Салфетки-328. Голосование

Было жарко и лениво.

— Ну, что?

— Да как всегда. И слышать не хотят. Грозят пожаловаться герцогу Брауншвейгскому.

— Браун …, — дракон почесал брюхо, раздался противный скрип железа, — это не тот ли герцог, что проиграл нам всё, до последнего хомута на конюшне?

— Нет, тот после проигрыша застрелился из аркебузы, а это наследник, он унаследовал все долги покойного.

— И никак?

Рыцарь передернул плечами, мол, зачем спрашиваешь?

Дракон разочаровано тихонько свистнул. Стоящая на пригорке лиственница обсыпалась до последней иголки и смущенно прижала ветки к стволу.

Показалась телега, гружённая доверху ящиками, бочками и источающая ароматы копчёностей. Не доезжая до пещеры, возница соскочил с телеги и задал стрекача. При виде дракона лошади грохнулись в обморок. Рыцарь сходил к телеге и вернулся, неся бумагу.

Дракон с любопытством в три головы уставился на рыцаря.

«Граждане вымогатели, — громко прочитал рыцарь, — если вы избавите меня от жены покойного герцога, что досталась по наследству, то ничего не будет препятствовать потоку моей щедрости. Задаток перед вами. Герцог».

-Итак, дорогой рыцарь, — обгладывая огромную кость, провозгласил дракон, — у тебя намечается свадьба.

— Какая свадьба, — завопил рыцарь, — жена покойного герцога старая, как прабабка Тутанхамона!

— Тебе её не варить, а за обед надо платить.

— Агенты иностранные, что творят! Сталина на них нет, а то бы быстро всех к стенке поставил! Вы только полюбуйтесь – устроили конкурс школьных работ! – ворчал старик, брызгая слюной, протягивая газету Валерию.

Тот бегло просмотрел статью. Там было написано, что историко-просветительское общество, внесённое в реестр иностранных агентов, провело ежегодный конкурс исторических исследовательских работ старшеклассников. Эту организацию Валерий не только знал, но уже лет десять состоял в оргкомитете этого конкурса.

— А что конкретно Вам здесь не нравится? – спросил он старика.

— Они же все торгуют Родиной, и Госдеп им за это платит!

В другое время Валерий непременно объяснил бы попутчику, что имеет к этому конкурсу самое прямое отношение, и назадавал бы кучу вопросов, которые поставили бы ярого сталиниста в тупик, заставив злиться. Но сейчас после суток перелёта он чувствовал себя дико уставшим. К тому же другие попутчицы – молодые девушки Маша и Даша – уже ложились спать. Поэтому Валерий не сказал больше ни слова и, допив чай, последовал их примеру.

Пронзительный крик Даши ворвался в сон так внезапно, что Валерий вскочил от неожиданности.

— Что случилось? – спросил он, сонно продирая глаза.

Ответ он увидел, взглянув вниз. Старик, впившись клыками в тонкую шейку спящей Маши, сверкая в темноте красными глазами, сосал её кровь.

Раздумывать было некогда. Спрыгнув с полки, Валерий кинулся на упыря и изо всех сил дёрнул его на себя. Тому пришлось отпустить горло жертвы. Зато сам Валерий едва успел увернуться от клыков, что клацнули в нескольких сантиметрах от его шеи. Недолго думая, упырь бросился в атаку. Валерий порадовался, что в юности занимался боксом, ибо упырь обладал поистине чудовищной силой, а гнев и злоба её удваивали.

— Залезь ко мне в сумку, — попросил он Дашу. – Там бутылка. Дай её мне.

Но девушка сидела на верхней полке, прижавшись к стенке, и дрожала от страха. Дело плохо! По-видимому, придётся выкручиваться самому.

Изловчившись, Валерий схватил с полке простыню и набросил противнику на голову. Теперь главное – добраться до святой воды.

Пластиковая бутылка, по счастью, лежала недалеко. Лишь только Валерий успел вытащить её из сумки, как упырь, избавившись от простыни, снова кинулся на него.

— Получай, упырь! – крикнул Валерий, выливая на него святую воду.

Попутчик истошно завопил, так, что, казалось, все демоны восстали из преисподней. Но через пару минут затих, и посреди купе, источая зловоние, остался лежать полуразложившийся труп. Тяжело переводя дух после трудной битвы, Валерий вылил на Машу остатки святой воды. Та заорала благим матом, словно на неё вылили не иначе как серную кислоту.

— Я сделал это для того, чтобы она не стала вампиром, — рассказывал Валерий своим коллегам. – Всё-таки этот упырь её укусил. Потом вызвали скорую.

— И как? Откачали?

— Да, слава Богу! Упырь не успел выпить много крови. Век буду благодарен отцу Николаю за святую воду! Взял, чтоб его не обижать – всё-таки атеист, а она-то нас всех и спасла… Проводница потом на крики прибежала, спрашивает, что да как. А как увидела труп, всё поняла.

— Что поняла?

— Да в этом купе, оказывается, год назад старик умер от сердечного приступа, бывший майор КГБ. И как раз в этот день. Вот, видимо, и шастает неупокоенный. Вернее, шастал… Бедная Дашка! От ужаса просто на глазах поседела. Да и я, видимо, ещё долго буду бояться ездить в поездах…

Скромный спутник с завидным упрямством следует за человеком уже тысячи лет. По тропкам, дорожкам и дорогам. Многие с ним знакомы лично, но еще большее количество просто не обращает внимания. На что там глядеть? Маленький, невидный, сейчас не в почете.

