Русалка Чертова озера

Грянул майский гром, и веселье бурною пьянящею волной

Окатило. Эй, вставай-ка и попрыгай вслед за мной.

Иногда бывает такое чувство: это мгновенье, вместе со звуками, запахами, свежим ветром на разгоряченной коже — останется навсегда. Сосны и березы, пронизанные утренним солнцем, темный и мягкий мох у корней, свист незнакомой птицы, пыльная разухабистая дорога и слова песни — совсем не по погоде, но так и льнущие к душе. Встрепанная макушка Женьки, что сидит за рулем, смеющиеся лица друзей.

Мгновенье, когда словно стоишь на пороге новой жизни, и мир открывается, сияющий и таинственный… и понимаешь, что это — всего лишь миг. Он пройдет, как ни задерживай дыхание. Останется ярким осколком звезды, настигшим неожиданно и больно, окошком в дивное несбывшееся далеко.

Джип с ребятами скрылся за деревьями, а я стояла и смотрела им вслед, на желтые клубы пыли, медленно оседающие на узкую грунтовку. Я провожала не друзей, с которыми все равно скоро увижусь, а самый чудесный месяц жизни. Кто бы мог подумать, что рай находится здесь — в медвежьем углу, в сотнях километров от цивилизации, на старой научной базе биофака? Ни телевизора, ни кафе, ни магазинов, ни праздной публики — ничего общего с тем курортом, где я собиралась провести отпуск. Лес, озеро… — нет, озера. Большие и маленькие, синие и зеленые, круглые и непонятно какие… с прозрачной водой, теплой у поверхности и ледяной в глубине, тяжелой и вкусной. Озера для русалок.

Каждое утро, чуть свет, я ныряла в волшебную глубину, полную серебристых бликов и смутных теней у далекого дна. В сказочное царство водорослей и ярких камешков. И с каждым днем все больше ощущала себя русалкой. От деловой леди, что приехала на базу двадцать шесть дней назад, мало осталось. И, как ни грустно было признавать, меньше всего — желания возвращаться в душный и суетный город. К любимой работе, которая недавно казалась важнее всего на свете. Странные и глупые слова: карьера, профессиональный рост… не хотелось даже вспоминать, что они обозначают.

И к Арни, начальнику подразделения маркетинга, возвращаться не хотелось. Кольцо с брильянтом, снятое в первый же день — чтобы не утонуло, упаси боже! — так и лежало на самом дне чемодана. Вместе с платьем для коктейлей. Вполне хватало маек и джинсов, обрезанных выше некуда.

Маруська, затянувшая меня в эту несусветно-великолепную глушь, не зря хихикала, глядя на сборы. Но, как и подобает лучшей подруге, ограничилась лишь намеком — пошвыряв поверх горки эксклюзивных шмоток завалявшиеся на дне шкафа старые джинсы, шорты и несколько футболок. Собственно, кроме них, мне так ничего и не пригодилось, включая бирюзово-переливчатый купальник, предмет особой гордости — зачем он русалке?

Но озеро, названное добрыми биологами Чертовым, осталось в далеком прошлом. Настолько далеком, что слезы наворачивались на глаза. И, несмотря на торжественные обещания непременно собраться здесь на следующий год, я знала, что чудо не повторится никогда.

До поезда — единственной ниточкой одноколейки связывающего заповедную дичь с цивилизацией — оставалось не больше четверти часа. Показав язык чемоданищу, я ухватила покрепче за ручку и потянула монстрика к платформе.

Древнее сооружение, видимо, в насмешку, называлось вокзалом. Полоска асфальта, на двадцать сантиметров приподнятая над землей, и загадочное строение красного кирпича, напоминающее не то развалины греческого портика, не то следы пришествия инопланетян. И, разумеется, две ниточки рельсов. Совсем скоро по идеально прямой просеке, словно сквозь время, приползет железный дракон, пышущий нагретым металлом.

