Не думай о зеленой обезьяне

Не думай о зеленой обезьяне

Не думай о зеленой обезьяне

С вами когда-нибудь случалось дежа вю? Если нет, то вам повезло.

В этот раз накатило особенно сильно. "Золотой Саксофон" был почти пуст, я бездумно перебирал клавиши рояля, когда в висок всверлилась боль, затошнило, и кристальную чистоту Чика Кореа взбаламутили голоса-воспоминания:

—… чего-нибудь душевного...

— Аэлита, не приставай...

— Любые три числа...

… смутные образы, запах мартини, сигарного дыма, чужого одеколона...

— Не думай о зеленой обезьяне, — навязчивой реповой темой.

Пальцы охромели, лилово-прозрачная импровизация в соль миноре рассыпалась на отдельные ноты, фальшивые и бесполезные, как мое предвидение.

Этот сон я видел две недели назад, попытался его записать, но к моменту соприкосновения ручки и бумаги от него осталась лишь одна фраза: "Не думай о зеленой обезьяне". Как всегда — сон забылся и всплыл за пару минут до события, когда уже ничего не изменить. Да и смысл менять? Все равно я никогда не вижу ничего важного. К тому же, не хочу играть с судьбой. Слишком часто проигрывал.

Несколько мгновений кусочки бредового сна стыковались с абсурдом действительности. Затем в мутном зеркале слева от меня показался гангстер по имени Димон — с его появлением паззл сложился, и тошнота отступила, оставив горький привкус предопределенности.

Наш управляющий отлично вписывается в интерьер "Золотого саксофона". Намного лучше, чем само название: у нас отродясь никто не играл на саксофоне, а на черно-белом постере, занимающим всю дальнюю стену, Луи играет на трубе. Все знают, что Луи играл на трубе, кроме нашего хозяина. Но он уверен, что именно джаз-кафе придает его казино "для своих" респектабельность, и уверен в том, что джаз — это непременно саксофон. На самом деле "Золотой саксофон" мне нравится. Уютно, вкусно кормят, приличная публика. Мурку заказывали всего раз, и то управляющий. Он торчит в зале с семи до закрытия, ненавидит джаз и обожает шансон, ест стейк с кровью, носит мешковатые брюки с подтяжками и курит вонючие толстые сигары.

Димон шествовал ко мне, хмуря брови и жуя незажженную сигару. Я наблюдал за ним в зеркале, делая вид, что не замечаю ничего, кроме своей музыки. Разумеется, его это не остановило. Облокотившись на рояль, он неторопливо раскурил гавану, выпустил струю дыма в фикус, отделяющий мой закуток от зала, и уронил:

— Надоело.

Прожевал все, что хотел сказать дальше — у нас респектабельное заведение, а не кабак — и снова затянулся. Я ждал. Кроме сигары от Димона пахло виски. Вместо Чика Кореа по клавишам рояля бродил призрак бетховенской Пятой, но от тех самых четырех нот я пока воздерживался.

Очередной клуб дыма, уже в мою сторону, предварил переход к делу и указал на мое место обслуги. Остро захотелось врезать по кирпичной физиономии, но было жаль рук и жаль работы. За джаз неплохо платят, а публика здесь приличная. Кроме управляющего.

— Хорош, — зажеванное сигарой слово. — Давай что-нибудь душевное.

Димон барственно уронил зеленую бумажку. Бумажка спланировала в сантиметре от басового аккорда и приземлилась на ковролин. Я продолжал играть джаз.

Управляющий засопел. Обдымил фикус. Пробормотал что-то нереспектабельное.

— Это. Владимирский централ, — значительно сказал он и положил мне на плечо тяжелую руку с пальцами-обрубками и часами "Лонжин". — Лабай, мужик.

Я дернул плечом и обернулся. Конечно, мог бы и сыграть, если бы сей гангстер умел попросить, а не приказать. На миг повисло молчание. Димон давил взглядом, я ждал… Через полсекунды зазвенели тарелки, и послышался голос официантки:

— Аэлита, не приставай к мужчине!

Ленка подмигнула управляющему и вильнула обтянутой короткой юбчонкой задницей. Димон просветлел лицом и потянулся её шлепнуть, но не успел, Ленка скрылась на кухне. А из завешенной портьерой арки показался аккуратный пожилой господин с холодно-серыми рыбьими глазами — раньше в "Золотом Саксофоне" я его не видел. О том, что господин отдыхает в неформальной обстановке, говорили только легкий запах мартини и отклонившийся от вертикали на два градуса галстук.

За той аркой скрывалось казино. Я заглядывал туда всего раз и никогда не пытался играть. Не мое это, играть с судьбой — она мухлюет. Но в этот раз она избавит меня от Димона и шансона.

— Доброго вечера, — поставленным тенором поздоровался господин.

Димон что-то прожевал, буркнул "доброго" и отправился на кухню. Проигнорировав управляющего, господин занял его место у рояля.

— Позвольте минуту вашего времени, маэстро.

Не отрывая рук от клавиатуры, я ответил:

— Разумеется.

— Три числа. Любые три числа.

Тема трех карт отлично влилась в импровизацию — я понял, что играю, только когда господин изобразил уголками тонкого рта намек на улыбку. Так и подмывало продолжить шутку… но во сне я сказал совсем другое. Значит, так тому и быть.

— Двенадцать, девять, семь.

Господин коротко поблагодарил и удалился. На рояле осталась неведомо откуда взявшаяся фишка номиналом в двести условных.

Вот и все. Никакой зеленой обезьяны… к чему она была? Ощущение неправильности не желало отпускать, но я не обращал внимания. После дежа вю всегда мерзко.

— Кость, ты чего такой зеленый?

Я вздрогнул и поднял глаза. Ольга! Чайковский снова заблудился в струнах, а она улыбалась нашей старой шутке, которая для меня совсем не шутка: тема Ленского. Вот такая у меня бедная фантазия, Ольга — значит, Ленский. Или просто при виде серых глаз с зеленоватым ободком все умные мысли куда-то деваются. Вот и обезьяна эта: что-то скользнуло по краю сознания — название гостиницы? жарко и далеко? — и пропало.

Я пожал плечами, мол, не зеленый, обыкновенный. Устал просто.

Она покачала головой и сказала:

— Опять не обедал. Только ты так можешь, в кафе сидеть голодным.

