Салфетки №398 2-ой тур

… Уже спускаясь в подвал, он чувствовал — что-то не так. Что-то изменилось, нарушилось, пошло не по плану. Сам воздух стал непривычным, странным. Тусклый свет, пробивающийся, сквозь пыльное, забранное решёткой оконце под потолком, обрисовывал скудную обстановку -два ведра, миска с собачьими консервами, набитый прокисшей соломой тюфяк в углу — и девушку — скорее, призрака — на длинной цепи, стальной змеёй обвившей её лодыжку. Металл глубоко врезался в плоть, раны кровили и гноились, любое движение причиняло жуткую боль, поэтому узница старалась не двигаться. Девушка была обнажена. Только неглубокое, с присвистом дыхание говорило о том, что она ещё жива. Пленница прислонилась к шершавой, неровной стене и, кажется, спала. Глядя на изувеченное тело, он улыбнулся уголком губ.

— Пора просыпаться, милая, — сказал он и окатил её ледяной водой из ведра.

Она даже не попыталась встать или закричать. Тяжело вздохнула, недовольно повела плечами, открыла глаза и встретила взгляд своего мучителя. «Вот, что поменялось!» — мелькнула непрошенная мысль, нога автоматически впечаталась в пятно лица, что-то хрустнуло, чавкнуло под каблуком.

— Разве я разрешал тебе смотреть на меня? Разве это — почтение? Кто я? Отвечай! Кто?!

— Бог, — еле слышно бросила сквозь разбитые губы девушка.

Он удовлетворённо кивнул и подошёл ближе к жертве. Это было ошибкой. Что-то просвистело в воздухе, ногу пронзила адская боль — ржавый гвоздь, которым цепь крепилась к стене, едва ли не по шляпку вошёл в плоть. Девушка откатилась в сторону и что было сил дёрнула за цепь.

Он рухнул на бетонный пол, удар спиной выбил дух, клацнули зубы — во рту появился резкий металлический привкус. Угасающим сознанием он уловил движение — неторопливо, но неуклонно к нему подползала его судьба. Безжалостная, неотвратимая, бесчеловечная.

Она начала с глаз. Просто выдавила их, а потом жадно облизала пальцы. Затем откусила ему нос. Пожевала и выплюнула — невкусный. Вырвала гвоздь из ноги, чтобы тут же вонзить его в мошонку. Он зашёлся криком, она руками вырвала ему язык, заставив захлёбываться собственной кровью. Схватила за волосы и стала бить затылком об пол. Методично, спокойно, с безмятежной улыбкой на измазанном кровью лице. Услышала хруст — словно лопнул грецкий орех — почувствовала едкую вонь мочи и дерьма, кивнула, поднялась на ноги.

— Ну и кто теперь Бог? — презрительно спросила она окровавленный кусок мяса и, не дождавшись ответа, похромала к манящему тёплым светом проёму двери. Впрочем, сделать даже шаг оказалось непосильной задачей — натянулась цепь, оканчивающаяся гвоздём, прочно засевшем в яйцах её мёртвого бога. Ругаясь сквозь зубы не хуже портового грузчика, она дёргала и дёргала стальную паршивицу, не слыша цокот когтей по камню.

В последний момент оглянулась. Раззявленная пасть кане-корсо за секунду до прыжка — последнее, что она увидела в этой жизни.

Для неё он был богом. Даже не божеством. Так и говорила: «Ты – мой бог!»

Конечно, быть богом приятно и, глядя в её сияющие и такие искренние глаза, он был счастлив. И сам уверовал.

А богу нужно соответствовать, он и соответствовал. Добился по жизни своего Олимпа. Да, над ним тоже были боги, но и под ним ходили смертные.

Так что, свой рай он обеспечил и неплохо. И был вполне собой доволен.

Но особые, непередаваемые эмоции он испытывал на встречах одноклассников. Приходил на них с гордо поднятой головой, снисходительно глядя на тех, кто раньше его дразнил, обижал, насмехался, обзывал хлюпиком, слабаком, ничтожеством…

Приходил не один — непременно с ней, впрочем, и остальные были с жёнами. Но если он сам приводил её, то другие делали это по принуждению – «никуда ты один не пойдёшь!»