Часы утверждали, что уже, вот-вот… но вокзал был пуст. Совершенно. Как после нашествия марсиан. Лес, птицы, облака — все осталось, как прежде. Только людей не было. Иррациональный страх — а если? — промелькнул и пропал: с другой стороны рельсов из леса появился человек. Мужчина. С рюкзаком, в зеленых парусиновых штанах и светлой кепке. Загорелый до кофейного цвета торс блестел капельками пота, на шее болталась камера. И сверкали зубы — он улыбался.

Наваждение схлынуло. Марсиан не случилось. Город ждет, такой же жаркий и жадный, как всегда.

Наблюдать за незнакомцем было приятно. Лица в тени козырька не было видно, но походка, фигура… он напомнил Гошу Лукьянчука с музкомедии, танцевавшего вечерами в заведении рядом с офисом. Как-то, после отчаянно тяжелого дня, я просидела там до закрытия, и мы разговорились… точнее, я слушала, а он говорил. О жизни, о танце, о музыке, о любви — и снова о танце. Ресторан уже закрывался, а он вытащил меня на танцпол, пустой и полутемный, и мы танцевали что-то под незнакомую музыку, и Гоша сказал, что это Бернстайн...

Незнакомец двигался почти как Гоша. Животная грация, уверенность в каждом движении, и в каждом шаге — песня радости жизни. Снова вспомнилось Чертово озеро. Прохлада, легкость, нежное касание воды к обнаженной коже… солнечный свет и брызги...

Теперь мы были на платформе вдвоем. Я на одном конце, он на другом. В тишине, только шелест ветра и непрестанный гомон птиц — но это и есть, наверное, настоящая тишина. Он уселся прямо на рюкзак и замер неподвижно, словно прислушиваясь. Я тоже прислушалась… взглянула на часы — две минуты до поезда. Последние минуты свободы… самые сладкие и горькие...

Запрокинув голову, я зажмурилась, раскинула руки — последняя ласка солнца и ветра, запах сосен и лесных цветов, почти полет.

Что-то непонятное кольнуло. Будто чужой взгляд. Открыв глаза, я обернулась и встретилась с внимательным стеклянным глазом. Мужчина снимал. Без малейшего стеснения. Огромный длинный объектив профессиональной камеры целился наподобие базуки. Словно я дичь какая!

Но возмутиться не получилось. Он опустил камеру и приветливо помахал рукой. И улыбнулся. Обаятельный негодяй, даже издалека заметно.

Знакомиться настроения не было, и я отвернулась.

Вольная жизнь закончилась, совсем скоро начнется другая, где нет места ни русалкам, ни возникающим из ниоткуда фотографам, пусть даже симпатичным.

Время — десять пятнадцать. Сейчас. Минута-другая...

Странно. Глушь, конечно, но поблизости несколько научных баз, и пара сел имеется. Вот почему железная дорога в стороне? Неисповедимы пути строителей коммунизма.

Видимо, чтобы оставить от последнего дня отпуска совсем уж незабываемые впечатления, усилился ветер, облака начали темнеть и собраться стайками. Птичий гомон притих, лес зашумел тревожно.

Поезда все не было. Десять двадцать — а по расписанию в четверть одиннадцатого.

Незнакомец, казалось, уснул. На часы не смотрел, сидел себе на рюкзаке. Медитировал, что ли?

Минут через пятнадцать вернулся иррациональный страх. Потемневшее небо, пустая платформа, на поезд ни намека… похолодало, к тому же. Ветер пронизывал, заставляя ежиться, но лезть в чемодан и доставать куртку не хотелось. Все же с минуты на минуту...

Я снова прислушалась. Ни гу-гу. Только перешептывание листвы.

Становилось все холоднее, и я все же решилась раскрыть недра чемоданища. И зачем я потащила его с собой? Хватило бы небольшой сумки...

Серебристый плащик помог согреться, но не успокоиться. Наверное, виной тому был посвист ветра и сгущающиеся сумерки. За весь месяц дождь полил один раз, но что это был за дождь! Темный полдень, потоп и гроза. Если вдруг и теперь… да ещё поезда не будет...