А потом был ужин при свечах в пустом зале, и разговоры, разговоры… Из казино доносились тихие неразборчивые голоса, на кухне звенело, Ольга говорила о партнерах, контрактах, рассказывала смешное о новой секретутке. Вставляя реплики, я слушал богатый, мелодичный голос и в который раз жалел, что она бросила музыку.

—… будем отмечать в "Праге", — закончила она хвастаться сделкой. — Приходите с Мариной, сколько можно прятать жену от лучшего друга!

Я показательно расстроился и соврал:

— Уже обещались к её родителям на шашлыки. Они не поймут.

— Жаль. А я хотела сказать тебе спасибо, Кость. — Она улыбнулась и словно невзначай коснулась моей руки. — Не надоело, что я каждый раз ною тебе в жилетку? Твоя поддержка для меня так много значит!

— На то и друзья, — ответил я, убирая руку. — Вот видишь, зря боялась, что сорвется. Они не дураки, отказываться от лучших специалистов.

Продолжая нести чушь, я налил Ольге еще кьянти, предложил выпить за удачную сделку, а сам смотрел на русую, растрепавшуюся к вечеру челку, на едва заметные стрелочки усталости у глаз, родинку-звездочку над губой. На роковую красавицу Ольга никогда не походила, тем не менее, вокруг неё всегда вилась стая кобелей — из восьми наших однокурсников не попытались закрутить с ней роман только двое, и то по причине слишком сильной увлеченности друг другом. Ну, и я… но я не потому. И не потому, что она была замужем — Ольга всегда замужем, она иначе жить не умеет. Сейчас, кажется, третий мистер Судьба. Ни разу его не видел и видеть не хочу. Хватит с меня того, что вот уже двенадцать лет изображаю из себя лучшего друга девушки.

Прервав на середине очередную историю из жизни рекламщиков, Ольга протянула мне пустой бокал. Я не посмел отказать — она выглядела сердитой и беззащитной, как взъерошенная февральский ветром синичка. Щеки под стершимися румянами порозовели, помаду она давно съела. И выпила больше, чем следует — она никогда не умела пить.

— Жаль, что некому для нас сыграть. — Отхлебнув разом полбокала, она игриво улыбнулась, коснулась моей руки и посмотрела в упор. — Я хочу танцевать. Кость, почему ты никогда не зовешь меня танцевать?

Тут же перед глазами мелькнула картина: я вскакиваю, тяну её на себя, целую — она обнимает меня в ответ… И хлопок закрывшейся двери.

Черт! Черт. Опять!

— Позвольте пригласить вас, прелестная леди, — раздался холодный голос. — Уверен, Константин с удовольствием для нас сыграет.

Я вздрогнул, поймал пробежавшую по руке Ольги дрожь. Обернулся.

Около столика стоял тот самый аккуратный господин и глядел на нас, словно энтомолог на редких бабочек, недостающих в его коллекции. На заднем плане маячила злорадная рожа гангстера Димона.

Первый порыв был — врезать господину с глазами мурены. Ножом и насмерть. Второй — схватить Ольгу и бежать без оглядки. Третий — тупо проигнорировать или ответить шуткой. Только я понимал, что это уже не поможет. Мурене глянулись караси.

— Почему бы нет?

В голосе Ольги был вызов, на губах улыбка, а в глазах узнавание и страх. Она поднялась, изящно подала Мурене руку и проворковала:

— "Moonlight", Костик.

Господин Мурена по-хозяйски притянул Ольгу к себе.

Мне оставалось лишь сжать зубы и направиться к роялю.

Клуб сигарного дыма в лицо и выцеженное сквозь зубы "лох" я проигнорировал, не до Димона. Тем более, он прав, я лох. Надо было трепыхаться раньше, когда была возможность. Но я слишком привык, что абсурдные сны бесполезны, вот и проигрываю шулерше-судьбе в очередной раз...

Но не проиграл пока! Еще есть время.

Пока пальцы ласкали рояль, исторгая нежные стоны "Серенады Лунного Света", я закрывал двери.

Танец-поцелуй-уход мурены с Ольгой — закрыто.

Танец, приставание, ссора, драка с охраной, я в больнице, мурена с Ольгой — закрыто.

Танец, разговор, совместное дело Мурены с Ольгой.

Танец,соблазнение...

Закрыто.

На одиннадцатой антивизуализации вероятностям надоело, и по кафе разнесся вой пожарной сигнализации. Из служебной двери повалил дым, Димон выругался и понесся на кухню, Мурена удивленно оглянулся и на миг выпустил Ольгу. Мне хватило этого мига, чтобы выпрыгнуть из-за рояля, схватить Ольгу за руку, скомандовать "бегом!" и рвануть к выходу, мимо нашего столика с недопитым кьянти.

Бежать и правильно бояться было непросто, но адреналин мне помогал.

За нашими спинами Мурена выхватывает пистолет, стреляет, Ольга вздрагивает и падает, кровь разлетается из-под её головы по серой плитке. Второй выстрел — боль швыряет меня вслед Ольге, темнота...

Димон бежит навстречу, злорадно ухмыляется, ставит мне подножку. Удар об пол, Ольга спотыкается об меня и летит вперед, навзничь… позади Мурена командует в телефон: забрать, доставить...

Мы подбегаем к лифту, жмем на кнопки. Лифт молчит. За спинами топот: трое в сером. Мы с Ольгой кидаемся в конец холла, я дергаю дверь на лестницу. Из-за нее вываливаются еще двое серых. "Стоять!" Выстрелы, боль, темнота...

Лифт застревает...

Лифт останавливается и нас встречает охрана Мурены...

На первом этаже засада...

Заблокированные двери на улицу...

Выбегаем на стоянку, шарим по карманам, ключей нет. Бежим, оставляя позади обе машины. Через три удара сердца мой джип взрывается, нас захлестывает огненной волной....

Картинки мелькают, калейдоскоп дверей щелкает: закрыто, закрыто. Холодный пот страха, десятки смертельных неудач. Мы бежим по узкой тропе сквозь случившееся с нами где-то и когда-то, но не здесь…

До автостоянки перед бизнес-центром мы добрались быстро и легко. Никто нас не преследовал, пожарные и милиция не приехали. Сумочку с ключами Ольга успела схватить на бегу и не потеряла, "Шкода" завелась с первого оборота.

Я продолжал бояться — преследования, маячков, засады в переулке, случайно выскочившего из переулка джипа… — пока не выехали на Садовое. Только перед МИДом я выдохнул, взглянул на Ольгу и спросил:

— Подкинешь до дома? Не хочу возвращаться за машиной.