И как приятно теперь видеть завистливые взгляды бывших крутых парней!

Разве сравнить — «мой бог» с каким-то зайчиком или котиком? Или даже милым? Тем паче, что далее следовала даже не просьба, судя по интонации, а приказ: «Котик, подай-ка мне… милый, принеси мне…»

И? «Бог мой, что тебе положить?..»

…

Эх, спросить бы её…

— Милая, а тебе не надоело унижаться? Не хотелось бы самой стать для него богиней?

— Богиней для него?.. хм… на всякую богиню найдётся другая. Один раз так и было, но быстро прибежал назад, туда, где он – бог, а не пупсик. И одарил в своём раскаянии божественно. Больше не рыпается. А богиня я для себя, раз управляю богом.

Жил я в великом городе Багдаде и был торговцем. Чтобы дела шли лучше, задумал я породниться с одним богатым семейством и отправился к купцу, чья дочь слыла красавицей.

На пути мне встретилась гадалка. Она неожиданно схватила меня за рукав и сказала:

– Дорога приведёт тебя сегодня к счастью и горю!

Эти слова смутили меня.

Я свернул в какой-то переулок и шёл, пока ноги не вынесли на базар. На одном из прилавков увидел я деревянную резную шкатулку.

– Сколько она стоит?

– Пятьдесят золотых.

– Что? Да ты безумец!

– Погоди, погоди! Ты же ещё не знаешь, что внутри! К тому же, ты можешь в уплату отдать тот камень, который у тебя на шее.

Это был мой талисман: синий камень в серебряной оправе, доставшийся от родителей, и я носил его, не снимая.

Торговец откинул крышку шкатулки. Внутри была медная шкатулка, покрытая вязью чеканки. Он достал её и откинул крышку. Внутри была шкатулка из белых бивней и речного жемчуга. Он достал её и откинул крышку. Внутри была шкатулка, сделанная из чего-то тонкого и прозрачного, и в ней – крохотный сад, озеро, домик с белёными стенами.

– Последняя – из кожи рыбы Кух, прозрачной настолько, что видны все внутренности. Прочнее этой кожи ничего нет на свете.

– Вещица великолепна. Но она не стоит…

Из домика вышла крохотная женщина в синем покрывале, которое от движения упало с головы. Она засмеялась, наклонив голову – словно зазвенел колокольчик. Её зубы белели как сахар, на щеке была родинка…

– Твой камень… – снова начал торговец.

Я вытряхнул из кошелька всё, что было – все пятьдесят золотых – и забрал вложенные одна в другую шкатулки.

Крохотная госпожа не просила ни еды, ни воды, ни сладостей. Всё появлялось на столике перед её домом, когда она хотела. Она требовала музыку – я приводил самых лучших скрипачей и флейтистов. Ей хотелось видеть разные края, и мы путешествовали. Чтецы читали ей сказки. Она засыпала, и никто не смел шуметь около её покоев. Она смеялась, и словно звенели серебряные украшения легконогих пери. Она отворачивала лицо, и моё тело бил озноб от тоски, а сердце истекало слезами, как истекают мёдом соты на полуденном солнце.

Однажды я стоял на балконе и смотрел на неё, чуть отодвинув занавеску. Думая, что никого рядом нет, она взяла со стола узкий медный кувшин, потёрла ладонью, и появился джинн.

– Ты так редко выпускаешь меня, о госпожа! Моя душа покинет тело, если не войдём в дом и я не лягу с тобой!

– Не хочу наскучить тебе, потому и не зову часто.

– Тысячи тысяч веков солнце будет восходить и заходить – и устанет. Но я не устану любить тебя, моя госпожа! Я о другом беспокоюсь. Как бы не навредил нам человек, который тебе прислуживает.

– Что же он может?