В подтверждение опасений на нос упала капля. Холодная и страшно мокрая огромная капля. Монструозный чемодан у ног вызывал тоску — тащить его под деревья, а потом обратно, хоть и на колесиках… но не мокнуть же! Некоторую защиту, и поближе к поезду, обещало кирпичное строение в середине плаьформы. Все же крыша у него имелась, и даже две стены.

Помянув железную дорогу недобрым словом, я припустила к укрытию. Выпендрежный монстрик скрипел и, как мог, затруднял передвижение, цепляясь за все трещинки доисторического асфальта и требуя полированной дорожки аэропорта.

С грехом пополам, уже наполовину мокрая, я почти добралась до вожделенной крыши — капли падали все крупнее и чаще — как чемодан оказался перехвачен сильной загорелой рукой и решительно увлечен в укрытие. Без лишних слов я побежала за незнакомцем, натягивая воротник на голову.

— Ох, спасибо!

С трудом затормозив почти вплотную к незнакомцу, я наконец взглянула ему в лицо. Лет тридцати, серые глаза, русые волосы, узкие губы, четкий подбородок. Не так чтобы красавец, но что-то в нем было притягательное.

И он снова улыбался. Нет, даже смеялся. Мне стало обидно — да, дурацкий чемодан! Но это не повод ржать!

— Ничего смешного!

— Простите. Это просто… — Он снова засмеялся. — Такое совпадение...

Дождь расходился все сильнее, барабанил по дырявой крыше над головой. Укрытие оказалось весьма ненадежным.

— Идите сюда.

Мужчина поманил меня к подветренной стене. На крохотный совершенно сухой пятачок. Я отрицательно покачала головой — перспектива стоять вплотную к наглому, полуголому и вызывающе мужественному типу мне не улыбалась.

Не вовремя, как же не вовремя! Будь в запасе ещё несколько дней, мог бы случиться милый романчик.

— Да не упрямьтесь же! Промокнете, замерзнете.

— Сейчас придет поезд. Не волнуйтесь за меня.

Ну, я и стерва. Не хуже нашей начальницы.

— Вы уверены?

— Уверена.

Приходилось повышать голос, перекрикивая ветер — и это с расстояния в три метра! Что же будет дальше?

— Ну и зря. Он может опоздать на часик-два.

— С чего вы взяли?

— Да идите же сюда! Вы что, боитесь? Я не кусаюсь!

— Ладно.

Я почувствовала себя глупой школьницей, тем более, что дождь усиливался, а дырок в крыше обнаруживалось все больше.

— Как вас зовут? — спросил он, когда я прислонилась к стене рядом с ним.

— Рина.

— Красивое имя. Необычное.

— Обычное. Это от Марины. А вас?

— Андрей.

— Очень приятно.

Воцарилось молчание. Несколько неловкое — но мне не хотелось разговаривать. Не хотелось знакомиться и придумывать тему для светского трепа. Я чувствовала на себе косые взгляды, полные чисто мужского интереса, чувствовала тепло тела рядом. Он так и не оделся! А мне было холодно. Мне всегда в дождь холодно, независимо от температуры воздуха. Это где-то внутри. Словно дождь, даже за окном, пронизывает меня насквозь капельным стаккато. Холодно и щекотно, и хочется взлететь.

— Вы замерзли? Вся дрожите.

От его голоса я действительно вздрогнула. Мягкий баритон, почти бас. И интонация… он что, соблазнить меня пытается? Уж слишком характерные обертоны.

— На вас смотреть холодно.

Я выразительно оглядела обнаженный торс, сверху вниз.

— Это легко исправить.

Андрей вытащил из рюкзака песочную футболку и натянул на себя. Дорогую, кстати, футболку. Не китайскую ерунду. А фотокамеру — "Никон", судя по лейблу на чехле — аккуратно упрятал.

— Так лучше?

— Несомненно.

Мне остро захотелось достать со дна чемодана кольцо и надеть. Просто чтобы напомнить себе — до свадьбы осталось два месяца. Какие тут могут быть незнакомцы с вызывающим трепет голосом? Правильно. Никаких.

Я снова отвернулась и замолчала. Глупо, невежливо — плевать.