"Не думай о зеленой обезьяне, не думай, не думай..." — повторял, забивая несвоевременные мысли.

Она покосилась на меня, как на психа, и пробормотала:

— Сигареты дай. В сумочке.

Сумочка нашлась у меня на коленях. Выудив пачку, я достал сигарету — медленно, осторожно, чтобы не показать, как у меня трясутся руки, продолжая дурацкую мантру об обезьяне — и подал Ольге. Щелкнул её же зажигалкой.

— И чего мы так неслись? — выдохнув дым в приоткрытое окно, хрипловатым после бега голосом спросила она. — Кость, ты параноик. Или ревнуешь?

— Конечно, ревную, — я пожал плечами.

"Ревную, ревную, только не думать о… зеленой обезьяне, черт подери!"

— Смешной. Все хорошо, Кость. Правда.

— Кто это был, Оль? Ты его знаешь.

Снова ворох картинок попытался вывалиться из подсознания, не спрашивая меня, хочу ли я об этом думать. Нет!

Зеленая обезьяна прыгает по роялю, задними руками играет "Владимирский централ" и, корча рожи, передними чистит сигару, как банан.

— Не знаю я его, Кость, — устало ответила она, в последний раз затянулась и выбросила сигарету в окно. — Позавчера под конец дня приходил к нам в контору, допытывался у Семеновны, кто вел проекты. Мои проекты. Я была на переговорах. Пришла, он ждал. — Ольга резко затормозила, обругав пьяных козлов, которых на дорогу выпускать нельзя, и продолжила, не глядя на меня. — Представился Петром Петровичем, консультантом по консалтингу серьезной компании. Предложил поработать на них, временный контракт. Условия мутные, сам он скользкий, я отказалась. Он велел немного подумать и не упускать свой шанс. Угрожающе так. И ушел.

Минуты две я смотрел на мелькающие огни Кутузовского и переваривал информацию. Мысли о том, что Ольга врет, не возникло — врет она иначе. Но, возможно, сказала не все.

— Кость, — как-то вдруг жалобно позвала она.

— Да, синичка?

— Я боюсь. Можно я у тебя переночую? Марина же поймет, правда?

Я поперхнулся и закашлялся от неожиданности. И от понимания, что сейчас обязательно случится гадость. Крупная гадость. Потому что я столько раз мечтал услышать от Ольги эту фразу, что все двери, кроме двери в неприятности, давно и прочно закрыты.

Когда мне было десять, я понял, что мечты не сбываются. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Стоит представить себе что-то — не важно, книгу Саббатини под елкой или поездку к морю летом. Даже если вызов к доске на географии, оно все равно не случится. Некоторое время я пытался понять, почему так? Строил сумасшедшие теории, читал запоем учебники по физике и дефицитную переводную фантастику — Кларка, Бредбери, Хайнлайна и Саймака, штудировал энциклопедии и допытывался у отца, что такое время и вероятности. Результатом всего этого стали отличные оценки по естественным наукам и литературе, законная отцовская гордость и полная каша в голове. Вскоре я устал искать ответы, разочаровался в физике и фантастике, и решил, что Платон был неправ: бытие определяет сознание, материализм суть истина и нечего забивать мозги всякой ерундой. Тем более, на дворе был конец восьмидесятых, в телевизоре светил прожектор перестройки, в Огоньке публиковали Солженицына, и казалось, что скоро случится что-то очень хорошее.

Наверное, слишком многие ждали этого хорошего и проживали его заранее. И прожили все вероятности — для реальности ничего не осталось.

В начале девяностых я думать забыл о вреде мечтаний, слишком интересно стало жить. Привычный мир рухнул, обломки его активно растаскивали для постройки новых, отдельно взятых светлых будущих те, кто не мечтает, а сразу делает. Мои родители были не из таких. Университетские преподаватели, для которых и материализм — идея.

Я лишился их в девяносто третьем, в середине марта. До сих пор пытаюсь убедить себя, что не виноват, но не получается. Никак. Ведь был уже достаточно взрослым, чтобы понимать: мечты — это самое страшное оружие массового поражения. Ничто не убивает так много и так надежно, как мечты о всеобщем добре и справедливости...

В тот понедельник мне исполнилось восемнадцать. Я возвращался домой после ансамбля, усталый, голодный и счастливый. В кармане лежала "Чайка", которая Джонатан Лингвистон — подарок Ольги. Дома ждали родители и торт со свечами. Может быть, если бы я не был таким счастливым и таким голодным, все бы случилось иначе… Но обещанный мамой наполеон стоял у меня перед глазами, когда я ехал в маршрутке, дразнил ванильным запахом, пока я бежал к дому. Я уже чувствовал его вкус во рту, когда у подъезда увидел отъезжающую скорую.

С тех пор я ненавижу сладкое. От вида крема тошнит — мама успела смешать крем и раскатать тесто, когда с ней случился инфаркт. Папа уехал вместе с ней и не вернулся. У него тоже оказалось слабое сердце, а может, он просто не умел жить без мамы.

Что было бы, если бы я не закрыл ту дверь? Не знаю. Может быть, от меня ничего не зависело, и что бы я себе не думал, все равно бы случилось именно так. А может быть, и правда невозможно войти в одну реку дважды, даже если первый раз это только идея реки.

Не знаю, что было бы со мной, если не Ольга, и не хочу вспоминать ту весну. Именно тогда мне стали сниться эти бестолковые сны о будущем, именно тогда я вывалил Ольге все о вероятностях, идеях и антивизуализации. И осознал, что никогда Ольга не будет моей — потому что я не в силах не думать о ней, не представлять… И неважно, действуют мечты на реальность или это тоже какой-то вид негативного предвидения, но я не могу рисковать — лучше у меня будет её дружба, чем ничего.

О моих сумбурных "откровениях" Ольга не вспоминала до выпускного бала. К тому моменту она была замужем во второй раз, я по-прежнему оставался её лучшим другом. Второй мистер Судьба считал меня голубым, наверняка с подачи жены. Зато не ревновал, когда я провожал Ольгу до метро после третьей пары, а потом мы смотрели закат с Большого Каменного или последними уходили с банкетки напротив "Явления Христа" — на эту картину что я, что Ольга могли смотреть бесконечно.