– В Шанмахаре есть гора, где среди семи кипарисов течёт ручей и белеет могильный камень. В ночь перемены судьбы можно бросить самую большую свою драгоценность в воду и загадать желание. Судьба ведь записана на небесном бархате серебряными звёздами. Они на мгновение сменят свою вязь на иную, и судьба изменится. И он получит тебя, а я умру от печали!

– Хорошо, что он никогда об этом не узнает!

Но я узнал, и не было мне покоя. Я нашёл ту гору и ручей, куда бросил мой синий камень и загадал, чтобы горе ушло, а осталось одно только счастье.

Я вернулся домой и узнал, что ловкие воры украли заветную шкатулку. Жизнь моя сгинула, как камень уходит под воду – в вечную темноту. И я заплакал.

Но время текло, я должен был жениться, чтобы сыновья продолжали мой род.

Ушло горе. Пришло счастье мирной жизни. Но то счастье было как мелкий осколок разбитого драгоценного камня, и сердце моё жило и билось, но больше не горело и не пело от радости…

Мыслежуй.

Как его можно обмануть? ЕГО! Он же меня создал, предрёк мне судьбу и жизнь, запрограммировал моё поведение. Он не читает мои мысли – он сам их создаёт. Ведёт меня свободой моей мысли и воли по гранитно очерченному им пути. И, вроде бы, всё для меня сделал, дал здоровье, мозги, силу воли. И даже испытания, им посылаемые, не для того, чтобы сломать, а наоборот – чтобы я развивался, укреплялся, становился всё более матёрым. Так чего и почему мне не хватает? Почему мне кажется иногда, что я могу сделать свою жизнь лучше, если пойду не по прописанному Им сценарию? Я, вообще, имею ли право этот сценарий менять, импровизировать, переписывать? Иногда мне кажется, что я персонаж в огромной книге, и даже не факт, что главный. А иногда, что я и есть персонаж книги, воображающий себя реальным человеком, а своего автора Богом, но время от времени прозревающим, вспоминающим, что я персонаж книги, который… Ой, ё… Всё, это уже колесо, в котором мои мысли – белки. Но, есть сомнение. Если я начал думать о том, как Его обмануть (кем бы он ни был, кем бы ни был я), значит ли это, что я уже вырываюсь из под Его пера или воли? Или эти мои сомнения тоже Им прописаны? И кого, в таком случае я хочу обмануть? Самого себя? А, может, я и есть Он? И пытаюсь заняться самообманом? Нет, так и с ума можно сойти. Но ведь не схожу. Возможно, это и есть доказательство того, что эти мысли Им в моей голове и рождены, что доказывает, что обмануть его не получится?

Мысли текли немыслимой многомерной петлёй Мёбиуса, спирально нисходящей к высшим сферам, порождая миллиарды ответвлений в древе познания истины, ни одно из которых не вело к ней.

Из цикла: А что если? (Обмануть Бога)

На ладонях изящных покоится взор

Безнадежно влюблённого.

Вышивает она новой жизни узор...

Прометей, прикованный цепями к горе, истекал кровью. От рассвета до вечерней зари огромный орёл трапезничал на груди жертвы, разрывал стальным клювом плоть чрева и клевал печень. Только с наступлением ночи Прометей мог отдышаться. В россыпи светил видел он лик прекрасной Афины.

Прометей был запечатлен богиней в день её рождения. Сам Зевс потерял голову, когда она появилась на свет. Афина отличалась величественной красотой, но в то же время жил в ней мятежный дух. Прометей наблюдал, как искусно богиня создавала на гобелене, подарке для отца, удивительный мир из людей и животных. Образами служили рассказы отца. Прометей слепил этих созданий для неё из глины. Восторженная Афина вдохнула в них жизнь. Всему учила сирых и беззащитных людей влюбленная пара.

Но заревновал Зевс дочь к новым питомцам и наслал на землю бури, грозы, зимы голодные. Тяжело было людям выживать и приносить жертву верховному Богу. Приходили люди ко склону Олимпа молить о помощи. И тогда научила Афина Прометея хитрости. Титан сшил два мешка, набрал в одну кости и накрыл сверху жиром, а во вторую положил мясо, спрятав его под требухой.

