Начало

На следующий день к нам пришли люди Папы.

Наверное, я не совсем правильно выразилась, они пришли не конкретно к нам. Не только к нам. Они прошерстили все три яруса от и до, прежде чем обнаружили труп Хиляка. А уж тогда взялись за розыски тех, кто был причастен к убийству или же обладавших сведениями о том, чьих это рук дело. Тех, кто что-либо видел, слышал, замечал, о чём-нибудь догадывался. И начали с Ада, вполне справедливо полагая, что в нём вероятнее всего найти если не убийцу, то хотя бы свидетеля.

Их было шестеро, шестеро мужчин разного возраста, роста, внешности. Но при сложившихся обстоятельствах эти различия казались несущественными. Важнее было то, что их объединяло. Для меня все они являлись источниками опасности. Шестеро безликих врагов, шестеро палачей, пришедших привести в исполнение вынесенный приговор, отнять наши с Верити жизни за жизнь своего собрата. Вот как это представилось мне в первую минуту, и тогда оставалось лишь надеяться, что мысли не отразились на моём лице, в моих движениях и поведении.

Затем я стала воспринимать их более адекватно, по-человечески, и поняла, что знаю троих из них по именам — Крыса, который тут же принялся шнырять по помещению, разве что не принюхиваясь по-крысиному; Ублюдка, который явно был главным в их компании, но, тем не менее, держался в тени, несколько позади остальных; да ещё одного — долговязого парня немногим старше меня, прыщавого и белобрысого, по прозвищу Фурункул или просто Фу, в тех случаях, когда тем, что поматёрее, было лень выговаривать заковыристую кличку или просто язык заплетался. Он был шестёркой. Шестёркой, но это не значило, что не опасным для меня. Парень рвался выслужиться, он не чурался самой грязной работы, а неуравновешенная психика превращала его в ходячую гранату с сорванной чекой даже для своих. Двоих — симпатичного японца лет тридцати и пузатого мужика в ярком пиджаке, напяленном поверх дырявой майки, знала в лицо, встречала в Убежище, но никогда не сталкивалась так близко, как с Крысой или Ублюдком, да оно и к лучшему. Последний — пожилой мужчина обманчиво интеллигентной наружности был и вовсе мне незнаком. Все эти размышления пронеслись в голове за доли секунды. Я метнула взгляд на Верити, неподвижно лежащую под двумя одеялами, — она постоянно мёрзла. Сестра вновь принялась за игру в молчанку и к гостям из Рая не проявила ни малейшего интереса. Стыдно признаться, но на миг я почувствовала к ней небольшую зависть. Выкручиваться предстояло в одиночку. Ладони взмокли, во рту, напротив, пересохло. «Спокойно, главное, спокойно, ради Бога, Вил… Если начну кипишить, подпишу тем самым два смертных приговора — себе и Верити. Мы добропорядочные граждане, мы не имеем ни малейшего понятия о безвременной кончине многоуважаемого господина Хиляка — помилуйте, откуда? Мы тихонько влачим своё крысиное существование, никому не мешая и не путаясь ни у кого под ногами. Нам не за что оправдываться, незачем лгать, ведь мы не сделали ничего плохого! Мы честны и чисты, как ангелы. Ангелы Ада».

Надеясь, что мои движения только отдалённо напоминают походку инвалида на протезах, подошла к Верити, поправила сбившееся покрывало, укутала её поплотнее, заодно обтерев о колючую ткань ладони. «Я не нервничаю, что вы, вовсе нет…» Плеснула воды в жестяную кружку, оставшуюся в наследство от дядюшки Адама, выпила мелкими глотками. Подозреваю, что, если бы не приняла эту меру, не сумела бы нормально разговаривать с незваными визитёрами. В лучшем случае, мой голос оказался бы немногим благозвучнее и разборчивей вороньего карканья. Только после этого обратилась к пришедшим.

— Воды? Третья степень фильтрации, четвёртой нет, извините.