"Я не настолько талантлива, чтобы стать звездой, Кость, — сбивчиво говорила она, расплескивая третий бокал вина: вчера сдан последний гос, сегодня выпускной, а завтра — неизвестность. — Концертмейстером самодеятельности ДК "Светлое Вчера" не пойду. Хватит, надоело считать копейки. Послезавтра собеседование, и если возьмут в "Смит и Смит"… Я боюсь, Кость. Вдруг им не понравится мой английский? Или..."

Тогда, десять лет назад, Ольга выплескивала свои страхи, а я боялся вместе с ней стрелки на колготках, глупого розыгрыша, каверзного вопроса на собеседовании и еще сотни уже мною придуманных неудач. Первый раз я использовал антивизуализацию сознательно, и она сработала… а может быть, им просто очень нужна была такая вот Ольга, прирожденная актриса и большая умница.

Мы не говорили больше о вероятностях, а все совместные изыскания в НЛП, сайентологии, рейки, гештальте и прочих занимательных науках остались в прошлом. Для Ольги пришла пора их использовать на благо карьеры, а для меня — забить и забыть. Все равно никто из гуру не сказал мне ничего, кроме "прими, как есть, и живи дальше".

Что ж, я сам нарисовал свою карту реальности, мне по ней и жить.

— Прости, Оль, но у нас ремонт, — едва прокашлявшись, выдавил я.

Она отвернулась, пробормотала "угу" и промолчала всю дорогу до Рублева. Я не пытался заговорить, не хотел доламывать и так треснувшее согласие. Молча вышел из машины, не оборачиваясь, дошел до подъезда, набрал номер на домофоне. И только когда позади стих звук удаляющегося мотора, прислонился лбом к холодному металлу. Пиканье домофона тоже смолкло, а я никак не мог оторвать тяжелую больную голову от двери. Наконец, нащупал в кармане ключи. Пора домой, пора.

Внутри было пусто и гулко — что в подъезде, что в голове. Медленно, как столетний старик, поднялся по лестнице на последний, четвертый этаж. По дороге проделал стандартные процедуры параноика:

Вставляю ключ, дверь выносит взрывом;

Шипит, вытекая из замочной скважины, ядовитый газ;

Дверь валится на меня, из квартиры выскакивают люди в камуфляже, за их спинами аккуратный господин улыбается, как хищная рыба;

Открываю дверь, зажигаю свет, вижу направленный на меня пистолет;

Захожу в холл, на полу лежит женский труп...

Закрыто.

Двадцать четыре картинки, по три на пролет. Сегодня на двенадцать больше — в честь Мурены.

На лестничной площадке остановился с ключом в руках: что-то не так! Оглядел дверь напротив, лоснящуюся бордовой кожей сейфовую махину. Как обычно, глазок камеры дружелюбно подмигивает, сама дверь плотно укупорена. Осмотрел свою, такую же махину, но скромно-коричневую и без камеры. Цела, закрыта, ничем посторонним не пахнет… а из-под неё торчит край бумажки.

Мгновенье я равнодушно смотрел на неё, потом заставил себя испугаться и увидеть, как я разворачиваю записку:

Угроза? Требование выкупа за Ольгу? Приглашение на встречу?..

Наклонился, вытянул за уголок рекламный буклет стоматологической клиники. Секунду смотрел на него, потом сложил самолетиком и запустил вниз, в лестничный пролет. Хотелось засмеяться своим страхам, но сил не было.

Холл встретил тишиной и темнотой: слабый свет уличных фонарей пробивался из стеклянных дверей кухни и гостиной. Разулся, на ощупь добрался до ванной. Смотреть на собственную помятую физиономию не хотелось, и умылся тоже наощупь. Тихо, на цыпочках, прошел через кабинет, привычно погладил по боку рояль. Открыл дверь в спальню.

В холодном лунном свете застеленная пледом широкая кровать казалась особенно пустой. Брошенный утром детектив так и валялся на тумбе поверх вчерашней рубашки, тускло отблескивала плазма на стене, дисплей ДВД подмигивал голубыми циферками: три ночи, ничего себе. Зевал приоткрытой дверцей шкаф-купе без единой женской вещи — их там отродясь не водилось. Я тоже зевнул, сел на кровать и...

Мне снилась музыка: я знал, что сплю. Рояль, симфонический оркестр, квартет солистов. Я играл, дирижировал и писал ноты одновременно, и, кажется, пел басовую партию "Dies irae". Реквием по мечте. В реальности это несколько листков с нотами и кляксами, вещь, которую я никогда не закончу. Потому что не умею писать музыку — стоит поставить на пюпитр нотную тетрадь или включить диктофон, мелодии убегают, гармонии рассыпаются, и я остаюсь с осколками фальшивых звуков. Только во сне звучит оркестр и летит над залом ольгино сопрано — люблю этот сон. Хоть тут мы вместе: я, она и музыка.

В си-бемоль минорную идиллию врезался львиный рык. Оркестр смолк, оставив меня посреди жаркой саванны на растерзание начальству.

— Слушаю, — проскрипел я в телефон, не открывая глаз.

— К трем у шефа. Разговор есть, — лаконично сообщил Димон и отключился.

Несколько секунд я соображал, что это было, где я сейчас и сколько времени? Продрав засыпанные песком глаза, глянул на телефон. Полдень. Горазд кое-кто дрыхнуть.

Пока умывался и готовил завтрак холостяка — глазунья, горячий бутерброд с сыром и ветчиной, кофе — пытался собрать мысли в кучку. Получалось плохо. Слишком мало информации, одни подозрения и страхи. Хотелось бы надеяться, что вчерашней пробежкой все закончилось, но не верю в случайные совпадения — знаю им цену. Этот Петр Петрович Мурена явно зашел в "Саксофон" не просто проиграть тысчонку-другую в рулетку, а рекламный проспект под дверью в запертом, как сейф, подъезде больше похож на вежливый намек на невежливые обстоятельства. Плюс странный звонок от Димона, словно он боялся сказать лишнего… Паранойя? Хорошо бы, но маловероятно. Только за каким чертом кому-то понадобился никому не известный музыкант? Ни капиталов, ни недвижимости, ни дядюшки-миллионера в Америке у меня нет.

Едва я успел откусить бутерброд, телефон снова ожил. Дебюсси, "Девушка с волосами цвета льна". Давясь, проглотил ветчину, буркнул:

— Угу.

— Ты дома, Кость? — хрупкий, словно стеклянный голос Ольги.

— Угу. Что случилось, синичка?

— Я внизу, у аптеки. Как сможешь, выйди. Надо поговорить.

