Салфетки №356. Голосование

Я сидел в полу тёмном купе поезда, один среди спящих, и иногда западал в полудрёму. Я настойчиво отгонял от себя мысль о полном сне, надеясь отоспаться в самолёте, но до Москвы было ещё далеко.

Я смотрел сквозь ослабевшие от падения растекающиеся капли дождя на окне на зовущие к себе далёкие огни, и вдруг почувствовал какую-то тревогу внутри себя.

Внезапно в окне показалась, как тень, не то маленькая туча, не то клубок чёрной пряжи. Прилипнув на секунду к окну, этот клубок затем сполз вниз и пропал.

Затем в окне, тоже как тень, показалось лицо старой женщины. На морщинистую кожу этого лица падали седые пряди волос и оно выражало какой-то необъяснимый ужас. Появилась правая рука, которая изображала, как мне показалось, странное движение сверху вниз, как будто, она нажимала рычаг. Вслед за этим показалась и левая рука, которая указывала на меня, как будто бы я должен сделать это движение.

Это изображение на стекле вздрагивало, подёргивалось, а затем повторялось снова и снова, как помехи на телевизионном экране.

В страхе я вскочил с места, подбежал, открыл дверь купе и быстро пошёл по корридору вагона. Но что самое странное, так это то, что я чувствовал, что меня словно влечёт кто-то вперёд.

Да, я проскочил по инерции мимо туалета в тамбур и остановился только у красной рукоятки стоп крана. Рука моя против моей воли сама потянулась и сорвала вниз стоп кран. Из-за внезапного толчка я ударился о противоположную стенку тамбура и потерял сознание.

Я пришёл в себя утром на носилках, которые несли два санитара «Скорой помощи». Мимо нас проносили раненых из поезда, наверное, свалившихся ночью с полок при толчке. Голова моя была перевязана бинтами, в голове шумело, но я сумел спросить, что случилось, и выслушать ответ.

Санитары мне рассказали, что усталый машинист задремал и не заметил впереди на путях умирающую лошадь, которая, как потом выяснилось, испугалось чего-то и понеслась по дороге. Не слушаясь возницы, она свернула с дороги и разбила телегу. Из последних сил она взобралась на насыпь железной дороги и упала на рельсы. Возница при этом свалился с телеги по дороге и остался жив.

Хорошо, что кто-то в это время сорвал стоп кран в вагоне поезда, а то произошло бы крушение.

Таким образом я был спасён, как и остальные пассажиры, таким странным предупреждением.

И воссияло солнце. Поплыли по синей глади белоснежные облака. Вздыбились вершины гор, нацепили их на макушки и засверкали снежно на солнце.

Ринулись в долины серебряные водопады, забурлили хрустальными реками, и расцвели по берегам пёстрые цветы, а над цветами запорхали бабочки. Сами, как цветы. С лепестками-крыльями. Взмыли в синее небо разнопёрые птицы, трелями усладили слух, а по земле пошли диковинные звери. И несть им числа.

Хорошо!

И люди ступили на землю. Познавать её начали. И всё им удивительно – а для чего деревья? Догадались – стали их рубить да дома строить. А для чего животные? И тут смекалка помогла. Для них же! Охоту придумали – кого в пищу, кого на шкуры…

Эх… не совсем хорошо-то…

Вон ведь сколько травной зелени-то! А плодов сколько!

Но что это? Никак и друг на друга охоту объявили? Что же не поделили-то? Шкуру медведя или апельсин?

И почему с птиц пример не взяли, что славят солнышко? Много ли им надо?

Ну, наконец-то вспомнили! Тоже славить начали. Слишком вычурно, конечно, но хотя бы так. Главное, чтобы не только славили, а и исполняли то, что положено человекам. А положено-то всего ничего – этим человеком и быть.

Опять охотятся… и уже не с дубинами. Молнию, что ли, приручили?

Чудные… и славят и убивают во славу же.

А где же леса-то? Куда подевались? А вода хрустальная? Да и зверей поубавилось. И птиц…

Людей всё больше. Человеков меньше…

А войн-то сколько! И не сосчитать. А мир один. Неужто сделать что-то одно труднее, чем сделать многое?