— Не суетитесь так, хозяюшка, — усмехнулся «интеллигент», вроде добродушно, но не затронутый улыбкой взгляд не позволил обмануться. Что ж, никто не заставлял меня выказывать недоверие. — Зачем же вас разорять, мы люди обеспеченные. — «Это уж точно».

— Перекусить не желаете? — «Надеюсь, что нет». В миске лежало приготовленное вчера мясо — вполне достаточно для нас с Верити, чтобы два-три дня не испытывать муки голода. Шестеро мужчин умнут его в один приём. Голос сорвался на последнем слове, когда я предложила вкусить скромную трапезу. Впрочем, так прозвучало вполне естественно.

— Крысятина, небось? — подмигнул «интеллигент».

— Свинина! — возразила с оттенком гордости, включаясь в игру.

Свиней разводили в достаточном количестве, главным образом потому, что эти твари были неприхотливы в плане прокорма и жрали всё, что им дадут. Оттого их мясо считалось относительно дешёвым. Как бы то ни было, немногие в Аду могли позволить себе жаркое из свинины. Нам с Верити нечасто удавалось им полакомиться, но сестра догадалась обшарить карманы Хиляка. Я тогда пребывала в таком состоянии, что нипочём бы не догадалась сделать это.

Свинина, недешёвое удовольствие по меркам обитателей Ада, труп, найденный на нижнем ярусе… Я похолодела. Неужели, изображая внушаемость и наивность для человека Папы, тем самым ступила в заготовленную им ловушку?

— Благодарю, мы сыты.

«Неужели он не понял?» С перепуга казалось, что ход логических размышлений прост до примитивизма. Наверное, спасло то, что этим не знающим ни в чём недостатка типам из Рая попросту не пришло в голову, что кто-то может убить за пару серебрушек. Лишь бы не сводило от голода живот, так, что не удаётся заснуть. Лишь бы хоть раз ощутить во рту вкус жареной свинины. Нет, они вполне были способны убить из-за денег. Из-за очень больших денег. Но не ради пропитания.

Пожав плечами, схватила кусок холодного мяса и, изображая аппетит, принялась жевать. Как только не подавилась!

— Так, значит, ничего особенного не слышали? — будто развивая давно начатую тему, поинтересовался «интеллигент», степенно прохаживаясь по бункеру. Я всё-таки закашлялась.

— Ничего… особенного? Ну-у… По ночам скребётся кто-то. А запереться — сами видите, — нечем. Двери-то нету. Если простые крысы — фиг с ними. А то я тут на днях, кажется, мутанта видела. Хорошо хоть, испугаться не успела, как та уже лапы сделала. Только хвост мелькнул. Вот такенный вот! — Я широко развела руки, продолжая изображать открытую для общения девочку-припевочку, у которой что на уме, то и на языке.

Номер не прошёл, мужик дослушал, не перебивая, но выражение его холёной физиономии к моменту завершения вдохновенного монолога сделалось откровенно скучающим.

— Был убит наш товарищ. Об этом вам что-нибудь известно?

«Вот как. Сразу к делу, значит?»

— Ой, ну надо же, какое несчастье! — потрясение в голосе прозвучало фальшиво, но в итоге так даже убедительней. Разве должна насильственная смерть одного из самых влиятельных людей Убежища волновать девчонку из катакомб? Где они, и где я. Но раз уж мне «ничего не известно», один вопрос можно и даже нужно себе позволить. — И кто же это?

— Его звали Хиляк, детка. Наверное, помнишь такого? — с ядовитой улыбочкой «полюбопытствовал» Крыс. Я невольно отпрянула, настолько незаметно он подкрался откуда-то сбоку. Да и враньё отнимало слишком много сил и внимания.

— А то как же, помню, — можно подпустить немного раздражения в ответ. Крысу было прекрасно известно, что мне не за что любить покойного, и я не из числа тех, кто будет горевать о его кончине. Если такие вообще найдутся.

— Кто эта молчаливая особа? — вновь встрял «интеллигент», кивая на Верити, которая, похоже, существовала в каком-то ином мире.