Полсекунды я пытался вдохнуть, потом выпалил:

— Зайдешь ко мне?

Ольга хмыкнула, ответила:

— Угу. — И отключилась.

Да… все же думать иногда надо. Головой. Зачем я её позвал? Что скажу? Поздравьте меня, соврамши? Черт, черт!

Я кинул чашку с недопитым кофе в мойку, понесся в ванную, по дороге глянул на джинсы, в которых спал, выругался, схватил расческу, провел ладонью по колючей щеке, снова выругался… все, хватит! Бросил расческу на столик в холле, сунул ноги в кроссовки и, как бы, в одних мятых джинсах и небритый, побежал вниз. Я ж умный, не сказал номера квартиры. А он не спросила. Тоже умная.

Ольга уже стояла у подъезда, поеживаясь от ветерка в шелковой блузке. Пиджак она держала в руках, не догадавшись надеть. Миг я рассматривал её: тонкую, маленькую, в легкой длинной юбке, обрисовывающей ноги, с голыми, покрытыми пупырышками руками, без макияжа, с растрепанной прической. Кончик носа покраснел — недавно плакала, но улыбается. Железная моя леди.

Она тоже рассматривала меня — серьезно и удивленно, словно впервые видела. Ну да, не совсем бомж, но близко к тому. Небритый, полуголый, лохматый и помятый — настоящий рыцарь.

— Идем, синичка, замерзла.

Шагнув к ней, я протянул руку, она шагнула навстречу… и тут позади раздался тяжелый хлопок двери. Мы синхронно вздрогнули, обернулись: подъезд закрылся. Ключей можно было не искать, они остались на столе в холле.

Я перевел взгляд на Ольгу, пожал плечами — а она вдруг привстала на цыпочки и поцеловала меня в подбородок. Я инстинктивно обнял её, замер, не веря… Она вздрогнула, фыркнула и рассмеялась.

— Костик, ты… — Ольга отстранилась, оглядела мою ошарашенную физиономию, спустилась взглядом по груди и покачала головой. — А ты неплохо сохранился.

— Пойдем, что ли, — буркнул я и потянул ее к подъезду.

К счастью, соседка со второго этажа, оказалась дома. А дверь в квартиру я не захлопнул, хоть на это ума хватило.

Пока мы поднимались, Ольга молчала. Когда зашли, оглядела по-спартански обставленный холл — без следов женского присутствия — и так же молча уставилась на меня. Я забрал у неё пиджак, повесил на плечики. Указал в сторону кухни. Прошел за ней вслед, по пути показав язык лохматому рыцарю в зеркале. Остановился на пороге, наблюдая за осваивающейся на новом месте кошкой-Ольгой.

Она села на мой любимый стул, закинула ногу на ногу и сказала:

— Ну?

— Сама видишь. — Я улыбнулся, развел руками и прошел к плите. — Кофе будешь?

— Буду. Зачем?

Я сыпал молотый мокко в турку, ставил на плиту и думал: а зачем? Зачем четыре года врал, что женат? И зачем сегодня сознался?

— А черт его знает, Оль. Наверное, боялся.

— Боялся… — повторила она. — Чего, Кость?

— Того, что как-нибудь ты окажешься здесь. А я не захочу тебя отпускать.

В молчании я налил кофе в две чашки, поставил на стол, сел напротив Ольги. Налил сливок из пакетика ей, затем себе. Размешал, отпил. Поставил на стол. Она все смотрела на меня, странно так — удивленно и грустно, словно понимала… да все она понимала. Тут только слепой не поймет.

— А меня сегодня уволили из Смита и Смита, — ровно сказала она и, наконец, взялась за свой кофе. — Пришла, секретутка от меня нос воротит, а на столе заявление "по собственному", подписанное Дженкинсом, и разрешение не отрабатывать две недели. Хотела пойти поругаться, а потом подумала, что толку? Если хотят уволить, все равно уволят. Проверила карточку, там уже полный расчет плюс двухмесячный оклад. Вот и...

— Петр Петрович не появлялся?

— Нет. Маринует. — Ольга фыркнула.

— Вот будет забавно, если сегодня и мой рояль в фикусах кому-то понадобился. Шеф вызвал к трем на поговорить.

— Кость, что этому козлу от нас надо? Что это вообще за агент Смит такой?

— Понятия не имею.

Мы допили кофе, синхронно глянули на часы: без четверти час.

— Довезешь до "Саксофона", Оль?

Она кивнула, а я пошел приводить себя в порядок. Минутный холодный душ поставил мозги на место, и к тому моменту, как мы сели в машину, я вполне был способен думать не только о том, остался ли у неё на губах вкус кофе.

По дороге меня подмывало закрыть десяток-другой неприятных вероятностей.

Разговор с шефом на повышенных тонах — увольнение без расчета — поджидающий за дверью Мурена.

Первая антивизуализация вышла достаточно убедительной. Вторую, скандал с тем же Муреной на входе в кафе и уход с ним Ольги, я довел до середины, когда Ольга резко затормозила, вывернула в левый ряд и выругалась. Я проводил взглядом подрезавший нас бензовоз и внял предупреждению. Пусть все идет, как идет — не стоит напрягать вероятности свыше необходимого.

К "Золотому Саксофону" мы подъехали без четверти три. Ольга, ни слова не говоря, закрыла машину и отправилась со мной.

Против обыкновения, на парадной двери кафе висела табличка "закрыто по техническим причинам", а из-за неё доносились раздраженные голоса.

— Подождешь?.. — Я кивнул на соседний гриль-бар.

Она качнула головой и пошла за мной к служебному входу. Кабинет шефа был первым слева. Я не успел пройти и двух шагов, как из-за угла коридора вылетела Ленка — почему-то без официантского фартука — наткнулась на меня, сделала страшные глаза и пробормотала:

— Только тебя тут не хватало!

Оттолкнула и понеслась дальше, прочь из "Саксофона".

Мне остро захотелось оказаться подальше отсюда. Ольге, кажется, тоже — она вопросительно глянула на меня, потом на дверь. Но удрать мы не успели. Из кабинета шефа высунулся на удивление бледный Димон без сигары, смерил меня нехорошим взглядом и распахнул дверь, мол, заходи.

— А вы, дамочка, подождите. — Он преградил дорогу Ольге. — У Константина Львовича приватный разговор.

Вытеснив её, Димон захлопнул дверь.

