Тот мальчик

— Арнольд Вениаминович, ваши любимые, с шоколадом.

— Спасибо, — шеф слегка кивнул.

Секретарша — деловой костюм и сдержанный макияж — расставила на стеклянном столике серебряный кофейник, чашки костяного фарфора, плетенку с круассанами и вазочки с мармеладом. Манящий аромат кофе с корицей поплыл в воздухе, оттеняя уют глубоких терракотовых кресел под антикварным английским торшером.

— Двадцать третий, Арнольд Вениаминович?

— Да. Будьте любезны, Верочка, опустите жалюзи.

Верочка щелкнула кнопкой пульта, и спрятанная среди книжных шкафов стереосистема ожила. Прозрачные звуки фортепианного анданте Моцарта и приглушенный свет сквозь муаровые гардины завершили образ кабинета.

Тихо ступая по толстому иранскому ковру, Верочка направилась к двери. Обернулась, с порога окинув кабинет придирчивым взором и на секунду потеплев лицом — упрямая черная прядь на виске шефа снова торчала вихром. Закрытые глаза, не защищенные привычными очками, расслабленное лицо с тонкой ниточкой шрама на левой скуле… шеф может отдохнуть ещё… Верочка глянула на часики: две минуты.

Закрыв за собой дверь, осторожно и бесшумно, Верочка сменила выражение лица на прохладно-деловое и вернулась за стол в пустой приемной.

Через минуту вошел загорелый моложавый мужчина. Зеркальные очки, светлый мятый пиджак, художественно подранные джинсы — Верочка навскидку оценила прикид и почти ласково улыбнулась.

— Добрый день. — Верочка кивнула, сделав вид, что не узнала вошедшего. — Господин Иванов?

— А? Да, Иванов. Здравствуйте, — привычно-лучезарно улыбнулся посетитель.

Изящно вскинув кисть, он взглянул на часы, продемонстрировав безупречный маникюр.

— Арнольд Вениаминович ждет вас. — С царственным достоинством Верочка прошествовала к двери кабинета и постучала.

— Да-да. Заходите, — послышался уверенный баритон.

— Добрый день, господин Иванов.

— Здравствуйте, Арнольд Вениаминович.

— Присаживайтесь. Кофе?

За кофе и беседой о погоде хозяин кабинета изучал гостя: от еле заметных складок у крыльев носа до агрессивно упершихся в пол носков итальянских туфель ручной работы. Постепенно напряжение спадало, гость расслаблялся, и его улыбка из профессионально сияющей становилась более похожей на человеческую.

— Вам очки, наверное, мешают, — произнес Арнольд Вениаминович доверительно.

— Да, пожалуй. — Укладывая стеклышки в футляр, господин Иванов несколько вымученно усмехнулся. — Нет смысла играть в конспирацию.

Под зеркальным блеском обнаружились голубые глаза со слегка красноватыми белками и следами недавней подтяжки нижних век.

— Вы правы, Александр Юрьевич. Так что привело вас ко мне?

— Ваша репутация, что же ещё. Регина Игоревна отзывалась о вас, как о лучшем специалисте...

— Весьма приятно, — Арнольд Вениаминович кивнул, поощряя гостя к продолжению.

— Надеюсь, конфиденциальность...

— Разумеется. Как вы заметили, Александр Юрьевич, я дорожу своей репутацией, — дружелюбно улыбнувшись, он откинулся на спинку кресла и сдвинул очки на кончик носа, всем видом выражая глубокую заинтересованность в собеседнике.

— Понимаете, он уже который раз попадается мне на глаза… — гость примолк, барабаня по подлокотнику пальцами.

Арнольд Вениаминович молча ждал, не снимая с лица мягкого понимающего выражения.

— Этот юноша. Позавчера на студии… как он оказался в студии? Это очень подозрительно. Что ему от меня надо? Два часа торчал, как пенек! Я половину реплик перепутал из-за него! Думаете, просто к Вячеславу на передачу попасть? Желающих на полгода вперед, а меня он сам пригласил — и тут этот… мальчик. И что вы думаете? После съемок как провалился. Зачем он снова ко мне?..

— Александр Юрьевич, постарайтесь подробнее — сколько лет, как выглядит, где находился, что делал. Все, что вспомните.

— Что делал… да ничего не делал. Просто стоял позади третьего оператора. Смотрел.

— Во что он был одет?

— Что-то обыкновенное. Брюки темные, свитерок — знаете, такой дешевенький синий свитерок. Потрепанный.

— А лицо?

— Лицо… я не видел. Там свет так падал, что лица не видно.

— А цвет волос? Рост?

— Волосы обыкновенные, каштановые, короткие. Рост — средний, чуть выше.

— Понятно. Что-нибудь ещё?