— Это моя сестра, Верити.

— Она?..

— Она больна.

Фурункул, сунувшийся было взглянуть на Верити поближе, брезгливо отшатнулся.

— ***! Заразная?!..

— Нет, нет, что вы! — необходимо скорее разубедить их в опасном подозрении. Я была совсем маленькой, когда какой-то странник пришёл в город. Его пропустили через посты, но не заметили его спутницу. Он вскоре покинул стены Убежища, а принесённая им зараза задержалась, и ей были неведомы законы гостеприимства. Болезнь распространялась стремительно, и последствия её оказались настолько страшны, что разбираться и искать способы лечения никто не стал. Принятые меры были… радикальными. Всех инфицированных попросту загнали в одно старое здание, оно располагалось почти над нашим домом. Мне казалось, что сквозь толщу земли и бетона я слышу вопли сжигаемых заживо людей.

— В таком случае, что с вашей сестрой? — доброжелательно поинтересовался «интеллигент».

— Э… понимаете… мне неловко… последствия неудачного аборта, — промямлила первое, что пришло в голову. Принимая во внимание род деятельности Верити, такое объяснение могло удовлетворить их. Казалось, они и вправду потеряли к Верити интерес. Да и ко мне тоже. Две женщины из Ада, у которых нет видимых причин желать смерти подручному Папы, как нет и возможности совершить преступление. Конечно, тот факт, что на теле Хиляка не было обнаружено следов пулевых ранений, вполне мог навести на мысль о том, что убийство совершил некто, не владеющий огнестрельным оружием. Но далеко не у каждого в Убежище оно имелось. С равной степенью вероятности это могло быть делом рук кого-то из «ихних», у кого хватило ума провернуть дело так, чтобы подозрение пало на заведомо невиновных. «Нет, мне нечего опасаться, ничто не указывает на нас с Верити! Разве что у них есть свидетели… Но в таком случае со мной бы разговаривали иначе». Голова шла кругом. Но стоило уже почувствовать себя почти в безопасности, как взгляд наткнулся на нечто такое, что заставило ноги ослабеть, а сердце забиться с бешеной частотой.

Когда Крыс рыскал по бункеру, задел ногой один из ящиков, на которые мы с Верити садились во время еды. Тогда он прошёл мимо, не заметив то, что затем бросилось мне в глаза — ещё только мне одной! — бурое пятно размером с мою ладонь, красноречиво смотрящееся на светлом полу. Прямо возле того места, где стоял словно бы демонстративно не принимающей участия в происходящем Ублюдок. «Как же так, ведь мы вычистили каждый квадратный сантиметр, как мы могли проглядеть его?!» Эта высохшая клякса показалась в тот момент точкой, поставленной в нашей с Верити судьбе. Она будто зашевелилась, растеклась по полу, обретя насыщенный алый цвет, — я не видела ничего, кроме неё, это прямое указание на убийство целиком захватило моё внимание. «Дура, прекрати пялиться на проклятое пятно! Осталось лишь потыкать в него пальцем!» Сердце колотилось так громко и сильно, что я будто вся превратилась в этот орган. Я заставила себя поднять взгляд. И встретилась с глазами Ублюдка. Они скрывались за узкими прорезями маски, но я чувствовала их взгляд. Он насмехался надо мной.

— Пожалуйста… — беззвучно дрогнули мои губы. Но уже в следующий миг мною овладело холодное отупение.

Это показалось мне бредом или происходящим в некой альтернативной реальности, когда Ублюдок, поменяв положение тела, наступил на злосчастное пятно пыльным берцем.

— Мы зря теряем время, тогда как убийца всё ещё не найден. Это подрывает авторитет Папы. В Эсперансе могут решить, что они вольны убивать его людей и оставаться безнаказанными.

— Вы правы, — кивнул «интеллигент». — Чистой воды вам, девушка.

— Чистой воды, — механически вернула пожелание.