В кабинете шефа не было. Ни шефа, ни его любимого полуфренча на вешалке, ни знакомой всем обитателям "Саксофона" сумки-планшетки. Зато Димон, ухмыльнувшись, прошел к шефскому столу и плюхнулся в кресло. Показалось, он сейчас задерет ноги на стол в лучших традициях американских гангстерских фильмов, но он ограничился ритуальным раскуриванием сигары — не предлагая мне присесть, разумеется. Я обошелся без приглашения. Перевернул задом наперед ближний стул, оседлал его — не только Димон любит киноэффекты — и, когда Димон собрался затянуться, бросил:

— И к чему этот балаган?

Димон поперхнулся и побагровел, сунул в рот незажженную сигару с обрезанным кончиком, вынул, стукнул кулаком по столу и заорал.

Из потока фени пополам с матом я понял только, что вчера система пожаротушения залила зал и попортила интерьер на энную сумму, и виноватым в пожаре и ущербе Димон решил назначить меня — логично, не с себя же вычитать за несоблюдение техники безопасности.

— Ты, (нецензурно), попал на бабки (длинно нецензурно), в три дня (нецензурно), — орал Димон, размахивая сигарой.

По сценарию мне положено было бояться, да и стоило, наверное. К гадалке не ходи, управляющий устроил все так, что шеф не усомнится в его словах. А у шефа все конкретно и респектабельно: юристы, риэлторы, приставы, а для страховки гориллы в черных костюмах от Хьюго Босс. Но эта сигара в волосатом кулачище с печаткой меня доконала, и я засмеялся.

Димон осекся, вытаращил глаза и привстал, опершись на стол. Физиономия его приобрела цвет благородного овоща буряка, правая рука потянулась к поясу — видимо, рефлекторно нащупывая оружие. А я в темпе prestissimo agitato закрывал вероятности:

Пистолет нашелся, Димон стреляет, я падаю вместе со стулом;

Димон рычит, опрокидывает на меня стол и лезет добивать кулаками;

Вытягивает из-за пояса сзади дубинку, кидается на меня...

Я буквально видел, как Димон тыкается в двери-вероятности, растерянно мотает башкой и башкой же их таранит — а в моих руках ключи, бесконечная связка ключей. Мне было весело и здорово — наверное, это и есть эйфория, когда вдруг понимаешь, что тебе нечего терять, и именно поэтому ты выиграешь.

На второй минуте игры в гляделки открылась дверь.

—… нехорошо заставлять даму ждать! — послышался знакомый вальяжный голос.

Я обернулся и обругал себя кретином: забыл, мастер джедай хренов! Двери закрыл, ворота оставил.

— Вы не будете против, Дмитрий Семенович, если мы с Ольгой Викторовной присоединимся к вашей беседе? — не обращая внимания на апоплексического Димона, осведомился Мурена и выдвинул для Ольги стул. — Присаживайтесь, Ольга Викторовна.

Глядя, как Димон глотает мат с феней и сдувается, я понимал все яснее: чудная идея с экспертизой ущерба, судебным иском и суммой с семью нулями принадлежит не управляющему. Черт знает, чего Мурена хочет от Ольги, и при чем тут я, но он в полной уверенности, что караси никуда не денутся. И он, похоже, прав. Эйфория всемогущества испарилась, я чувствовал себя выжатым.

Мурена тем временем продолжал сольную партию:

—… не ошибаюсь, о вчерашнем досадном происшествии. Жаль, уважаемый Константин Львович, что вы так поспешно нас покинули. Я понимаю, вы заботились о даме, но все же, так неудачно получилось. Думаю, нам стоит обсудить...

Ольга переводила потерянный взгляд с меня на Мурену, на Димона и снова на меня. Бедная синичка, её сожрут и не поморщатся.

— Вы не против, Дмитрий Сергеевич? — Мурена остановил взгляд на управляющем.

— Э… разумеется, э… — вспомнил свою роль поникший Димон.

С актерскими способностями у него всегда был напряг, но я показательно верил, даже принял озабоченный вид и подал реплику:

— Давайте обсудим.

Мурена изобразил улыбку, в прозрачных глазах мелькнуло удовлетворение.

— Приятно иметь дело с адекватными людьми, — тон Мурены потеплел на пару градусов. — Уверен, мы с вами сможем прийти к согласию по поводу...

Следующей стадией значилось соблазнение: хорошими адвокатами, частной договоренностью, которую может обеспечить Мурена, повторной экспертизой и снижением суммы на порядок, а то и два. С точки зрения НЛП работал он просто отлично. Подстройка, ведение, выявление и обострение потребности, обволакивающий и проникающий под любые щиты сомнений голос — если бы эта работа не касалась нас с Ольгой, я бы аплодировал профессионалу. Но...

Изображая позой и лицом постепенную сдачу с редкими всплесками протеста, я пытался понять — какой жар он хочет загрести нашими руками и как этого избежать? В том, что "сотрудничество", на которое начал намекать Мурена, не принесет нам с Ольгой ничего, кроме глобальных неприятностей, я не сомневался, как и в том, что если на нас потратили столько времени, то так просто не выпустят.

—… вашего участия в проекте.

— Что за проект, Петр Петрович? — подыграла Ольга.

Видимо, это было контрольной меткой для следующей стадии: Димон вскинулся и снова заорал что-то нецензурное насчет лохов и дешевых куриц. Ольга побледнела и сжала губы, мое внутреннее спокойствие треснуло. Поддаться? Сломать игру? Без разницы — у Мурены предусмотрены все варианты.

Профи, черт тебя возьми. Ненавижу.

Я вскочил, выцедил:

— Мы не собираемся разговаривать в таком тоне.

Шагнул ко встающей Ольге...

Острое ощущение неправильности обожгло, время замерло раскиданным паззлом: я знал, что сейчас будет, но ничего не мог поделать. Сон вспомнился слишком поздно.

— Прошу прощения, Ольга Викторовна, Константин Львович, — журчит Мурена. — Такое больше не повторится.

Он в три шага достигает ничего не понимающего Димона, выхватывает из-за пазухи нож — тот самый, которым я вчера резал стейк, ручка обернута в пластик, чтобы не стереть отпечатков — и всаживает под ребро. Подтяжка лопается с громким треском, Димон дергается. Мурена вытаскивает нож. Вытаращив глаза,Димон зажимает руками рану, из-под волосатых пальцев по белой рубашке расплывается красное пятно. Димон застывает, заваливается вперед — Мурена толкает его назад, и мертвый управляющий откидывается на кресло.