Аз есмь Альфа и Омега, Начало и… Конец…

Надо же, как быстро всё промчалось… мимолётно.

Мимолетность всегда с нами, но особенно часто она встречается в любви. Быстрый, порывистый поцелуй, смайлик-сердце, несколько особенных слов… И все. Очень часто эти моменты ничего не значат для другого человека. Всего лишь пустяк, обыденность. Ничего особенного. Но если любишь, мгновения волнуют, будоражат, вытаптывают траву в безмятежном лесу души. Диким ветром толкают в спину, назойливым вьюном обвиваются вокруг деревьев – убеждений, проворными лисами бросаются на серых мышей – жалкие мечты и желания.

Моменты разрушают привычный ход жизни, приносят волнение в сложившийся распорядок дня и состояния души. Мечешься, не зная, куда себя деть. Заливаешь в организм пятую чашку кофе, пытаясь собраться с мыслями, вернуться к активному существованию. Но ветер сбивает с ног, вынуждая встать на колени перед неизбежностью. Назойливый вьюн душит деревья, заключая в смертоносные объятия. Мыши-мечты затихают в когтях рыжих хищников.

И ведь знаешь, чувствуешь, понимаешь, что для любимого человека эти моменты – ерунда. Осознаешь, что он только посмеется над твоими переживаниями. Но любовь разгорается бешеным лесным пожаром, языки пламени пожирают все, что дорого, свято. Смешно, правда? Какие-то моменты… В сущности, ничего не произошло.

Стоишь, глупо смотришь в окно, вспоминая мягкость чужих губ, легкость приятных слов, невыразимое обаяние улыбки. Вспоминаешь то, что вряд ли повторится. Прекрасный лес души выжжен дочиста, осталось только черное пепелище. Надо начинать все заново, но как же быть с чувствами? Ведь при виде человека, равнодушного к тебе, по спине бежит табун мурашек, а здравый смысл сворачивается в комок, словно кошка. Ничего не произошло, но откуда такие ощущения?

Надо заново создавать лес души, но потребуется много времени. Деревья растут долго, хотя… Может, кто-нибудь пригласит в свой лес, столь же прекрасный? Позовет в чудесную сказку, не будет мучить лживыми, испепеляющими моментами, останется с тобой навсегда? Хочется в это верить, но жизнь жестока. Что значит «навсегда» в переменчивом, стремительном мире? Отношения начинаются и заканчиваются в один момент. Мимолетность – наказание современной жизни.

Вздыхаешь, уголки рта ползут вниз, глаза слегка прищуриваются, не желая видеть радостных людей за окном. Они не переживают насчет мимолетности, такое положение дел их вполне устраивает. А ты не желаешь с этим мириться, едва сдерживаешь крик отчаяния. Ты не хочешь на время. Хочешь навсегда. Странно, правда?

Ты несовременна. За ухоженной внешностью и веселым нравом скрывается ранимая душа тургеневской девушки. В твоем внутреннем лесу всегда царила гармония, не водились хищники, никто никого не убивал, но потом появились жадные до чужих страданий лисы-моменты, а пожар и вовсе стер все живое. Обидно, больно. Прикасаешься к губам, словно желая вновь ощутить сладость мимолетного поцелуя, но увы, все прошло. Ушло безвозвратно.

Слез нет и не будет. Над тобой властвует негласное табу, проливать соленую жидкость разрешено только в исключительных случаях. Ты не считаешь свое разочарование достойным пролития слез, хотя оно выжгло душу, оставило горький осадок. Бывает и хуже. Например, твоя лучшая подруга пережила развод. Разве можно сравнивать это с какими-то моментами? Подумаешь, легкий флирт.

Но боль настоящая, не придуманная. Не умеешь любить понарошку, ради развлечения. Лицемерие ранит, ложь погружает в глубокое уныние.

Но ты все еще веришь.