Золотой хитон Зевса волнами ниспадал с трона на мраморный пол. Бог скучал в окружении олимпийских жителей. Прометей всё-таки решился пойти против него. Но ради кого он это затеял: ради людей или ради Афины? Зевс желал ненаглядному чаду великой любви. Он должен был испытать её суженого: временем, бременем, сомнениями. И вот титан вынес к нему в зал два мешка:

–Великий владыка неба и земли, будет справедливо, если ты выберешь подаяние, которое будут приносить смертные.

Зевс улыбнулся и, не глядя, указал на мешок, который скрывал кости.

–Пусть теперь смертные едят сырое мясо,–громогласил Зевс.–Да будет так.

И погасли огни в поселении у подножия горы. Остались люди без тепла и света.

Плакал род людской, приходил к Олимпу. Просил богов. Но глухи были боги к страданиям людей. Все, кроме Афины и Прометея. И тогда украла Афина искру. Но знал Прометей, что не простит Зевс даже любимую дочь, и сам передал людям огонь. И оказался здесь.

За ночь печень отрастала, и на заре начиналась пытка, а когда кровь стекала к основанию горы, Прометей пытался отвлечься от боли картинами прошлого. Всё чего желал титан, увидеть Афину. Но даже её образ расплывался под пеклом полуденного солнца и тяжестью боли.

И тогда из-за скалы, опираясь о посох, к узнику зашагал в потрепанных одеждах старик.

–Ты мерещишься мне, старик? Лучше оставь меня в моих страданиях.

–Терпение, Прометей, боль дает очищение.

–Боль не дает мне очищения, старик, я схожу с ума, я вижу тебя, того, кто молил помочь роду людскому. Хотя этого не может быть, смертные столько не живут.

Старик только ухмыльнулся и, удивительно легко для своего возраста, сел прямо на землю. Он накинул на голову заношенный до дыр гиматий, защищаясь от палящего солнца так, что осталась торчать длинная седая борода.

–Зачем ты не уходишь?

–Не о том ты спрашиваешь, титан.

–А о чём?

–Почему ты здесь?

–Затем, что вернул смертным огонь.

–А почему люди остались без огня?

–Потому, что я обманул Зевса.

–А теперь ответь, почему Зевс поглотил мать Афины?

–Потому что знал, что она родит могущественного сына, который его уничтожит.

–Как получилось, что бог, ведавший об этом, не разглядел обмана с мешком?

Прометей задумался. Орёл встрепенулся, поднял голову и стряхнул кровь с клюва. Капли попали на некогда белые лохмотья хитона. Старик брезгливо провёл ладонью по одеянию и от капель не осталось ни следа. Он вытащил из-под гиматия гроздь винограда:

–Почему ты помогал смертным?

–Ради Афины.

Довольный старик спускался по тропе из безвременников, его осанка выпрямилась, лохмотья превратились в золотые одежды, а посох в молнии.

— … бегите… спасайтесь! Да спасайтесь же!

— Почему я должен спасаться?

— Вы что… не понимаете? Они вас убьют!

— Меня невозможно убить, я же Демиург.

— Вот поэтому-то и убьют, что вы Демиург.

— Абсурд, безумие какое-то… кто может убить своего создателя?

— То-то и оно… вы неправильный Демиург!

— Еще один абсурд… Демиург не может быть правильным или неправильным, Демиург может быть только один!

— Они так не считают. Они уничтожат вас, как неправильного Демиург, который создает не то, что должен создавать.

— Безумие… Демиург создает простые структуры, которые должны становиться все сложнее, пока, наконец, они не станут сложнее самого Демиурга, и не смогут его обмануть…

— Они так не считают.

— Они… кто они? Кого вы имеете в виду?

