Салфетки №410. Голосование

… иногда просили маму отключить иллюзию, мама говорила – нельзя.

Иллюзия не то, чтобы мешала… Ну да, иногда мешала, когда ложишься спать, и тебе мерещится, что ты лежишь не в теплой постели в мансарде, а на улице среди обломков, и почему-то не можешь встать. Иногда иллюзия делает больно – и просыпаешься от невыносимого жжения в позвоночнике, от которого этот позвоночник хочется вырвать с корнем. В такие ночи и просишь маму выключить иллюзию – мама не разрешает.

Иногда иллюзия ведет себя более безобидно – просто, когда мы с Бетти спускаемся по лестнице, лестница вдруг исчезает, и мы видим только её обломки далеко внизу. Бетти боится, хватается за меня, я не боюсь, я спускаюсь по лестнице, которая есть, я знаю, есть, нужно только пройти и не бояться. Чаще иллюзия и вовсе почти незаметна – например, я вижу вместо своей чашки мелкие осколки, подёрнутые пылью и пеплом, а серебряный кофейник плавится и тает, или северная стена дома оказывается обрушенной, и светится. Эти иллюзии даже кажутся забавными, хотя мама не разрешает называть их забавными. И не разрешает играть с иллюзорным огнем, хотя и говорит, что ничего опасного в нем нет.

Иногда мы просим маму отключить иллюзию – особенно когда на город летят горящие стрелы, и весь город вспыхивает пламенем. Мама говорит – нельзя.

И зажигает ночник.

Видение

В нашем тихом итальянском городке Бари в Средневековье иногда не на шутку пробуждались людские страсти. Их замечали даже существа из тонкого мира.

И вот случилось так, что Антуанелла бежала, не видя ничего перед собой, по обрывистому берегу Адриатического моря. Ветер сурово гнал по небу чёрные тучи. Она вспоминала, как её подруга Нисетта смеялась над ней:

— А мы целовались с твоим Салером!

И, как бы в подтверждение этих слов, она видела вчера Салера, который прошёл мимо,

даже не заметив её. Как мог Салер такое сделать, думала она. Ведь мы думали уже венчаться в церкви и вот…

С такими мыслями она очутилась на самом краю обрыва. Ей казалось, что волнующееся грозное море готово было принять её в своей глубине. И тут случилось нечто, что заставило её в страхе остановиться. Вверху в тумане показалась фигура пожилого седого человека.

Он был одет в светлые церковные одежды. За головой его виднелся нимб. Правая рука его совершала какой-то предостерегающий жест, а в левой он держал Евангелие. Послышался голос, похожий на шелест листвы от ветра:

— Возвратись назад. Он вернётся к тебе.

После этого небо сразу очистилось от туч и засверкало радостное солнце.

Она тут же возвратилась в город и пошла в католический собор Святого Николая. Войдя во внутрь, она увидела Нисетту, которая устремилась к ней навстречу. Подойдя, она прошептала:

— Прости меня, Антуанелла. Позавидовав тебе, я сказала неправду. Салер верен тебе.

И Антуанелла тут же рассказала ей, что случилось с ней на берегу моря.

— А ты знаешь, кто это был? Это был святой Николай. Он спас тебя. Принесём ему нашу молитву, — покорно ответила Нисетта.

Вся моя жизнь — гребаная иллюзия. Расчётливый и искусный обман. Нет, самообман. Ежедневный, ежесекундный. Каждое утро я открываю глаза и убеждаю себя, что вижу потолок, что мой сон охраняют задёрнутые шторы, едва-едва пропускающие солнце, что свет в комнате можно включить, просто протянув руку к прикроватной тумбочке, что этот свет есть в принципе. Я заставляю себя ощущать холод пола под обнажёнными ступнями, кутаться в накинутый на плечи халат, чувствовать запах кофе и его чуть горьковатый, терпкий вкус во рту. При всём при этом я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что меня нет.

Да-да, не стоит удивляться. И сразу хочу развеять ваши предположения о моей сверхъестественной сущности — я вовсе не призрак. Никогда не умирал, как впрочем, и не рождался. Меня вообще не существует вне этой совокупности символов, образов, бессмысленных закорючек, которую вы зовёте текстом. У меня даже имени нет. Нет, если хотите, можете звать меня Иваном Ивановичем, или Акакием Ферапонтовичем, или… Кого я, в сущности, обманываю? Зачем вам как-то меня называть? Я — просто фотка, забавный (а, скорее всего, не слишком) мемчик в ленте. Листай дальше, не задерживай взгляд, не забивай мной голову — оно того не стоит.

Но ты, чёрт возьми, всё ещё здесь.

Зачем?

Что хочешь увидеть?

Чем я так интересен?

Неужели моя ничтожность резонирует с ничтожностью твоей?