Мурена оборачивается к нам с вежливой улыбкой:

— Мы предпочитаем надежные решения.

Я ловлю оседающую Ольгу, смотрю, как Мурена заворачивает окровавленный нож в целлофан...

И выныриваю в реальность — на словах "не повторится".

Удар, кровь, нож в целлофан. Обернулся:

— Мы предпочитаем...

Всплеск адреналина прояснил мозги. Эту игру я не имею права проиграть — ставкой моя Ольга!

В этот раз я четко знал, в какую дверь должен зайти Мурена, и быстро закрывал остальные. На самом деле это просто: антивизуализировать любое его возможное действие и любое постороннее обстоятельство.

Дверь первая: в кабинет входит/заглядывает официантка/шеф/уборщица/охрана бизнес-центра/незнакомый мужчина. Закрыто.

Дверь вторая: Мурена достает телефон, нажимает кнопки/телефон звонит, Мурена принимает звонок. Закрыто.

Пока Мурена демонстративно прятал улику за пазуху и толкал речь о том, что ему крайне нужны надежные, способные к нестандартным действиям сотрудники, мы с Ольгой таращились на него, как загипнотизированные овцы, и внимали. В основании черепа шевелилась боль — как всегда, за игру со случаем приходится платить.

Дверь третья: Мурена кладет на стол бумаги и требует подписать. Закрыто.

— Что вы от нас хотите? — жалобно спросила Ольга. — Зачем вам именно мы?

— Для нашего проекта подходят далеко не все, дорогая Ольга Викторовна. Когда вы приступите к своим обязанностям, я покажу вам результаты некоторых очень интересных тестов. Надеюсь, вы не очень расстроились из-за этого? — Мурена кивнул на труп. — Признайтесь, вы бы с удовольствием сделали это сами.

Я словно нехотя кивнул и чуть не вскрикнул от пронзившей виски боли.

Дверь четвертая: Мурена кивает на дверь, предлагает обсудить подробности у него в конторе, а пока этой досадной мелочью займутся специальные люди.

На лице Мурены мелькнуло замешательство, словно он забыл слова роли. Мы с Ольгой молчали, прижавшись друг к другу. В моем черепе билась о стенки бешеная зеленая обезьяна. Ольга мелко дрожала и сжимала мою руку.

Дверь пятая: звонит телефон, Ольга достает его, наживает на кнопку, телефон взрывается; Ольга хватается за грудь, оседает...

Дверь шестая: воет пожарная сигнализация, в коридоре топот;

Дверь седьмая: у меня темнеет в глазах, боль в груди, инфаркт/голову разрывает боль, инсульт; ветер разбивает окно и в меня летит осколок...

Дверь восьмая: в глазах Мурены понимание, он кидает тяжелой пепельницей со стола в меня/в Ольгу/в окно; бросается к Ольге, хватает ее за горло и требует прекратить /подпрыгивает на месте и начинает читать стихи...

Закрыто, закрыто, закрыто!

Головная боль чуть утихла, зато в животе поднялась тошнота, резь — я ответил еще одной антивизуализацией. Только бы не упустить инициативу!

— Мы заботимся о наших сотрудниках, — продолжил Мурена. По его виску стекла капля пота, но тон доброго дядюшки он держал. — Вы же понимаете, нам нет смысла предпринимать столько усилий, что получить одноразовый инструмент...

Картинки сменяют друг друга, реальность истончается, натягивается тетивой. Мурена мечется между захлопывающимися перед его носом дверьми, не может понять, что идет не так.

Дверь девятая: Мурена вдыхает, что-то произносит/кашляет/сглатывает...

Где-то на краю лопается струна си...

Шагнув к нам, Мурена споткнулся, протянул руку к столу, пытаясь удержать равновесие, наткнулся на лампу. Что-то затрещало, вспыхнуло, запахло паленым волосом и резиной. Не удержав равновесия, Мурена упал лицом вниз, неловко вывернув руку.

Длинную-длинную секунду я смотрел на тело, не веря, что получилось.

— Пойдем, Кость, — шепнула Ольга.

— Сейчас.

Я погладил её по плечу, поцеловал в макушку — как сладко пахнет моя несбыточная мечта! — и присел около Мурены. Не переворачивая, обшарил карманы. Вытащил телефон, записную книжку, ручку, магнитную карточку без опознавательных знаков… и все. Ни документов, ни ключей.

Из "Золотого Саксофона" мы уходили тихо и быстро. Меня трясло от адреналина: агрессия, страх, шерсть дыбом и нервы как растяжка, тронь — взорвется. Вероятности я больше не беспокоил — знал, что еще одна антивизуализация, и на голову упадет кирпич. Эти кирпичи были повсюду, один неверный шаг, и нас обоих завалит.

"Не думай о зеленой обезьяне" — твердил я вместо того, чтобы думать о том, что ждет нас за дверьми лифта.

Выйдя на стоянку, я дернулся было в сторону своего джипа, но Ольга сжала мою руку — одновременно с ощущением, что это неверный шаг. Сели в её машину, выехали со стоянки… и меня стукнуло. Зеленая обезьяна! Отель и ресторан в Бангкоке, где наши, с соседнего курса, играют джаз — совсем же недавно Славка звонил Ладинскому, а тот рассказывал мне. У них как раз клавишник собирается уезжать домой.

Придурок ты, Костик. Беспамятный придурок.

— Оль, загранпаспорт с собой?

Она кивнула.

— Тогда в Шереметьево.

Она вздохнула и снова кивнула, а я содрогнулся: куда же я тебя втравил, моя синичка? И смогу ли вытащить?

— Помнишь Славку из группы Канторовича?

Ольга помнила. И про Зеленую обезьяну слышала еще в прошлом году. И даже собиралась когда-нибудь, в отпуск, туда поехать.

Определившись с путями отступления, я занялся добычей: записная книжка, телефон, ручка. Книжка не дала ничего: новенькая, на трех страничках разрозненные буквы и цифры. Здесь нужен шифровальщик, а не пианист. Ручка — паркер с золотым пером, без проводков, чипов и прочего, что положено находить в фильмах. На всякий случай я выкинул её в окно. И телефон, "Nokia" из самых дорогих. Штук двести номеров, все с инициалами, в одном формате. Можно, конечно, что-то выяснить, но нам не до этого. Органайзер — пуст. Записок — нет. Фотографий — нет. Увы, не выходит из меня крутого детектива, я до сих пор не понял, кто этот Мурена и какого черта ему было от нас надо.