Толстяк со скучающим видом уже утопал к выходу, флегматичный японец двинулся за ним. Предпоследним выходил Крыс, но прежде успел метнуть сулящий недоброе взгляд и демонстративно облизнул губы острым языком. Сердце болезненно сжалось. «Только не повторение кошмара!..»

Когда спина Крыса исчезла из входного проёма, Ублюдок отодвинул ногу чуть в сторону и опустился на корточки. Провёл рукой в перчатке по замаранному бетону. Покачал головой, ухмыльнулся:

— Оказывается, я чудом избежал гибели. Рискнув проводить тебя на стену, тем самым подвергся нешуточной опасности. — Отряхнул ладони и поднялся.

Я потерянно молчала, только смотрела на него безо всякого выражения. Не дождавшись реакции, он насмешливо продолжил, медленно обходя меня по сужающейся спирали:

— А я-то полагал, что Хиляка, эту гору мяса можно завалить только из пулемёта. Неужели в таком хрупком теле таится невиданная сила?

Он остановился за правым плечом. Дыхание касалось пряди на виске. Там, где на шее пульсировала синеватая жилка, сделалось горячо от взгляда. Меня затрясло.

— Я не убийца! Я никого не убивала! — Голос твердеет от непоколебимой уверенности в том, что это правда. В самом деле, не я отправила Хиляка на тот свет. Те несколько пинков, которыми я его наградила, едва ли представляли опасность для его жизни.

— Что ж, так я и думал, — протянул Ублюдок, переместившись к постели Верити. Я напряглась, хоть и знала откуда-то — он не причинит ей вреда. — Твоя сестра смелая женщина. Зануда Билли поделился со мной одним секретом. Касательно «неудачной беременности».

— Но… вы же не… — Шуточки закончились, начался серьёзный разговор.

— Уважаемый доктор сделал для меня исключение. Вообще-то он свято хранит врачебные тайны. Я в этом не сомневаюсь. — Он произнёс это непринуждённо, но брошенная вскользь фраза навела на мысль, что, после состоявшегося разговора с Ублюдком, Зануда Билли, пожалуй, выболтает профессиональные секреты разве что Папе и то, смотря как тот его спросит. — Насчёт тебя я не сомневался. Это не могла быть ты. И дело тут не в физической слабости.

Я ни о чём его не спрашивала, хотя для того было самое время. Пускай могла и хотела сделать это. Но не сделала. И не поблагодарила. Мне казалось, что «спасибо» в той ситуации прозвучит глупо и неуместно. Жалко. Наивно. Я не испытывала искренней благодарности к любимчику Папы. Я чувствовала себя обязанной ему, и это не было приятным ощущением, заставляло нервничать, гадая о том, что предстоит дать взамен, ожидать момент расплаты. Я не понимала Ублюдка, его поступков и двигавших им мотивов. Я подозревала, что являюсь для него некой забавной говорящей зверушкой, также по-своему интересной в целях изучения. Он привык, что люди реагируют на него определённым образом, приучился к мысли, что вызывает определённый набор чувств: страх, отвращение, ненависть, подобострастие. С моей стороны он видел нечто, отличное от стандарта. Совершенно бесхитростно я ухитрилась заинтересовать его на свою голову. Однако это принесло мне выгоду. Я сомневалась, что он стал бы помогать в том случае, если бы я была ему неинтересна.

На пороге Ублюдок обернулся.

— Запомни на будущее, девочка, кровь смывается легко только с рук. И ещё одно… Сегодня я помог тебе. Но это не означает, что так будет продолжаться. Прощай.

Тогда я ещё не знала, что он солгал — вольно или невольно. Смысл слов не достигал сознания. Я не сходила с места ещё долго, уже давно стихли отзвуки шагов Ублюдка. Наконец, отмерла и тут же бросилась к Верити. Склонила голову на край постели:

— Верити, мы спасены! Всё худшее позади…

Наивность во мне была сильна. Но я верила в то, что говорила. Хотела верить.