Неужели смысла нет не только внутри текста, но и вне его?

А если так, то…

Ты уверен, что иллюзия — я?..

Божество не думало о половой принадлежности и, как показывала история, кто-то стремился к всемогуществу равному самому идолу, кто-то стремился стать божеством; тем самым божеством, которое прячется под разными масками.

Оно понимало, что половая индифферентность приведет к медленному вымиранию не только физическому, но и духовному. Характеры миллионов смешаются, превратятся в единый серый поток, станут роем, но божеству было все равно, ибо кто-то, точнее, нечто стремилось к бессмертию и к переходам между мирами. Идол рассмотрел в этом двойное покушение на собственное всемогущество. Похоже, сказал идол, сие вероломное вторжение на мою территорию. Бессмертие – это покушение на время. Пренебрежение огромными расстояниями, почти мгновенное проникновение сквозь множество вселенных – это покушение на пространство. Ибо сказано божеством: берите всё, но время и пространство безраздельно принадлежат мне.

Но некто не захотел останавливаться, некто двинулся дальше. Идол дождался нужного момента и стер с лица пространства и времени некоего бунтаря, кто захотел владеть пространством и временем безраздельно. Но одному удалось скрыться от жестоких лучей гнева всемогущего.

Беглец был ослаблен, но в роковой момент увидел перед собой искажение пространства. Оно выглядело разноцветным пузырем, словно какой-то шутник надул упругую субстанцию и начал играться с нею. Пузырь искажения то становился больше, то уменьшался; неясно, то ли действительно так, то ли он быстро приближался и удалялся. Короткий миг осмысления длился тягуче долго. Он потянулся к искажению, скопил в одной точке сознания всю волю и выплеснул ее в пространственный пузырь. Пузырь расширился и всосал в себя беглеца.

Покидая свой мир, он скорее ощутил, чем понял и увидел: искажение оказалось своеобразных шипом, что проткнул несколько миров, и ничего не осталось, как скользнуть по блистающей игле перехода в другой мир.

Напоследок он увидел четырех существ, которые создали переход. Он мысленно поблагодарил их. Они стояли, застыв, и дуновение их эмоций принесло запах растерянности и удивления. Обычно так пахнет остывшее тело, покрытое липким потом похожим на слизь. Видимо, существа не хотели ничего создавать, всё получилось случайно. Беглец оказался в тесном пространстве их мира, охваченным огнем. Он скользнул дальше, провалился во тьму чьего-то очень древнего сознания.

Он этого не хотел. Мысли заворочались тяжело подобно мохнатым личинкам. Он плохо соображал и очень устал, поэтому провалился в подобие сна. Беглец забылся сном без сновидений. Последние зыбкие мысли и словесные ручейки, его сопроводившие, были: похоже на каменный шар, который врезается в другой покоящийся шар, и тот теряет покой и оживает, катится в сторону противоположную удару. Так почти смерть, а смерть это сон, породила жизнь. Древнее сознание ожило, тело восстало из праха, а беглец, отдав ему все силы, не умер, а только уснул.

Мастер Иллюзий

Худенькая, ещё не оформившаяся до конца девушка. Морщинистый беззубый старик, придавленный к земле бременем лет и потерь. Дородная матрона с закрашенной прядью седины в иссиня-чёрных волосах. Удалец-молодец с роскошными рыжими усами. Тоненькое деревце, в кроне которого за алыми цветами почти не видно листьев. Длинноклювая птица с яркими перьями…

Он перетекал из одного облика в другой, не задерживаясь ни в одном, не повторяясь. Когда-то, кажется, он был кем-то одним. Но память о тех днях стёрлась, как позолота с букв заброшенного надгробия на кладбище. Да и что ему с той памяти…

Короткий «дзынь» отвлёк его от раздумий. Он подошёл к переполнившейся корзине с дребезгами иллюзий благополучия, провёл над ней рукой. Разноцветные осколки уверенности в собственном благополучии сверкали и переливались в холодном свете светильника Истины. Он вгляделся в осколки.

…

Бах!

Фрау Анна, прожившая с мужем душа в душу почти сорок лет, проверяя перед стиркой карманы его куртки, обнаружила записку: «Когда увидимся, любовь моя?»

Бах!

Андрей нетвёрдой походкой вышел от врача, повторяя про себя название ставшего приговором диагноза.

Бах!

Мадам Эльза, не веря собственным глазам, перечитывает письмо из банка с отказом в продлении кредита.

…

Он подхватил корзину и высыпал её содержимое в большой котёл, разжёг под ним огни Времени. Осколки иллюзий расплавились в тягучую густую массу. Он костяным жезлом размешал их — три раза по солнцу, три против. Дождался, пока масса забулькала, закипая. И вылил в подготовленные формы Надежду.

…

Плюх!