— Что там я мог заметить? Я к нему хотел подойти — едва микрофон отцепил, а его уже нет. Я у оператора спросил… а толку? Он ничего, кроме выгородки, не видел. Работал, мать его… загубил мне, щенок...

— Вы сказали, Александр Юрьевич, снова. Он и раньше приходил? Сколько раз, когда?

— Я не считал. Откуда я знаю? Эти фанаты… их так много! Я что, должен их рассматривать?

— Значит, он появлялся среди толпы?

— Да. Нет… не знаю я. Какая разница? Сделайте так, чтобы он меня больше не беспокоил. Вы же специалист.

— Разумеется. Именно поэтому давайте постараемся составить полную картину.

— Хорошо. Он впервые появился с полгода назад. На гастролях в Самаре. Прямо в гостинице — "Волга", что ли. На берегу, короче. Отвратная гостиница! Мне такой номер подсунули, клоповник! Я менеджеру сказал...

— Да, конечно. Так вы говорите, видели его...

— В ресторане. Почти приличный ресторан, а пускают оборванцев каких-то. Вы представляете, сидит в углу за пустым столиком, на меня пялится! Я Вадику и говорю — не нравится мне, когда на меня пялятся. Разберись. А этот придурок: "Кто пялится"? И нет никого… Нет, вы представляете? Сбежал. И так каждый раз. Вот что он за мной ходит? Нет, чтобы автограф попросить, как все нормальные люди. А он все ходит, ходит. Что я, зверь какой — да дам я ему этот автограф! Хоть десять! Хоть фотку подарю на память! А ходить за мной нечего. Я нервничаю. Мне работать надо, четырнадцать концертов в месяц, а ещё у Кости раз в две недели, и на третьем каждую пятницу… а у меня голос пропадает и руки дрожат, как его увижу. И ведь хоть раз бы подошел! Так нет, я даже его лица толком не видел. Все в тени, или мельком… так больше продолжаться не может! Вы же понимаете, у меня на следующей неделе гала в КЗ «Россия», а я текст забываю!

— Понимаю, Александр Юрьевич. Попробуйте вспомнить, может быть, вы разглядели что-то ещё? Хоть мельком?

— Да говорю вам, он все время прячется.

— Александр Юрьевич, почему он вас так беспокоит? Вроде и не подходит, ничего от вас не требует.

— Не требует? Да он… зачем он приходит?

— Это вам лучше знать. Так чем он вас задел?

— Когда-то давно был один человек… он похож. Слишком похож. Это не может быть случайностью.

— Что за человек? Что с ним случилось? Расскажите о нем.

— Я не хочу о нем вспоминать. Его уже нет, а мне… мне неприятно.

— Понимаю. Но нужно. Кто он?

— Просто мальчик. Я не помню его имени, но какое-то дурацкое. Каждый день… с идиотской картонной папочкой… как-то мальчишки из соседнего двора его подкараулили и избили. Так этот придурок все вопил — не трогайте папку! Конечно, мальчишки её распотрошили, потоптали все рисунки. И правильно! Нечего хлюпикам и маменькиным сынкам соваться… а он так рыдал… сопли, слезы ручьями. Бумажки свои собирал по грязи, тер рукавом. Ползал в луже, сам с разбитым носом, а только о мазне своей и думал. Он всегда такой был. Все нормальные в кино, на речку, с девчонками гулять — а он всегда перемазан красками и без копейки денег. Этот свитерок, синенький-линяленький, пять лет носил! Убожество. Ладно бы хоть в строгановку поступил, так нет, завалил половину экзаменов. И хорошо. Все равно бы его картинки никто не купил. Ну что за сопляк… за такой девушкой ухаживал! И ведь нравился ей! Лизе не так много и надо было — всего-то в кафе иногда сводить, цветочков подарить, колечко там. А этот — все разговоры о Мане-Шмане, штаны пузырями, в кармане ветер. На какой ляд он красивой девушке сдался? Бросила и правильно сделала. Неудачник. Таким не место...

Александр Юрьевич замолк на полуслове. Руки его вцепились в подлокотники, губы сжались, прищуренные глаза сверкали негодованием.

— И что с ним было дальше?

— А ничего. Сдох под забором. С голоду. Идти рисовать портреты на улице он, видите ли, не желал. И рекламные открытки — ниже достоинства. Он вообще работать не хотел. Считал, раз он гений, этого достаточно. Не надо ни под кого подстраиваться, и договариваться не надо, и на вкусы публики чихать — публика типа дура, один он умный! Кошечек-собачек не рисует, ему смысл глубинный подавай! В обнаженной натуре экзистенциальную тошноту изображал, а не круглые титьки. Ну и кто такое купит? Нет, конечно, если раскрутить, эта мазня на ура пойдет. Только кому оно надо? Так что туда ему и дорога. Не сумел приспособиться, значит, слабак. А слабаки не выживают. Джунгли, однако.