Жизнь – это череда случайностей. Случайная встреча, изменившая судьбу, случайная мысль, давшая ответ на давно мучивший вопрос и случайное, мимолётное желание прогуляться по ночной улице, которое однажды вечером посетило Кэтлин. Девушка в тот момент сидела и скучала у окна и вот так решила отвлечься от рутины бытия.

Она вышла на свежий воздух и своенравный ветер встретил её сильным порывом, как бы говоря, что он тут хозяин. Девушка в ответ только рассмеялась, её растрепавшиеся тёмные локоны закрыли ей лицо, но она быстро поправила причёску – ничто не могло разрушить очарования момента, где Кэтлин просто наслаждается жизнью. Она весело шла по тротуару и готова была расцеловать каждый встречный столб. Она радовалась всему: пышной зеленой растительности (как хорошо, что сейчас лето!), редким прохожим (не смотрите на меня, как на сумасшедшую, я просто счастлива) и яркой-яркой луне (пусть ты всего лишь отражаешь солнечный свет, но ты всё равно прекрасна!). Так Кэтлин гуляла достаточно долго, и надо было бы уже возвращаться домой, однако ей очень не хотелось этого: снова прийти в пустую холодную квартиру, где её никто не ждет. И всё же обыденность неотвратима, и её не изменить случайными отвлечениями. Тем не менее напоследок Кэтлин решила пройтись около озера, зарядиться покоем водной глади, которую тревожит только ветер и то лишь слабой рябью. Кэтлин тянуло к воде, будто там она сможет обрести душевную гармонию, когда нет никого кроме неё и прекрасной водной стихии. Но в этот раз всё оказалось не так. Как только девушка ступила на пляж, она увидела, что вдали на берегу стоит человек. Обычно Кэтлин опасалась незнакомых людей, но в этот раз её посетило ещё одно мимолётное желание – а почему бы не подойти и не познакомиться?

Так она и сделала, и отправилась к человеку чуть ли не вприпрыжку.

– Эй-эй, привет! Как тебя зовут? – весело прокричала Кэтлин, подбегая к незнакомцу.

Парень – а это был молодой парень – обернулся на звук её голоса и внимательно посмотрел на девушку, а девушка в свою очередь смогла наконец его разглядеть и… обомлела. Парень был весь мокрый, однако это ещё полбеды, кожа у него оказалась настолько бледна, что буквально сливалась с его белой рубашкой, а лицо… впалые щёки, мутный взгляд и синие губы. Сомнений не было никаких – перед Кэтлин стоял утопленник.

– Девушка, не пугайтесь! – вдруг заговорил он каким-то заунывным голосом. – Пожалуйста, просто передайте Натали, что я её очень сильно люблю! Я не хотел, чтобы так закончилось!

И утопленник протянул Кэтлин медальон с фотографией Натали внутри. Находясь в каком-то трансе от неожиданности и ужаса, девушка взяла медальон, и как только она это сделала, парень исчез. Лишь тихое «спасибо» донёс шелест листьев. Когда Кэтлин очнулась, первым её порывом было выбросить медальон, убежать и забыть встречу с нечистью, как страшный сон. Однако впервые за весь вечер она не послушала своё мимолётное желание.

«Этот человек искренне попросил меня о помощи, он на меня рассчитывает и возможно только тогда и сможет упокоится!» – сказала себе Кэтлин и обязалась перед собой исполнить просьбу утопленника. Пусть она не знала, кто такая Натали и где её искать, но это было не важно. Благодаря этой случайной встрече у девушки появилась благородная цель, такая возвышенная по сравнению с мелочным желанием богатства или славы, как настоящий искренний ответ, в чём смысл жизни. И поэтому она исполнит последнее желание умершего. Во что бы то ни стало!