Казалось, состояние Верити улучшилось. Она самостоятельно садилась в постели, начала разговаривать, вновь проявляла интерес к окружающему миру. Никогда прежде мы не были так откровенны и близки друг с другом. Хоть и странно было видеть сестру такой тихой и задумчивой, душа во мне пела. Верити явно шла на поправку. «Вину за Хиляка на нас не повесят, Ублюдок отвёл подозрение и подчистил «хвосты», так что мы заживём вдвоём по-прежнему, ведь нам больше никто не нужен».

Я пересказывала последние сплетни, когда она, дослушав очередную байку о шашнях Марка Десять Дюймов, попросила воды. Я подхватилась исполнить просьбу, но из удручающе лёгкого термоса на дно кружки упала только пара капель. Со звоном ударившись о жестяную поверхность, они разбились на крошечные частицы. Мерзко заныло в груди. Пробормотав, что вода закончилась, на негнущихся ногах побрела к тайнику. Затошнило при мысли о том, что за всеми хлопотами, переживаниями и радостями мне некогда было думать о добывании воды. Всю мою сознательную жизнь вода стояла на первом месте, о ней были все мысли, чаяния и разговоры. И тут череду однообразных дней сменяет полоса таких потрясений, что, не успеешь прийти в себя и оправиться от одного удара, как сорвавшаяся с тормозов судьба наносит другой, ещё мощнее. Первоочередная проблема отодвинулась на второй план. Пока вода была, я не забивала голову вопросами насчёт того, что делать, когда она закончится.

Стоя на четвереньках, долго шарила в тайнике, по локоть вывозившись в пыли и оббив пальцы о бетонное крошево. Сколько ни ищи, не найдёшь что-то там, где нет ничего. Будто некое изощрённое издевательство свыше — извлечённая на свет медная унция, прошедшая через столько рук, что чеканка на реверсе стёрлась до неразличимости. Эта находка была словно удар под дых. Лучше бы я ничего не нашла, чем такое проявление милости со стороны удачи. «Будто милостыню бросили. А что, и вправду только это и остаётся — просить подаяния».

— Вил, я очень хочу пить, — прошептала Верити. Губы её пересохли, лоб горел.

— Сейчас, сбегаю, куплю, — ложь царапала горло. — Я мигом, туда и обратно. Потерпи немножко. — Потрогав лоб Верити, я будто до жаровни дотронулась, но зажатая в кулаке монета жгла куда сильнее. «Мамочка, что же делать?!» И кто-то более циничный и жестокий внутри напомнил, что, даже будь она жива, мать ничем бы не помогла своим дочерям. Она спряталась в смерть ото всех бед. Я не могла последовать её примеру. «У меня есть… есть обязательства».

— Я люблю тебя, Вил, — улыбнулась Верити. Так светло и радостно… Господи, я и не знала, что она умеет так улыбаться. Она никогда не говорила первая этих слов. Это была моя реплика из моей роли. Она всегда отвечала только: «И я тебя, сестрёнка». Она всегда избегала слова «любовь».

— И я люблю тебя, Верити. — Что-то надорвалось внутри. Гениальный хирург, не вскрывая грудной клетки, провёл тончайший надрез по сердцу. Настолько острым скальпелем, лёгкой и уверенной рукой творца… что, даже без анестезии… эта боль показалась сладкой. Эйфория. Очищение. Откровение. Если бы я могла смотреть иначе, другими глазами, увидела бы, что эти слова кровью пошли из моего горла.

— Я скоро, — просипела и, спотыкаясь, вывалилась из бункера. Между лопаток настиг, как выстрел — навылет, насмерть, — взгляд Верити.

Не было смысла идти в Чистилище. Бесполезная монета выпала из ладони. Я шаталась по катакомбам как помешанная, без цели, без маршрута, заходя в тупики, натыкаясь на стены, сворачивая в закоулки. Где-то ещё жужжали под потолком длинные лампы, где-то давно поселилась темнота, свет и тень сменялись, жгли глаза, но я была одно, что слепая, мне было всё равно.

