Начало

— Скажи спасибо, что тебе повезло, — Верити, отвернувшись, жарила мясо на решётке, но даже её спина прямо-таки излучала раздражение. Жир брызгал во все стороны, Верити обжигалась и шипела, как кипящее масло. Сестра резко обернулась, не заметив, как с воздетой вилки в её руке шлёпнулся кусок полусырого мяса. — И тот факт, что этот тип помог тебе… мне это не нравится.

— Было бы лучше, если бы он спустил меня в Чистилище без посредства лифта? Или поймал за руку и отвёл к Водяному?

— Никто. Ничего. Никому. Не делает. Даром! — раздельно произнесла сестра. — Виллоу, не будь дурой.

— Значит, никто и никому… А как же мы с тобой?

— Это… мы — другое дело, — осеклась она. Запахло палёным. Верити ахнула и бросилась спасать наш ужин.

— Никогда не покидай меня, Верити. У меня есть только ты. — Сказано это было шёпотом, но она услышала.

— Вил…

— Обещай, что не оставишь меня! — попросила я. Верити отвернулась и сказала только:

— Ты не создана для одиночества.

— Наверное, так, — согласилась я. — Я стольким тебе обязана, Верити! Ты мне как мать…

— Вот уж не сравнивай! — хмыкнула сестра, с грохотом поставив передо мной тарелку. — Я никого не предала.

— Предала?.. Почему ты никогда не рассказывала о родителях?

— А что именно ты хочешь узнать? Что отец надорвался, вкалывая на Водяного, пытаясь вывести нас из нищеты? Что мать после его смерти махнула рукой на себя и на нас, что она сдалась, струсила… что она была безвольной слабачкой, привыкшей выживать за счёт отца? Что она повесилась через неделю после его кремации, повесилась в нашем доме на своём шарфе… Оставив нас умирать, она сбежала!

— Она отчаялась, — шептала я. — Не хотела видеть, как мы будем голодать…

— Защищаешь её… — покачала головой сестра.

Кусок не лез в горло. Верити досыта накормила меня правдой.

— Защищаю не её саму, её память. Конечно, ты имеешь право судить. Ты не сдалась, ты сильная. А я… я, наверное, похожа на мать.

Верити села, скрестив перед собой руки на столешнице.

— Не думаю, Вил. Ты сильнее её, только сама пока этого не понимаешь. Если ты останешься совсем одна…

— …умру. — Жестом остановила Верити, не дав перебить. — Потому что мне не для кого будет жить.

Той ночью мы уснули обнявшись, как когда-то, когда я была ребёнком. Однажды я уже едва не потеряла сестру, и воспоминания о пережитом одолевали вновь. Наверное, я сама вызвала призраки былого, слишком много и часто думала о потерях, о Верити. Заключало в незримые, но прочные оковы то чувство беспомощности, растерянности, парализующего, замораживающего страха.

Мне было восемь лет, исполнилось за пару месяцев до того, как Верити пришла домой глубокой ночью. А точнее, приползла по стенке, неестественно переставляя ноги. Я выбежала встречать её, и сразу бросилась в глаза её странная походка. Это зрелище парализовало, я даже не двинулась ей навстречу, хотя могла бы понять, что сестра нуждается в помощи. Я просто стояла и смотрела. А Верити не позвала. Она шла, сцепив зубы, сестра никогда и никого ни о чём не просила.

Она двигалась по длинному коридору с его искрящими проводами, капающей с потолка водой и зловонными лужами на полу, при свете постоянно мигающих и гудящих ламп, как какое-то жуткое существо, как мутант из страшилок, как нечто неживое.

Через несколько минут выяснилось, что я оказалась не так уж далека от истины. Подол платья сестры был весь запятнан кровью, кровь текла у неё по ногам, и, когда Верити шла, оставляла за собой красные капли, которые казались иссиня-чёрными в свете ламп.