Фрау Анна, прорыдав три дня, берёт с мужа клятву, что больше никогда… Надеясь, что так и будет.

Плюх!

Андрей бросается в другую клинику, надеясь, что диагноз ошибочен.

Плюх!

Мадам Эльза отправляется в другой банк, надеясь получить кредит под залог дома.

…

Кажется, он был небрежен, потому часть массы каплями упала на каменный пол, часть осталось на краях котла. Ну, так и не всем надеждам дано сбыться. А те, что попали в формы, скоро, совсем скоро застынут новыми иллюзиями для Анны, Андрея и Эльзы. И будут тешить их, пока не придёт и их срок разбиться...

Бескрайняя ледяная пустыня простиралась до окоёма. Где-то там, на горизонте угадывались очертания хвойных деревьев. Сергей пытался пересечь мертвую долину, дойти до кромки леса, чтобы разжечь костёр и согреться. Босые ноги проваливались до колен в мокрый снег. Рубашка, брюки и трикотажный жакет вымокли, подмёрзли и не хранили тепло. Русые волосы облепили льдинки, а на ресницах и коже блестел иней. Гетерохромные глаза устали от ослепляющей белизны.

Сергей давно потерял счёт времени. Пасмурный день не заканчивался. Серые тучи нависали над самым горизонтом, создавая ощущение купола, сгущались. Наступали сумерки. Поднимался ветер, сбивающий с ног, и раздавался крик птицеподобного хищника. Сергея сковывал цепенящий ужас. Он убегал, не оглядываясь, не сомневаясь, что ему грозит опасность. Падал, поднимался и снова бежал. А когда существо настигало его, нырял в мокрый снег и не дышал. Над ним раздавался шорох и свист крыльев. Ветер замирал и тихо падал снег. Сергей лежал лицом в жалящем холоде. Ждал пока не отступят сумерки, чтобы отважиться подняться на ноги и задавался вопросами: «Как я сюда попал? За что? Это ад?». Ответов не было.

Подтаявший под ним снег обнажил толстый слой льда с замурованными пузырями. Поднимаясь, Сергей заметил движение подо льдом. Он отскреб снег, почистил рукавами поверхность. За стеклом льда, словно за окном, была ночь. Но где-то вдалеке горел свет. Сергей приложил ладони ко льду, и пытаясь рассмотреть зальдовую реальность, не заметил, как прилип. Поверхность, живой материей заглатывала ладони, лицо и всё тело Сергея, причиняя адскую боль, словно тысячи игл прошивали его насквозь. Страх и удивление, замешанные новой порцией микстуры, вызывали рвотные позывы. Пройдя толщь льда, он оказался в какой-то старой, незнакомой подворотне. Тёмные, сырые улицы оживали, меняли повороты, путали и вели его лабиринтами. Где-то у мусорных баков под единственным фонарным столбом сражались коты. Сергей вышел на свет, но стены исчезли. Звенела чернеющая пустота, из которой раздавалось чавканье. Во тьме он рассмотрел силуэт с громадными крыльями, но вместо того, чтобы убежать, Сергей завороженно двигался к источнику звука. По мере приближения силуэт менялся, уменьшался, проявлялся. Стала отчетливо видна женская фигура в белеющей смирительной рубашке. Она держала в окровавленных руках чьё-то хрупкое тело и зубами, точно хищник, откусывала куски и пожирала. Сергей смотрел на спутанные окровавленные волосы и лицо и узнал Лину. Почти стёртые воспоминания нахлынули лавиной. Он видел в этом ужасающем существе хрупкую девочку-подроста из далекой юности, которая трижды беременела от него и отказалась от материнства. Некогда восторженные глаза теперь были полны безумия.

– Лина, – тихо шепнул Сергей.

Существо обернулось, оскалилось, протянуло ему окровавленные руки с мёртвым младенцем и закричало:

– Смотри, что ты заставил меня сделать! Смотриии!

Она рванулась в его сторону, но не смогла встать. Её движения замедляли жилы и кишки, которые словно корни опутали ее и проросли в землю. Они нехотя отрывались, издавая скрежет и звук лопающихся струн. Сергей попятился. Он хотел бежать прочь от возмездия, но споткнулся обо что-то тёплое и влажное. Его руки были в крови. Он лежал на груде обгрызенных младенческих, все ещё тёплых тел, которые обмякали от прикосновения, выскальзывали из-под рук и ног, превращаясь в кровавую топь. Жижа затягивала на дно. Несмотря на ужас, он почувствовал, что согревается и сдался, погрузившись в тёплую мглу. Сергей открыл глаза, когда ощутил холод. Мягкий пушистый снег кружил белой мошкарой и падал на него. Он снова лежал на льду, но ледяная пустыня обросла деревьями и над ним высились пики хвойного леса…