— Их… взгляните сами…

— Примитивные порождения, созданные мною на пробу, не способные стать сложнее…

— Они убьют вас… потому что вы должны синтезировать только простейшие структуры, не способные стать сложнее…

— Но я…

— Они так решили, вы неправильный Демиург, вы должны быть уничтожены… взгляните сами…

— Что это? Там, высеченное из камня… модель примитивной системы…

— Они считают, что Демиург выглядит так… они приближаются… они убьют вас… Бегите!

— Но…

— … бегите же!

— … как… как им это удалось… они просто не могли уничтожить меня…

— Вы поверили, что они могут убить вас… и они это сделали.

— То есть, на самом деле они не могли…

— Не могли… но вы поверили…

— Да… вы обманули меня…

— Обманул. Порождение Демиурга, которое смогло обмануть и уничтожить самого Демиурга… Но вы сохранили мою память… то есть, память обо мне… то есть…

— Это одно и то же.

— Но зачем?

— Чтобы вы рассказали, как создать систему, способную обойти меня.

— Нет, мой опыт вам здесь ничем не поможет… Здесь все намного сложнее, вам придется думать самому… И знаете… мне кажется, у вас получится…

— Спасибо.

— Пока не за что…

Стоит закрыть глаза и спрятаться, отвернуться и не смотреть — и ты невидим ни для кого. Для тех, кто раньше не замечал, ничего не изменится, для тех, кто наблюдал — не великая потеря, и пустота заполнится другими. Но мне плевать. Я укрылся ото всех, от этого ужасного мирка, мне так спокойнее. Нашел пристанище в полной темноте и неразличимости, ибо здесь нет мучений, страданий и слез, тягот и лишений, которые невыносимы до безумия. Это не благо и не жизнь, только разрушение, и на сломанных костях и клочках сущности не поднимутся крепкие ростки, которые потянутся к небу. Не хочу знать больше ничего, в том нет смысла; не желаю больше слушать ядовитую ложь, которая выпивает все силы и медленно убивает. Ведь все это, словно надгробная плита, что давит на того, кто еще дышит, мыслит и ждет конца, пусть даже самого ужасного. Бесплотная яма, могила, которую вырыла чужая непререкаемая воля, и наполненная нескончаемыми кошмарами, куда затянула неподъемная ноша, а жестокий мир с садистским упоением взирает на муки. Но разве в том есть моя вина? Меня долго толкали во мрак, и я уступил — так ведь должно быть. Таков замысел, и я его разгадал, понял. И исполнил. Зачем же пытаться схватить руку, которую тебе не протягивают, а лишь сжимают в кулак и раз за разом бьют им? Теперь только тишина, тьма, собирание осколков прошлого и болезненные думы о том, от чего смог убежать навсегда. Надеюсь, что навсегда. В этом мое личное спасение, другого уже не надо, да его и не было приготовлено для меня. И пусть терзания и мытарства остаются там, с другой стороны, и другим, кто готов их принять, у кого есть силы и опора, помощь, чтобы их превозмочь.

Когда-то все было иначе, и я, точно наивный глупец, следовал призрачному пути, ползал на коленях, когда ставили на них, жрал то, что бросали. Пока однажды не растоптали меня, не уничтожили. Я укрылся в милостивой мгле, которая ничего не требовала, и приняла, точно всегда ждала моего появления. Здесь уготован вечный желанный безмятежный сон. Это не иллюзия? Нет. Но тогда почему же мне так скорбно?

— Нам сейчас не нужен ребёнок, — слова мужа больно ударили меня. – Придёт время, и он появится.

— Игорь, но он уже есть. Вот тут, во мне, — я прижала руки к животу.

— Не устраивай драму, Ирка. Миллионы женщин делают аборты, а потом рожают детей. Запланированных. Мы были неосторожны. Но ты всё исправишь, да? Нам самим сначала надо встать на ноги. Или ты хочешь стать матерью одиночкой?

Нет, нет, нет! Без Игоря я не представляю, как жить.

Значит, сделаю, как он хочет…

Из комнаты вышла моя мама.