Тогда дядюшка Адам выгреб все свои небогатые сбережения и послал меня в Чистилище за врачом. Единственным, кто согласился спуститься в катакомбы лечить проститутку за такую плату, оказался одноглазый наркоман Мясник Стэн. Впрочем, не такой уж и мясник, как выяснилось на деле, хоть и немного под кайфом. Но это после, а сперва я тупо смотрела на Верити, которая никогда не была румяной — здоровым видом никто из Ада похвастать не мог, — а тогда она стала белой, как обглоданные кости. Смотрела на тёмное пятно, расплывающееся под ней на матрасе. Дядюшка Адам едва не тычками выгнал меня в коридор. Первые несколько метров я преодолела навряд ли быстрее Верити… а потом, потом…

Я неслась так, что меня, наверное, не догнал бы даже гравимобиль Ублюдка. Осознание того, что происходит, пришло с опозданием, но уж тогда-то раскрылось передо мной во всей полноте ужаса и отчаяния. А как я мыкалась по Чистилищу, стучала, звала, объясняла, убеждала, умоляла… Во мне проснулся невиданный дар красноречия. Никогда, ни до, ни после, я не была настолько убедительной. Вся моя замкнутость, весь страх перед незнакомыми людьми — всё было забыто, потому что меня подгонял страх иного порядка, куда сильнее первого, такого смешного и незначительного.

Уводить меня было некуда, отвлекать — бесполезно, поэтому я сидела там же, рядом с дядюшкой Адамом, и видела и слышала всё. Так я узнала, что Верити ходила к Милашке Мардж — старухе с чёрными зубами и вечно растрёпанными седыми патлами. А та длинной спицей сделала ей аборт. Получила деньги за то, что едва не убила сестру… убила бы, если б не Мясник Стэн. Но все проклятья Верити были обращены не ей, а какому-то захожему наёмнику.

— Сукин сын, брехал мне, будто стерилен! Якобы облучился сопляком. Мразь, подонок! Увижу ещё раз, причиндалы оторву!

Верити терпела боль с потрясшим всех нас мужеством. Время от времени она теряла сознание, но даже в обмороке не издала ни единого стона, ни звука не прорвалось сквозь сжатые зубы. Когда всё закончилось, Мясник, из головы которого окончательно выветрилась наркотическая дурь, заговорил с ней неожиданно серьёзно, это был единственный раз, когда я видела его таким.

— У меня для тебя плохая новость, детка. Готова выслушать?

— Выкладывай, — Верити хищно оскалилась. Меня, совсем девчонку, поразила злая дерзость в её голосе и глазах, и без того лихорадочно горящих. Уже много позже я поняла, что сестра в тот миг бросала вызов. Не врачу. Судьбе. — Я сдохну? Пропали даром твои труды? Нельзя мне подыхать, догоняешь? Понимаешь это ты, врач-рвач? Её, — она указала подбородком на меня, застывшую, замороженную, — на кого оставлю? Ты, что ли, позаботишься, чтобы она не пила из лужи, не залезла в петлю и не раздвигала ноги, как я?

— Эй-эй, сбавь обороты! Я совсем про другое…

— Про что? Ну!

— Матерью тебе не стать. Без вариантов. Ты уж извини. У тебя там живого места не было.

Верити откинула голову на подушку и рассмеялась, грубо, рвано. До сих пор не знаю, какие чувства одолевали её тогда. Я не спрашивала её об этом даже когда выросла. Не могла решиться.

— Это к лучшему. Незачем плодить нищету.

Верити выкарабкивалась из болезни, вцепляясь в жизнь руками, ногами и зубами. Яростно, отчаянно, бескомпромиссно.

Через два дня, кое-как сидя на постели и по ложке вливая в себя бульон, серая, измождённая, похожая на мертвеца даже больше, чем придя от Милашки Мардж, она просипела, схватив меня за руку своей, похожей на кость:

— Под мужика ляжешь только через мой труп, поняла?

Я поняла. Вот таким образом я узнала об отношениях между мужчинами и женщинами. Я уяснила с ранних лет, что это кровь, грязь и пот. Это болезнь, ложь и страх. И чем старше я становилась, тем больше убеждалась в этом. Я не верила стихам, которые читал мне дядюшка Адам. Слова в них звучали красиво, но они были обманом. Не таким обманом, к какому я привыкла, но ещё более опасным. Быть может, дядюшка Адам был прав, я этого не исключала. Прав в том, что такие чувства были. Но они умерли, умерли вместе с теми поэтами. И вместе с ними обратились в тлен и пепел. Верити нечего было опасаться. Я не легла бы под мужчину через собственный труп.

