсь идти в Корею!

— Тебе нужно примкнуть к победителю, а ты с ним порвала. Токугава может рассчитывать только на собственных вассалов и Анэгакодзи, который после смерти Такэнаки захватил Мино. Иэясу пообещал закрепить эту провинцию за его родом. Сатакэ и Уцуномию пришлось подчинять силой, они могут взбунтоваться у него в тылу. Тогда как у Исиды вот так взбунтоваться некому.

— А сама ты почему поддержала Иэясу, раз он обречен, по-твоему?

— Больше заплатил, — усмехнулась Магоити. — Любой из них пойдет нас зачищать, когда разберется с другим. Такая вольница никакому государству не нужна.

* * *

В Сагами силы разделились: Иэясу разместился в Одаваре, Датэ — в Исигакияме, том самом замке, что возвел Хидэёси для осады Одавары. Видел пни деревьев, срубленных вокруг новостроя, чтобы одаварцам показалось, будто здание возвели за одну ночь. «Я — в замке победителя, — сказал вассалам Датэ, — он — в замке побежденного. This is a good omen».

Свернув с Токайдо, Датэ отправился вглубь острова и по горным дорогам обогнул озеро Аси, чтобы попасть в долину с серными источниками, съесть яиц в черной скорлупе, вареных в гейзере («Каждое такое яичко продлевает жизнь на семь лет, господин!») и помолиться лавовым статуям божков. С серого неба в серое озеро сочился дождь, шлепал по грязи и, усиливаясь, лопал пузыри газа в грязевых лужах. Под дождем армия миновала перевал Нагао, за тучами не был виден залив — вокруг только горбились зеленые холмы с пролысинами, и снежная шапка горы Фудзи терялась среди туч.

— Можно было бы спокойно идти по Токайдо, но Масамунэ-сама не ищет легких путей, — ветер вырывал зеленый зонтик из рук Сибаты Кацуиэ.

Санада выступил из замка Масино, встретился с Датэ у реки. Дождь барабанил по листьям, по шлемам, по размокшей дороге, по щитам и сундукам.

Масамунэ проорал сквозь шум дождя:

— Санада Юкимура! Видят боги, я тебя уважал! Я бы пришел, как раньше, за товарищеским поединком, а не за твоей головой! Но ты сам меня вынудил своим неразумным выбором.

— Так Кровавая Рука стравливает друзей! — согласился Санада, мотнул головой, пытаясь стряхнуть с лица капли. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Он вспомнил, что узы между господином и вассалом длятся три перерождения, а между супругами — два. — Как думаете, мы с вами в следующей жизни встретимся?

— Санада, если ты и в следующей жизни будешь мицунаристом, то не взыщи!

Протрубила раковина.

Пока месили кровь с грязью, дождь кончился, и в тот самый миг, когда выглянуло солнце, Датэ прорвался к вражескому полководцу. Разряды шести молний голубыми полосами вспороли воздух, и ударная волна отбросила гвардейцев Санады. Пока они стояли, шатаясь, окутанные искрящими разрядами, Датэ схватился с Санадой.

Шесть мечей вращались бело-голубыми кругами света, вперед улетело громадное колесо из молний. Санада взвился, спикировал, огненные копья встретились с решеткой из шести клинков — и Датэ отшвырнул его через половину всего поля в лесок. Санада был благодарен всем богам за недавний дождь — иначе его людям пришлось бы тушить лесной пожар. Пока он выползал из переломанных кустов и затаптывал дымящиеся ветки, его настиг Датэ.

Голова улетела в сторону водопада и куда-то закатилась.

— Масамунэ-сама, у вас царапина! Я покончу с собой от такого позора.

— Цыц, Кодзюро! Ступай искать его голову. Кацуиэ, присмотри там за ним.