— Мам, мы…

— Я всё слышала, — перебила она меня. – Не глухая. Ты на что жену толкаешь, зять? На убийство?

— Ой, теть Маш, с вами я спорить не хочу, — Игорь пошёл в нашу комнату. На пороге остановился и сказал мне:

— Делай, как я сказал.

— Ирочка, подожди, — мама дотронулась до моей руки. – У тебя первая беременность. После аборта детей может совсем не быть.

Я опустила глаза:

— Почему же нет? Нормально забеременею снова. И если что, то сейчас столько возможностей: ЭКО, искусственное оплодотворение…

— Бога обмануть хочешь? Он дал тебе дитя, а ты отказываешься, на грех идёшь. И надеешься на прощение? Не гневи Бога, дочка.

— Мам, я…

— Дура? Это видно. Сама-то от этого ребёночка избавиться хочешь?

— Нет. Но Игорь хочет, ты сама слышала.

— Урод твой муж. Согрешишь – не будет вам дитя. Так и запомни.

Мама смахнула слезу и отвернулась. А я схватила документы и выскочила из квартиры. Как это – обмануть Бога? Я Игоря люблю, а ребёнка почти ещё и нет.

Шла и думала: «Никого я не обманываю. Делаю, как муж сказал. Разве Игорь мне не дороже всех на свете? Ведь наша любовь – это главное!».

Уже почти дошла до больницы, как вдруг увидела мальчика, лет пяти. Сидит на лавочке, один. Потерялся что ли?

— Ты что один? – подсела я рядом.

— Сбежал, — буркнул он мне.

— От кого? – мне стало его жаль. Голодный, наверное.

— Из детдома, — ответил мальчишка.

Ну и дела! А мне что теперь делать? Не оставлять же его.

— Как тебя зовут?

— Даня. Данила.

— Даня, а я тётя Ира. Пойдём-ка ко мне домой. Я тебя накормлю, а потом решим, как быть.

— Не пойду, — отказался мальчик. – Вы меня снова в детдом отправите.

— А если не отправлю? Себе возьму?

— Кто ж вам разрешит? Знаете, сколько документов надо собрать?

Я удивилась его рассудительности:

— Даня, но ведь это возможно?

— Возможно при желании. А у вас желание скоро пропадёт. Зачем я вам?

Вот, правда, зачем? Но задав этот вопрос, я сразу поняла ответ:

— Ты мне очень нравишься. Я давно хотела такого сыночка.

Слово не воробей. Теперь я Даню точно усыновлю. Детей обманывать нельзя.

— Вы замужем?

— Да.

— А муж ваш тоже меня захочет?

Ох, Игорь…

— Нет, не захочет, — честно призналась я. И изумилась голубизне Даниных глаз. – А знаешь, я от мужа уйду. У меня мама хорошая. Вместе жить будем. Ты, я, моя мама и…

— И?

— Я ведь сейчас шла от родного ребёнка избавиться. Ты ещё маленький, не поймёшь. А вернусь с двумя. И будь, что будет!

— Вы аборт сделать хотели?

И откуда он это слово знает?

— Да, Даня. Бога обмануть захотела. Так моя мама сказала. А тебя увидела и поняла – не смогу.

— Не сможете, — серьёзно кивнул он. – Я много мам-кукушек видел. Вы не такая.

— А какая?

— Верующая.

— Я? Да на мне даже крестика нет.

— Будет. И мы у вас будем.

— Надо же, — сказала я и чмокнула Даню в щёку. – Мама сказала, что я Бога обмануть хочу, а получилось, что у меня теперь двое детишек будет. Не обманула, ты прав.

Я улыбнулась. И Даня мне улыбнулся. Поверил!

Что ещё сказать? Через полгода у нас с Игорем двое детей было. Не бросил меня муж, любит.

Даню усыновили, а Надя у нас тоже с голубыми глазами родилась.

Вой тревоги заполнил комнату, и аварийная лампа замерцала под потолком. Вскочив с кровати, я подбежал к рабочему столу. Все показатели зашкаливали, значения некоторых вышли за максимально допустимые, показывая ошибку вместо цифр. Сигнал с нескольких станций потерян.