Несколько секунд пялился вперед, на какой-то переулок, пока не сообразил, что мы свернули с забитого Садового чуть раньше Тверской, около музея Глинки. Улица Фадеева, кажется. Успеем ли… стоп. Не трогать вероятности! Лучше заняться телефоном.

На всякий случай нажал кнопку диктофона.

—… в работе кафе и казино "Золотой Саксофон", которое часто посещает омега, — послышался холодный голос Мурены. — По данным базы, коэффициент фатум "Золотого саксофона" шесть. Объект икс, предположительно, находится на пересечении омега и казино. — Шорох, пауза, меняется фон. — Объект икс найден. Тапер. Типичный узел. Проверка дала три из трех, предположительный коэффициент фатум двадцать. Беру в разработку вместе...

Раздался визг покрышек, меня швырнуло вперед, ремень безопасности врезался в плечо. Телефон вылетел из рук. В десятке метров впереди, из-за длинной сталинки, вырулила фура, перегородила дорогу и остановилась. Из кабины вылез мужик в кожанке, пнул колесо.

— Урод, — прошипела Ольга. — Придется разворачиваться.

А меня снова накрыло.

Мы едем по этой же улице, но назад. В полуквартале перед нами выруливает бензовоз, из его кабины выпрыгивают трое, машут руками. Сзади нагоняет фура. Мы останавливаемся, выходим. Трое из бензовоза ведут нас в фуру, заталкивают, куда-то везут.

— Оля, стой! — вырвавшись из воспоминания, крикнул я. — На, бери и беги. Уезжай.

Она остановила машину передними колесами на низком бордюре, от фуры закрывает припаркованная газель. Глянула на меня дикими глазами, поняла.

— Костя… но ты...

Я сунул ей в руки обе сумки, её и свою.

— Прошу. Быстрее, синичка!

Миг она смотрела на меня, потом быстро поцеловала в губы — и выскочила из машины. Пригнувшись, скользнула в арку, побежала в сторону Тверской. Я следил за ней краем глаза, перебираясь на водительское сиденье. Закончил разворот, тронулся — и дал оркестру ауфтакт бетховенской Пятой:

Нота первая: мотор глохнет, Ольга спотыкается, из фуры к ней бежит кожаный мужик. 

Эту дверь закрыл.

Голову расколола боль. Я нажал на газ.

Нота вторая: фура выворачивает на улицу, из нее выпрыгивают двое, бегут за Ольгой, стреляют вслед. Она падает.

Закрыл.

Желудок подкатил к горлу, во рту стало горько. Газ — в пол.

Нота третья: Ольга бежит к Тверской, ей навстречу незнакомцы, ловят ее, запихивают в машину.

Закрыл.

Перед глазами двоится, в груди жжет, я выворачиваю руль вправо, навстречу бензовозу. Мотор ревет бесконечно блинную четвертую ноту:

Бомбила — засада. По дороге к Шереметьеву авария. Билетов на самолет нет. Пограничный контроль не выпускает. Самолет попадает в грозу и падает. Контора Мурены ищет Ольгу по всему миру...

Захлопываю двери, одну за другой, оставляя Ольге узкую дорожку к… свободе?

Огненный ком в груди растет, оркестр торжествующе гремит, бьют литавры. Темнота взрывается фейерверком разноцветных нот, я лечу: над пылающим бензовозом, намертво сцепившимся с красной "Шкодой", над гудящей Тверской, над Москвой в зеленой дымке проснувшихся деревьев.

Почему-то Москва пахнет сигарным дымом и жареным мясом, звучит знакомыми голосами:

—… чего-нибудь душевного...

— Аэлита, не приставай...

— Любые три числа...

… смутные образы, запах мартини, одеколона...

— Не думай о зеленой обезьяне.

Мгновенная дурнота отступает — я не успел сбиться с нот — ясно вспоминается недавний сон, а меня берет злость. Чертово дежа вю, водит меня, как на веревочке! Хватит. Буду думать о зеленой обезьяне.

В мутном зеркале появляется гангстер, окутанный клубами сигарного дыма. Я завершаю пассаж и встаю. Внутри отчаянная и злая радость — я сам не знаю, что сейчас буду делать, и это прекрасно. Это свобода!

— Можешь засунуть свой шансон себе в зад, — шагая навстречу управляющему, говорю я. — Мой рабочий день окончен.

Для убедительности вынимаю сигару из его рта, тыкаю ей в табличку над самым роялем "ноу смокинг" и бросаю в кадку с фикусом. Пока Димон багровеет и скрипит мозгами, огибаю его, иду к выходу. Вслед мне несется:

— Ты, (нецензурно), здесь больше не работаешь!

Оборачиваюсь, подмигиваю Димону и показываю большой палец. Мимо меня проскальзывает Ленка с полным тарелок подносом, хихикает и бежит на кухню. А я иду дальше, к дверям на свободу… и грохаюсь на пол. Позади звон тарелок, громкий "ах!", а я рассматриваю шкурку от помидора, на которой поскользнулся. И смеюсь: боже, какого черта я столько лет торчал в этой забегаловке?

Причина торчания в забегаловке входит в зал, смотрит на меня удивленными серыми глазами, склоняет голову на бок, как синичка, и смеется. Ольга изумительно смеется — на щеках получаются ямочки, которые так и хочется поцеловать. И схватить ее на руки, и не отпускать… боже, какого черта я ни разу за двенадцать лет не сказал ей, что люблю?

Вскакиваю на ноги, не обращая внимания на ноющий копчик, обнимаю Ольгу и вывожу прочь из забегаловки. Подхватываю на руки и говорю:

— Завтра мы едем в Бангкок. Там есть чудная гостиница "Зеленая Обезьяна".

Она смотрит удивленно, вдруг обнимает меня за шею и смеется:

— Костик, ты псих.

— Я люблю тебя.

— Я знаю, — шепчет она.

А я не знаю, что она скажет дальше. Не знаю, будет ли Бангкок, или она вернется к своему мистеру Судьба номер три, или прилетят инопланетяне и подарят нам коммунизм. Не знаю. И знать не хочу. Я свободен!

—… объект омега покинул заведение вместе с предположительным объектом икс. Предположительный коэффициент фатум в пределах двух. Объект собирается переместиться в зону Тай, рекомендую продолжить наблюдение силами местных сотрудников.