В шуме дождя мне послышалось… или не послышалось?

— Дождь, звонкой пеленой наполнил небо майский дождь. Гром, прогремел по крышам, распугал всех кошек гром… — едва различимо.

Я вздрогнула. Вроде вслух не мурлыкала, хоть и вертится… но вот так попасть в такт?

Андрей продолжал. Я прислушивалась. Отвернувшись и прикрыв глаза. Почему-то стало грустно.

— Капли на лице — это просто дождь, а может плачу это я. Дождь очистил все, и душа, захлюпав, вдруг размокла у меня.

Он домурлыкал до конца, помолчал несколько секунд. Я тоже молчала и не оборачивалась.

— Вы тоже любите ДДТ.

Не вопрос, констатация.

— Да.

А что ещё тут можно ответить?

— Знаете, я был на их концерте. Давно совсем, мальчишкой. Году так в девяносто четвертом.

Он говорил долго. Долго, спокойно и интересно. Я уже забыла думать об опаздывающем поезде, о кольце на дне чемодана, о дожде.

Мы говорили обо всем на свете. Начали с Шевчука, перешли на Гребенщикова, потом на фотографию, а затем на психологию. Как-то незаметно я поделилась с ним и Чертовым русалочьим озером, и нежеланием возвращаться в офис и снова пахать, как раб галерный, на благо французской компании. Узнала, что он профессиональный фотограф, фрилансер — снимает для журналов, рекламных компаний и шоу-бизнеса, готовит персональную выставку. И, сама не понимая как, разрешила включить в экспозицию мои фотографии и даже согласилась на фотосессию, прямо сейчас. Под дождем, на фоне леса и странного здания с дырявой крышей.

Серебристый плащик полетел на чемодан, а я танцевала под дождем под его мурлыкание — то Шевчука, то Розенбаума. Мне больше не было холодно, но только весело и чудесно. Я промокла насквозь и походила, наверное, на мокрую рыжую курицу — но это не имело значения. Последний день свободы, последний день… как последняя осень...

А потом пришел поезд. Опоздавший на два с половиной часа. Правда, мне показалось, что он пришел слишком рано — мне хотелось танцевать ещё. Снова русалкой, но не в Чертовом озере, а посреди леса, посреди замершего времени, утонувшего в потоках облачных сладких слез. Танцевать с этим мужчиной, с незнакомцем, что отложил камеру и вышел на полоску асфальта, мокрую и пузырящуюся, гладкую и черную. С мужчиной, что пригласил меня на вальс. Летний вальс-бостон...

Поезд опаздывал. Оказывается, этот поезд опаздывал всегда. Проводница ругалась и торопила нас. Мы еле успели забраться в тамбур и закинуть чемодан, как дракон зашипел и тронулся. Осталась позади лаковая платформа и сюрреалистические декорации греческого портика, или рухнувшего корабля пришельцев. Осталось позади русалочье озеро и поющий под гитару ветер. Но свобода — свобода никуда не делась. И Андрей тоже. Ещё пять часов до пересадки, и семь часов до родного города. Вместе. Почти целая жизнь!

Проводница, сжалившись над мокрыми насквозь городскими жителями, выделила отдельное купе, благо поезд был полупустой, и принесла божественно горячего и вкусного чаю. Из веника, конечно — но что это был за веник! А в рюкзаке у Андрея нашлась фляжка с коньяком, совсем немножко. Как раз, чтобы плеснуть в чай.

— Реми Мартен — то, что нужно настоящему герою в походе!

Трудно было не согласиться.

Под стук колес и барабанную дробь по крыше мы пили чай и снова говорили. Было тепло и уютно — пригодилась-таки кучка дорогих шмоток, сухих и чистых. После вальса под дождем все переменилось. Из незнакомца Андрей превратился почти в близкого человека. На один день, не больше. Но это тем более не имело значения, когда он помогал мне вытирать волосы полотенцем, а потом обнимал и грел.

Разговоры ни о чем — и обо всем на свете. Разговоры в поезде, со случайным попутчиком, что исчезнет в суете вокзала и не встретится больше никогда. Как с исповедником, даже откровеннее.