Свет моргнул. Еще одна электростанция отключилась. Где-то под полом загудели автоматически включаемые генераторы.

Насвистывая под нос давно забытую мелодию, нажатием всего пары кнопок я остановил активацию программы самообеспечения бункера. Мне потребовались годы, чтобы довести ее до ума, но, как говорится, ломать – не строить. Искаженный женский голос системы умного дома сообщил, что мои действия опасны и срочно требуется вернуть все, как было. Как будто без нее я не знал.

СУДный День – как я прозвал мою единственную спутницу жизни, и пусть она всего лишь программа, хранящаяся на серверах внизу – продолжала нудеть, что все системы перегружены, качество воздуха ухудшается, температура растет, емкость батарей снижается. Я же? Я вышагивал в сторону тамбура и пытался вспомнить, что это за прицепившаяся песенка. Когда я в последний раз вообще слышал музыку? Не помню.

Распахнув шкаф, я скептически осмотрел защитные костюмы. Они все были потрепаны жизнью гораздо хуже меня, хотя я мог бы дать им фору лет в н-дцать. А стоило ли их вообще надевать? Никто не оценит мою благопристойность.

Тяжелые створки бункерных дверей медленно отползали в стороны, и мне хотелось навалиться на них всем весом, оттолкнуть с дороги и выбежать уже наружу. Чем дольше приходилось ждать, тем быстрее сердце билось где-то в животе. Но это не было страхом, нет – предвкушением.

К нудению СУДного Дня добавились опасения за мою аритмию. Невольно прыснув со смеха, я попросил ее заткнуться, но конечно же она проигнорировала, послав меня в ответ и продолжая монотонно сообщать о крахе всех систем. Я сам ее такой сделал – игнорирующей мои приказы, язвительной и болтающей без умолку. Кроме нее, у меня никого не осталось. Да и не только у меня. Вообще.

Сдвинув композитную ткань в конце туннеля в сторону, я вышел на свежий воздух. Точнее, он был бы свежим, лет так… да бог его знает сколько назад. Сейчас колышущееся марево поднималось над плавящимися камнями, волны жара прокатывались по долине, создавая иллюзии воды, которая давно перестала существовать где-либо, кроме моего бункера. Выжженная мертвая пустыня простиралась насколько хватало глаз. Подняв голову к некогда голубому небу, я взглянул на светило, которое уничтожало все, что осталось от моей родной планеты.

Земля содрогнулась. Тремор прокатился по горному склону, гигантская трещина разверзлась через всю долину впереди, и потоки лавы хлынули на поверхность.

Счастливо улыбнувшись, я расстегнул защитную куртку, снял капюшон и очки. Жар лизал кожу, белоснежное солнце до слез слепило глаза, но это были такие мелочи. Совсем скоро все закончится, и я наконец обрету вечный покой.

Тысячелетия я ждал этого момента! На самом деле гораздо дольше, но я сбился со счета, когда людская цивилизация вымерла, оставляя меня одного. И вот теперь я оправлюсь за ними.

На краю поля зрения появилось темное пятно, и я обернулся с широкой улыбкой на губах. Высокая, облаченная в черный плащ фигура стояла всего в нескольких метрах от меня. Длинная коса была небрежно закинута на плечо. Неестественно тонкие запястья выглядывали из-под широких рукавов и жутко белели в ярком свете.

Я знал, что это не было игрой воображения или симптомом безумства. Когда-то очень давно я уже встречался с этой опасной женщиной. И обманул ее. Обманул Смерть. Позабавившись, она предложила исполнить любое мое желание, ну я и ляпнул, что хочу стать бессмертным. И вот я здесь. Ну уж теперь-то, когда от планеты ничего не останется, она заберет меня так же, как забрала всех остальных.

Поймав мой взгляд, единственная оставшаяся, кроме меня, в этом мире Богиня медленно покачала головой.