Состояние доведённого до предела отчаяния, обострение внутренних чувств, которые душили, распирали, бились, ища выход наружу. Я была для них слишком тесным и хрупким сосудом. Я была полной. Переполненной. Всё, что уничтожало меня на протяжении нескольких месяцев, всё, что накапливалось — капля за каплей… «Я тону. Тону».

«Тот, кому суждено утонуть, не разобьётся», — улыбается дядюшка Адам.

«Мне суждено, мне!»

«Мне бы столько воды, — смеётся Верити. — Я бы умерла счастливой».

«Наша мать не утонула, — зачем-то возражаю ей. — Она повесилась на своём шарфе».

«Одна ты не выживешь», — с жалостью смотрит дядюшка Адам и сокрушённо качает головой.

«Со мной Верити. И вы…» Что-то в этом утверждении кажется неправильным. Но я не могу понять, что.

«Тебе нужен защитник, сильный мужчина», — опять принимается за своё упрямый старик.

Меня осеняет. «Ублюдок!» Он дал мне золотой баррель за пролитый серебряный галлон. Что ему стоит?..

«Сегодня я помог тебе. Но это не значит, что так будет продолжаться», — напомнил он, и надежда разлетелась водяной пылью.

«Некогда жила одна девочка, которая плакала так долго и безутешно, что её слёзы образовали целое озеро чистейшей прозрачной воды», — нараспев вещает дядюшка Адам.

«Это вода во всём виновата!» — кричу ему в ответ. — Если бы она была чистой…»

Я очнулась стоящей на коленях у открытого резервуара с бесплатной водой первой степени фильтрации. Руки были по локоть погружены в свежую прохладу. Все мышцы затекли и отзывались тупой болью на малейшее движение, тяжёлая голова отказывалась соображать, кожу щёк стянуло и холодило от влаги, ресницы слиплись. Я разогнулась с трудом, как страдающая ревматизмом старуха. В затылке обосновалась свинцовая тяжесть, взрывающаяся миллионами игл, стоило лишь неловко повернуться или просто о чём-нибудь подумать. Разреженный свет раздражал глаза, но я всё же осмотрелась, пытаясь понять, что меня насторожило.

Неясный шорох — то ли почудилось, то ли нет. Наверняка крысы. В Аду их столько, что можно не сомневаться — даже если в Эсперансе не останется ни единого человека, эти твари переживут всех нас. Но вовсе не этот звук не давал покоя. Я одна, кругом ни души. Неровные стены в потёках слизи… Что, что?..

Зачерпнув пригоршню, умылась, в надежде, что это средство приведёт меня в чувство. Случилось наоборот. В отчаянии я думала, что всё же сошла с ума, глядя, как с пальцев стекает вода. Чистая, прозрачная, как слёзы, вода. Без запаха и вкуса. Я убедилась в этом, решив, что больше нечего терять. Через минуту уже пила горстями, жадно, захлёбываясь. Надо же извлечь из собственного помешательства хоть какую-то пользу. Поверить в обман. Поверить, что и в самом деле пью воду, вкуснее которой нельзя придумать. Даже та, что была четвёртой степени фильтрации, казалась технической отравой по сравнению с ней. Сквозь причудливо искажающую изображение толщу просвечивало дно резервуара, поросшее какой-то зеленоватой ворсистой дрянью.

Это не могло быть правдой. Но казалось ею. Слишком реально. И я отказывалась верить в своё сумасшествие. Те цветы… Ведь они-то точно были настоящими! А значит — бежать домой, хватать всё, что можно заполнить водой.

— Верити, ты не поверишь! — завопила с порога. — У нас есть вода, много воды! И будет ещё, я не знаю, как, но… — и осеклась.

Такое чувство возникает, если тебя ударили ребром ладони по горлу. Резко, со всей силы.

Я опоздала. Это навсегда останется на моей совести. Последнее, что чувствовала Верити, было жаждой.