Он тоже был откровенен. Столько грустного и веселого, столько незнакомых лиц и историй… и на краткий миг я становилась частью другой жизни, другой судьбы. Определенно, Андрей был талантливым рассказчиком. И замечательной нянькой. Под мерный ритм, покачивание вагона и тихий, глубокий голос я уснула.

Не помню, что мне снилось. Что-то приятное. И ещё — было тепло. И во сне, и наяву. Я проспала с час, наверное, проснулась удивительно бодрой и довольной жизнью. Ноздри щекотал немного терпкий, горький запах, напоминающий о соснах, мхе и солнце. В этот запах хотелось закутаться, как в одеяло.

— Будешь чай? — спросил он, стоило мне открыть глаза.

— Буду.

Оказывается, он укрыл меня своей рубашкой — мой плащ промок насквозь, а пледов в поезде предусмотрено не было.

Перед Андреем стоял маленький ноутбук с подключенной камерой и флешкой. Мне стало интересно, что же он снимал.

— Можно? — я кивнула на ноутбук.

— Иди сюда.

Устроиться в обнимку, в его рубашке, и смотреть фотографии, попивая очередную порцию невероятного чая, показалось самой естественной вещью на свете. Где-то в глубине сознания тревожно звенело: "куда тебя несет?" Но неубедительно. Казалось, что несколько часов другой реальности ничего не изменят — подумаешь, немножко сказки? Подумаешь, с этим мужчиной мне хорошо, как ни с кем другим? И я могу рассказать ему то, что никогда и ни за что не расскажу Арни. Может, именно потому, что сегодня ночью мы расстанемся навсегда? На самом деле это же прекрасно! Не надо волноваться, как я выгляжу, что он обо мне подумает завтра или через год, смогу ли я посмотреть ему в глаза, открыв пыльный сундук важных только для меня секретов. Миг пройдет, а я останусь прежней, просто прибавится одно приятное воспоминание.

Наверное, все мысли были откровенно написаны у меня на лице — я не считала нужным их скрывать и строить недотрогу. Андрей мне нравился, так почему бы нет? Ему не понадобилось больше ни намека. Только один взгляд в глаза: можно? И осторожное прикосновение губ. Долгое, как полярная ночь — даже с северным сиянием. Не думала, что бывает так… даже не догадывалась. Всего лишь касание… всего лишь запах и вкус, и властное тепло рук...

— Рина, русалка...

Спрятавшись на его плече, я пыталась унять головокружение и вернуться в реальность. Но здравый смысл, оравший во все горло "остановись, дура!", смывался ласковыми руками на спине и тихим голосом. Удивленным, прерывистым...

"Я подумаю об этом завтра!" — отшила я робкую совесть, и сама потянулась к горячим губам. Больше совесть не возникала. А если и пыталась, я не заметила...

Прикосновения, запахи, жар и дрожь… гладкая кожа и рельефные мышцы… жадные поцелуи и тяжесть тела… гром слитного дыхания… падение в бездонное небо — вместе, в одном вздохе...

И шепот, усталый и обжигающий:

— Моя...

Я не могла говорить. Не могла смотреть ему в глаза. Не могла позволить увидеть то, что щипало веки. Только зарыться в волосы и прижимать к себе, и потереться — снова. Ещё. Сейчас!

На узкой и жесткой полке, без единой мысли в голове. Два нагих тела, сплетающихся и вздрагивающих. Горячая истома, покорность и блаженство, ритмичные стоны в затылок, напряженное соленое запястье, в которое так сладко впиться зубами, чтобы не кричать… низкий рык, почти всхлип. И обессилено упавшее на меня тело, разноцветные всполохи под закрытыми веками...

Божественная пустота в мыслях, и яркое, острое наслаждение — словно полет, словно рождение заново. Лучше, чем Чертово озеро. Чем самый глубокий омут Чертова озера.

Омут затянул нас обоих. Я не помню, сколько, как… только бьющееся рядом сердце, солнечный запах, горячечные касания, шепот… И пронзительное счастье — как последний вздох на пороге Аида.