— Понятно… и когда вы видели его в последний раз?

— А я помню? Сгинул и сгинул. Давно. Вот что. Я не хочу больше видеть того мальчишку. Ясно?

— Александр Юрьевич, опишите его. Поподробнее.

— Свитер синий, с узором на груди, линялый и потрепанный. Брюки серые, на коленях пузыри. Волосы каштановые, темные, прямые. Нос с маленькой горбинкой, тонкий, недлинный. Глаза голубые. Ямочка на подбородке. Рост чуть выше среднего. Постоянно таскается с папкой рисунков. Достаточно?

— Вполне. А теперь вернемся к позавчерашней вашей встрече. Вспомните, как он стоял.

— Ну вспомнил.

— Вы видите его лицо?

— Вижу.

— Хорошо. Что вы хотите ему сказать?

— Я ему? Да ничего. Пошел он...

— Отлично. Вот подойдите и скажите.

— Зачем?

— Вы делайте, делайте.

— Ладно. Ну подошел. Ну сказал.

— Вслух, Александр Юрьевич. Вслух.

— А иди ты… провались! Не смей меня преследовать! Я тебя видеть не желаю — ты мне никто и звать тебя никак! Слабак! Хлюпик, дарование подзаборное! Я от тебя отделался — нет тебя! Слышишь, нет! И не было! Не нужен ты мне, я — другой. Я — знаменит и богат! И не нужны мне эти дурацкие картинки… черт...

Он осекся и полез во внутренний карман пиджака.

Арнольд Вениаминович терпеливо ждал, пока клиент справится с сигаретой и дрожью рук.

— Вы так уверены в том, что он — вам — не нужен?

— Уверен.

— Что ж… немного гипноза, и он вас больше никогда не побеспокоит. Но — ваш творческий кризис...

— А что кризис? Подумаешь. Ерунда все это. Выпишите мне...

— Нет-нет. Александр Юрьевич, никаких таблеток, боже упаси. Вам это не нужно.

— А что мне нужно? Отказаться от контракта, бросить все и поехать на Алтай рисовать?

— Почему именно на Алтай?

— Собачья жизнь… три года без отпуска… — затянувшись в последний раз, Александр Юрьевич раздавил в кофейном блюдце тлеющую сигарету. — Мне девять было, на Алтай с отцом ездили. Красиво… я тогда себе пообещал, вырасту, денег заработаю — приеду и нарисую ту речку… маслом...

— Нарисовали?

— Да когда? Вертишься тут, как папа Карло. Да и зачем? Это пройденный этап. Я и вспомнил об этом… а, не знаю. Вспомнил и все. Хорошая была речка.

— Так почему бы вам туда не съездить? Отдохнете, свежим воздухом подышите. Новых впечатлений наберетесь.

— Отдохнуть? Вы шутите. Отдохнуть на том свете успеется. А сейчас работать надо, работать. Это же джунгли! Зазеваешься — съедят.

— Вот-вот. Энергии сколько нужно! Я вам, Александр Юрьевич, только одно могу прописать. Неделю на природе, без телефона, интернета — и без вашего Вадика. Он, конечно, менеджер отличный...

— Неделю? Он с ума сойдет… — Александр Юрьевич усмехнулся. — А вы правы. Пусть понервничает. Неделю… дней пять, вполне. Может, ценить больше станет. А то обнаглел...

— Ну хоть дней пять. Только не на юг. Нормандия, Скандинавия...

— Думаете, стоит съездить?

— Конечно. В Дании как раз...

— Да нет. На Вырьку.

— На Вырьку?

— Та речка, Вырька. Рисовать, конечно, не буду, баловство это… а вот порыбачить! Там рыбы… — Александр Юрьевич мечтательно улыбнулся и даже будто помолодел.

— Почему бы и нет. Но вот в Нормандии...

— Да что вы с этой Нормандией, право слово! Как не патриот! Наша, родная Российская природа, лучше всех этих Нормандий вместе взятых.

— Да я разве спорю… — Арнольд Вениаминович слегка развел руками и заговорщицки улыбнулся.

Мягкая улыбка всепонимания упала с его лица, едва за посетителем закрылась дверь с солидной бронзовой табличкой "Шойхет Арнольд Вениаминович, доктор психолингвистики". Доктор встряхнулся, машинально потер едва заметный шрам не щеке и направился к письменному столу, нажал кнопку селектора.

— Верочка, кофе.

И, пока Арнольд Вениаминович пил любимый кофе по-венски и договаривался с риэлтером о встрече у поворота с Рублево-Успенского шоссе на Ильинское, с черно-белой фотографии, что стояла на столе, задумчиво взирал на него еврейский мальчик со скрипочкой в потрепанном футляре. Черноволосый мальчик с едва зажившим порезом на левой щеке