Вассалы отбыли. На угрюмом лице Катакуры читалось: «Меня! Любимого слугу! Кусок трупа искать послали!» Сибата увещевал:

— Надо, Кодзю, надо. Иначе он превратится в онрё, как Тайра Масакадо, и его голова тут будет по ночам летать в огне!

— Заткнись, суеверный дурак, приблудился еще один трус на нашу голову!

— Места тут зловещие. Лес самоубийц недалеко, пещеры. Самое место для неупокоенных духов.

От водопада тянуло холодом. Отдельные струйки жались к замшелым пластам, как плющ, обвивающий стенки лавовой чаши, но чуть дальше, в расщелине, поток талой воды вырывался из курчавой зелени, как из кустистых бакенбард.

Оскальзываясь и хватаясь за кусты на почти отвесном склоне, Кодзюро и Кацуиэ спустились к подножию водопада, где замшелые и поросшие травой уступы окаймляли речушку. Каждый вспрыгнул на камень над прозрачной водой.

— Кодзю, смотри, золотая форель, — тоскливо известил Сибата. — Он ее зубами ловить будет.

Катакуре на миг показалось, что товарищ гарпунит рыбу нагинатой, но Сибата выловил голову и принес господину.

— Мерси… — Датэ въехал в замок Масино и заказал поминальные службы по Санаде. Его цитадель Уэда и окружающие ее крепости пора было оставить Могами (тот прислал письмо из осадного лагеря вокруг замка Кацусиро в северном Синано), а самому Датэ — идти на север, подчинить себе восемь замков в долине Кофу. Он разослал комендантам требования сдаться.

— И тогда, — сказал он, — я успею построить железную дорогу до самой Сэкигахары!

— Старик — не овощ, — переговорив с вассалами Санады, поведал Катакура. — У него безостановочно трясутся руки и клацает челюсть.

— После такого известия его уложит второй удар, — ответил Датэ. — И им придется сдаться: некому возглавить. Харунобу сам облегчил нам задачу — казнил своих детей, когда они восставали.

То же самое можно было сказать и о самом Датэ.

* * *

Могами Ёсиаки остался наводить порядок в Каи.

— Дядя, как вы можете пропустить такую пати? Посадите тут гауляйтера, а сами гоу на Сэкигахару!

— Масамунэ-сама, это же трусливое ничтожество. Нечего ему делать на Сэкигахаре. Только позорить восточную коалицию.

— Масамунэ, закрой рот своему слуге! Как ты позволяешь!..

— Вы сами позволяете, дядя, даете повод своими недостойными поступками.

— Отрежь ему язык!

— Сорри, дядя, не могу! Кодзюро незаменим, резать нельзя.

Датэ заставил местных прекратить сбор урожая и назначил трудовую повинность — строительство железнодорожного полотна. Отряд Могами наблюдал с холма, как оккупанты сгоняют рабочих. Сам Ёсиаки завис в воздухе, попивая чай.

— При виде конструкции бесценного Масамунэ мне вспоминается гайдзинская этическая дилемма, господа. Человек проваливается в механизм, разводящий мост. Что вы сделаете — опустите мост, раздавив одного, или допустите крушение целого поезда с пассажирами?

— Иэясу эту дилемму уже решил, — усмехнулся Нобэсава Мицунобу. Могами продолжал:

— Или, как вариант, поезд идет по ветке рельсов, к которым привязаны пять человек. Но можно еще успеть вовремя пустить поезд по другой ветке — там привязан один человек! По которой вы пустите поезд?

— В чем подвох, Ёсиаки-сама? — не понимали вассалы.

— Желаю поставить Масамунэ перед этой дилеммой.

— Ёсиаки-сама, — уточнил Симура Акиясу, — вы рассчитываете, что Масамунэ-доно спрыгнет остановить поезд, но долго не продержится и погибнет? То есть он не настолько силен, как Санада?

— Когда тот остановил крепость Мори, хочешь сказать? — Ёсиаки отпил чаю. — Ну и что? Пока он будет удерживать поезд, его атакуют люди Мицунари.