Наверное, это было не просто наваждение, а сложная наведенная галлюцинация. Потому что стук в дверь купе, оповещающий о приближении N-ского вокзала, ничего не изменил. Мы не опомнились, не отвернулись друг от друга в неловком молчании. Ничего подобного. Я не знаю, можно ли вести себя с совершенно незнакомым человеком так, будто он — твое продолжение. Можно ли вдруг довериться, целиком и полностью. Но так уж получилось.

Вокзал, пробежка до второго поезда — разумеется, вредный чемодан не посмел безобразничать в руках Андрея. Понятия не имею, как ему удалось раздобыть отдельное купе. Но, стоило поезду набрать ход, а проводнику что-то нацарапать в билетах и покинуть нас, дверь оказалась заперта, а я — снова в надежных руках.

Нет, сначала не в руках. На прицеле фотокамеры. Он снимал меня — встрепанную и довольную, шальную и пьяную. Сидя на столе и лежа на полке, в полоборота и вверх ногами, смеющуюся и нахмуренную. Но не попросил раздеться для фото — хотя мне было уже все равно. Андрей раздел меня потом, когда спрятал "Никон". Я спросила — позже, много позже — почему ты не стал снимать обнаженную натуру? Не хочу делиться, ответил он. Но это было потом. А пока… безумный вечер любви и разговоров, не размыкая объятий. Слова, как вино, чужая душа, как книга под подушкой. Стук колес в такт мелодии дождя. И ни слова о будущем, ни одного обещания, ни намека на завтра.

Завтра… мне не хотелось, чтобы оно наступало. Я не хотела думать о полуночи — о карете, что превратится в тыкву, о работе Золушки. Завтра — офис, коллеги-сестрицы, мачеха-начальница, Арни… не сходилось.

Завтра наступило. Скрежетом тормозов, хлопком двери, гулом голосов и суетой вокзала. Взглядом — глаза в глаза. Невысказанным вопросом. Молчаливым ответом. Напряженной фигурой мужчины, провожающего взглядом такси.

Я смотрела сквозь заднее стекло, пока силуэт Андрея не растворился в туманном розовом свете фонарей.

— Прощай.

— Прощай.

Целомудренное касание губ, бесконечность иной вселенной в глазах.

— Ты придешь на выставку?

— Может быть.

Краткий миг, так хочется сказать: да! Но… кольцо на дне омута, в Чертовом озере. И я — там же, под прозрачной тяжелой водой. Не вздохнуть, не вымолвить слова — того, что рвется, того, что кричит русалка. Молча, танцуя по ножам последний, единственный вальс-бостон...

— Прощай.

И не разобрать, что говорит он, глядя вслед такси. Я не умею читать по губам, но так хочется, чтобы вместо: "прощай" он сказал: "До свидания. До завтра".

Post Scriptum.

Свадьба не состоится. Кольцо со дна чемодана перекочевало обратно к Арни. Без объяснений, без претензий. Просто теперь мсье Шемрон при встрече не целует ручку, а вежливо говорит: bonjour, mademoiselle Marine. И я так же вежливо отвечаю: bonjour, monsieur — правда, встречаемся мы очень редко.

Понадобилось всего полчаса, чтобы вспомнить, что такое карьера. Полчаса и легкий намек замдиректора: кого бы порекомендовала mademoiselle Marine на должность руководителя кадровой службы во втором офисе, на Пречистенке?

Разумеется, mademoiselle порекомендовала себя, и порекомендовала убедительно. Судя по тому, что monsieur Portée с обычной своей хитренькой усмешечкой вручил мне уже готовый приказ о назначении.

Прошло два дня — а до выставки ещё четыре. Я точно знаю, когда и где она будет: в первый же день курьер доставил приглашение прямо в офис.

Корзину темно-янтарных роз, почти в цвет глаз, и картонный прямоугольник всего с одной строчкой. Ни слова о любви, ни слова обещаний… просто: "Приходи".

Крымский вал, 6. 20:00.

И название выставки: "Русалка Чертова Озера".