Капля за каплей стекает по мокрому стеклу. То глухо, то звонко ударяются они о подоконник снаружи. Отмеривают время, поят землю и всё растущее на ней, шелестят в кронах деревьев, мокрыми брызгами разлетаются с веток на дорожки. Кап… кап… кап…

Мокрый лист прибило ветром к стеклу. Как письмо из волшебной страны, куда никому нет возврата. Детство — вот как она называется. Именно о ней всегда напоминает мне летний дождь. Тёплый, прозрачный, задумчиво барабанящий по стеклу. Он рождает мимолётные воспоминания — запахом влажной земли, стуком капель о подставленные снаружи вёдра, мокрой травой, ветками черёмухи, которую качает налетевший ветер. Кап, кап, кап…

Мимолётные воспоминания, связанные с дождём и детством.

… Дождевые капли на стекле медленно ползут вниз, стекло чуть запотело от холода. А я сижу у окна, трогая деревянную раму, провожу пальцем по слегка облупившейся краске, — а в голове сочиняются наивные детские стихи. Про «летний дождь летучий», который «солнце нам не заменит». За окном расплываются силуэты кустов чёрной смородины и крыжовника. Дождь припускает сильнее, и вот уже капли просачиваются сквозь щели деревянной рамы, растекаясь лужицей по подоконнику… И я бегу за тряпкой — вытирать этот проникший в дом летний дождь…

Капля за каплей всплывают и другие образы.

… Редкий берёзовый лесок. Просёлочная дорога, по которой мы, дети, бежим под дождём. Это из давнего, полустёртого воспоминания о прогулке в лес в гостях у родственников.

И тут же более отчётливо возникают в памяти мокрый деревянный настил у них во дворе, навес над низеньким крыльцом, с которого срываются капли дождя… Кап… кап… кап…

Я знаю, что у родственников давно всё поменялось, и нет уже ни настила во дворе, ни тяжёлой скрипящей двери, ни деревянного дивана в гостиной. Нет старых оконных рам, везде современный пластик, а доски пола закрывает красивый линолеум… Но всё это есть, оно живо в моих воспоминаниях, оно видно мне между строк в моих книгах. Там, где описываю Кристэ, я, в чём-то приукрашивая, пишу свои воспоминания о детстве.

Капля за каплей, слово за словом, ложатся строчки, рождаются образы… И уже не совсем воспоминания, скорее, нечто сказочное, пришедшее из снов и придуманного мной. Взятые из закромов воспоминаний, бережно хранимые в памяти, смешанные и перенесённые на бумагу, эти мимолётности оживают для других.

… Роняет белые лепестки раскидистая черёмуха над калиткой. Поскрипывает деревянный настил во дворе под сапогами решительно шагающего героя. Прячется ли в зарослях малины озорной мальчишка. Или, уютно устроившись на деревянном диване, вяжет безрукавку для мужа героиня… Всё это так причудливо переплелось, что мне уже не хочется отделять фантазию от яви.

Пусть всё останется так: сказочный дом, хранящий мои воспоминания, наполненный мной таким уютом и теплом, какой я только смогла вообразить. Сюда хорошо возвращаться душой, об этих героях уютно писать… А сегодня снова дождь за окном. Летний дождь, и капля за каплей стекает по мокрому стеклу… Кап, кап, кап…

И я открываю ноутбук и печатаю, запечатлевая очередные мимолётные образы. Они останутся после меня, и кто-то незнакомый однажды прочтёт и представит всё это — иначе, по-своему. И, может, тоже вдохновится что-то написать. Капля за каплей, слово за словом — в мире станет ещё на одну сказку больше.

Пузырек со дна стакана игриво пробирается на верх, и лопается. Тц… Одновременно сознаю своё ничтожество и зависть к нему. Перевожу свой взгляд на дверную ручку с обшарпанной позолотой. Её изгибы напоминают улыбку Чеширского кота, такую же ехидную, но с золотыми зубами. Она жадно скрывает мир по ту сторону двери, и съедающее чувство внутри меня разгорается там, где я его испытывать не могу, где-то между горлом и сердцем. Эдакий эффект Лазаря, но эмоции живут даже в парализованном теле. Для меня в этой комнате все навсегда отравлено ожиданием смерти и моей неспособностью. Весь мой мир сомкнулся в однажды прожитых днях.