У сестры наступил день рождения. Она не любила эту дату, но я никогда не забывала и не пропускала её. Я ничего не говорила Верити, не напоминала ей лишний раз, просто изобретала какой-нибудь маленький повод порадоваться, хотя бы просто улыбнуться. Приятную неожиданность. В тот раз мне самой было нерадостно. Впервые в день рождения Верити мы только вдвоём.

Ветер принёс из-за стены красную пыль, и в Чистилище было безлюдно, как никогда. Зудели и слезились глаза, пыль забивала нос и рот, люди чихали, кашляли и натыкались друг на друга и на строения, видимость ограничивалась десятком шагов. Зайдя под один из навесов, я увидела девицу из Рая, к её волосам был приколот свежий цветок. Я вышла обратно, туда, где ветер полными пригоршнями швырял песок в лицо. Пускай, если бы задержалась, вцепилась бы ей в довольную сытую физиономию. Остановило то, что мне не нужны были неприятности. Особенно в этот день.

Я нырнула за угол и уже там дала выход злости. «Тварюшка! С жиру бесится!» Цветы нужно поливать очищенной водой, иначе завянут, сгниют, уж точно не вырастут такими яркими, с пышными бутонами. А в Аду вяли и гнили не цветы, люди. «И за что ей такая роскошь? Ведь она сама проститутка, только спит с богатыми, с теми, кто возит её на гравимобилях, одевает в яркие платья и даёт столько воды, что хватает с избытком. А ведь Верити куда красивее этой куклы! Почему так несправедливо? Почему одним — всё, а другим — ничего? По каким критериям идёт отбор?» Я запуталась, я не понимала. Во мне — только гнев и слёзы.

Я опустилась на корточки, вдела пальцы в волосы. Возле правого ботинка из сухой земли торчали какие-то изломанные прутики. Скелетики мёртвых цветов. На верхушке одного из них колыхалась пара лепестков, которые рассыпались в пыль от одного прикосновения. «Жалкие уродцы. Им не повезло вырасти в оранжереях Рая. Совсем как нам с Верити. Нам было суждено родиться в Аду». В рыжей пыли расплылось несколько пятнышек, казавшихся алыми. Сердито шмыгнула носом. И раньше-то не похвасталась бы сильным характером, в те дни же и вовсе глаза постоянно были на мокром месте. «Только зря проливаю воду. Это в наивных сказочках дядюшки Адама добрая девушка оживляет своими слезами погибшего возлюбленного. В реальности мне не заставить вновь распуститься даже эти цветы. Только в воображении». Фантазия наполнила соками тугие стебли, расправила нежные лепестки, придала насыщенный цвет и аромат… Тонкий, но чересчур реальный, чтобы быть плодом воображения. «У меня галлюцинации? Этого ещё не хватало!»

Если бы это было галлюцинацией, то дела бы мои обстояли хуже некуда. Потому что к обонятельному наваждению добавилось зрительное и даже осязательное. Осталось лишь попробовать цветы на вкус. Живые цветы. Именно такие, какими я их себе вообразила. Не имею понятия, существуют ли такие в действительности… По крайней мере существовали. Они были передо мной, семь красавиц с ярко-синими бутонами и серебристо-стального цвета стеблями и листьями — стебли темнее, листья светлей. «С ума сойти… а, может, уже?..» Торопясь, я вырвала галлюцинации из земли и спрятала за полой куртки. «Нет ничего проще, чем проверить, настоящие ли они. Принесу их Верити, у двоих человек не случается одинаковых наваждений».

Почудилось, что за угол метнулась чья-то тень, но за стеной пыли нереально было что-либо разглядеть.

Судя по реакции Верити, цветы оказались вполне себе настоящими. Сестра охала и спрашивала, где я нашла такую красоту. Пришлось отделываться таинственным молчанием, к счастью, Верити была не слишком настойчива. Про себя же я паниковала. Честно, в свете сложившихся обстоятельств, предпочла бы кратковременное помешательство. Подумаешь, цветы «ожили». Богатое воображение. Но вот то, что они ожили по-настоящему… Ведь это я их оживила. Я не понимала, как это вышло. Не понимала, и всё тут!