Я совсем маленький, стою с родителями у подножья горы, мы собирались подняться на верх, но облака с рассветом упали на землю, поэтому решаем, что нет смысла идти. Туман такой густой, что даже не видно гору, ты просто незримо ощущаешь её присутствие. Отец стоит рядом, весь затушеванный белой дымкой, как призрак. Его голос хриплый и теплый словно плывет вместе с туманом. Помню подумал: «Наверное так должен выглядеть загробный мир». На удивление это воспоминание одно из самых живых, я ощущаю себя в этом моменте, чувствую себя в том теле, будто там сохранилась моя нулевая версия, к которой я могу вернуться и начать сначала. Другой день напротив слишком ясный, солнце высвечивает каждую деталь, будто кто-то подправил яркость в моих глазах. За мгновение до того, как я влюблюсь с первого взгляда, мир затихает в унисон её дыханию, трусливая бабочка садиться ей на руку, и она замирает, чтобы не спугнуть насекомое. Бабочка медленно расправляет свои голубые крылья отсчитывая момент, в который ей можно будет упорхнуть, не учинив хаоса где-нибудь на другом континенте, или в чьем-нибудь далеком будущем. Звонкий смех разливается музыкой в тишине, и я влюбляюсь в этот звук, в этот нежно прощающийся с бабочкой взгляд, в человека которого лишь секунду назад увидел. Я не знакомлюсь с ней, этот момент мне кажется слишком прекрасным, и я боюсь его разрушить. Теплый, осенний вечер, дочь играет для меня на скрипке, и музыка покрывает собой шум дождя за окном, разливается бальзамом у меня на душе, и на миг делает меня самым счастливым, наполняет гордостью и восхищением. Я не говорю ей как она гениальна, хочется воспитать в ней скромность, напротив строго резюмирую её мельчайшие недочеты, про себя улыбаясь раздражению, промелькнувшему у неё на лице, еще не зная, как после буду скучать за каждой её улыбкой. С темного неба медленно сыпется снег, я в последний раз управляю машиной и собой, глаза щиплет словно собираюсь заплакать. Я только что ушел из семьи, жена умоляла попытаться еще раз, но я слишком устал пытаться исправить то, что правильным не было никогда.

Одно за одним воспоминания воскресают надо мной подобно живым мертвецам, и я похоронен среди них, на этом кладбище несбывшихся мгновений, несказанных слов, несовершенных попыток. Снова смотрю на стакан, где очередной пузырек совершает то, что я не могу, выбраться с этого дна, или исчезнуть. Злость внутри меня закипает и тухнет, она всегда мимолетна, сожаления вечны.

Самое сложное испытание для человека — время. Какое бы решение ни принял, каким бы путём ни пошёл: что скажешь об этом пути через двадцать лет? Сколько раз успеешь развернуться и зашагать в обратную сторону?

Был бы бессмертным — свихнулся бы: оттого что всё перепробовал, а верен ничему не остался; и непонятно — так где же ты сам, подлинный, в чём твоя неизменная суть.

Мир человеческих виртуальных творений меняется ежесекундно, приковывает внимание всё новыми происшествиями, словами; увлекает, позволяя забыться среди суеты, переполниться мелочами, потеряться в них, успокоиться и не думать.

Если оторваться от экрана — мир вещный, природный стоит, как стоял, тёмной незыблемой массой, неподатливый и тяжёлый; над мокрым асфальтом холодное молчание ноября; луна неподвижно смотрит из ночной пустоты, и ясно чувствуется, что короток и непрочен стук человеческого сердца.

Осознание смертности — всеобщей, неизбежной, неотменимой — странным образом смыкается с ощущением, что жизнь есть нечто большее, чем просто жизнь. Рождение ребёнка заключает в себе нечто большее, чем просто рождение; и свершение жизненного пути словно бы не равно само себе, но содержит некую тайну, намёк на иное, недоступное.

Конечность нашей жизни похожа на горькое лекарство — от забывчивости: ведь, ныряя с головой в сутолоку очередного дня, так легко позабыть, что есть что-то ещё, незримое, скрытое за неповоротливой очевидностью вещного мира.