А были времена… Дружбу водил с лекарями и знахарками, уважали и ценили за помощь. Знаток в исцелении ран и язв, воспалений и отеков, укусов всяких гадов, летающих и ползучих. И именно они, эти самые гады, по преданию и познакомили спутника с человеком, вернее научили извлекать пользу от знакомства. Ехала как-то телега по дороге, а тут на пути две змеи грелись на солнышке. Одна успела убежать от колеса, а другой не повезло… Так вот та, шустрая вернулась со спутником, и он вылечил раненую змеюшку. С тех пор и люди стали обращаться за помощью к скромному попутчику. И помогал…

Человек расселялся по земле и спутник с ним заодно. Не отставал, бежал следом. И даже переплывал моря и океаны. И там за океаном имя у него стало другим. Индейцы прозвали его за верность пришельцам — след белого человека, где один, там и второй. А здесь у нас имя у него самое простое – подорожник, спутник, попутчик.

Света наслаждалась мельтешением деревьев за окном. Стук колёс, словно метроном на пианино в квартире сестры, давал ритм дорожной музыке. Приглушённый свет в их купе проводников рыжими бликами плясал на стенке пустого стакана. Чайная ложка в нём тихо позвякивала в такт поезду.

Настюха – вторая проводница, уже начинала падать в быструю фазу сна. Наверняка опять на берегу моря жуёт бутерброд. Около года назад она даже проснулась, когда её рай был так нахально прерван барахтающейся в воде подругой. Светлана безуспешно пыталась вырваться из тёплого кисельного плена моря. Потом её минут тридцать в туалете вагона рвало. Хорошо хоть напарница ничего не заподозрила.

Света легла на своё место и привычно погладила фенечку из бисера на левом запястье. Потом прикоснулась рукой к стене. Там, в соседнем купе, уже вступала в глубокий сон пожилая женщина. Что у неё за мир? Какие эмоции, чувства, запахи? Стук колёс и мерное покачивание растворяли полумрак реальности. Света вяло отмахнулась от лёгкого и медленного сна и поспешила в мир незнакомой женщины…

В грудь упруго толкнуло смрадом больницы. Гостья, поняв, что сон отнюдь не хороший, попыталась отступить за границы проявляющейся как на поляроиде палаты. Болотно-зелёная стена холодом упёрлась в лопатки. А вот и больничная койка с ржавчиной на старой дужке. Остальные кровати и пациенты оставались расплывчатыми и серыми. Лежащий у окна умирающий старик застонал и попытался приподняться.

Старушка положила руки на его грудь:

– Семён, не стоит. Полежи немного.

Света покачнулась и осела по стене на пол. От пушистой, пахнущей мёдом и чабрецом, нежности подкосились ноги. Эти двое до сих пор любили друг друга…

Сны-воспоминания обволакивали сильнее всех. И вырваться из них без ущерба здоровью было практически невозможно. Оставалось надеяться, что это не затянется на часы. Там, в купе пройдёт минут пятнадцать, а тут…

Глаза старика немного просветлели и заблестели. Он улыбнулся жене:

– Катя, а та девочка в порядке?

Хозяйка сна кивнула.

Неожиданно Света почувствовала запах шашлыка, пыльцу щекочущего смеха, шелест прибоя, скраб песка под ногами… Новые воспоминания во сне начали стирать палату.

– Ты спас её, – прошептала Катя.

Горечь слезами давила горло. Света судорожно вздохнула и попыталась встать на ноги. Ничего не вышло.

Палата растворилась, и пляжный песок зашелестел под руками. Света взяла горсть и просыпала сквозь пальцы. Еще одно воспоминание.

Катя кричала кому-то вдаль и продолжала делать закрытый массаж сердца мужу. Слишком долго… Спасённую девочку лет десяти откачивали рядом.

Света несколько раз моргнула. Родимое пятно на левом запястье у ребёнка! До боли знакомое пятнышко в виде розового сердечка. По крайней мере, так считала сестра. А Света хихикала и зачем-то прятала его фенечками.

Гостья посмотрела на хозяйку сна и поймала холодную сталь глаз. Катя, не отрываясь от массажа, гаркнула на весь сон:

– Чего расселась, курица?! Помогай с девочкой, живо!

Света покорно кивнула и бросилась к маленькой себе. Бледное лицо, синие губы… Три минуты пятнадцать секунд. Именно столько она находилась на пороге смерти.

Пелена сна растворялась от яркого света. Поезд остановился. Фонарь на перегоне слепил прямо в глаза Кати.

Света проснулась и села. Непроизвольно зевнула, потянулась и, надев тапочки, пошла в туалет. Бывало такое, что она невольно влияла на чужой сон, как тогда, с Настей… Стоп! Но ведь Катя сама вспомнила тот берег, мужа и девочку с родимым пятном!

Света выскочила из туалета и ланью метнулась в соседнее купе. Катя не спала. Она сидела и грустно смотрела в смартфон. Увидев проводницу, старушка отложила гаджет:

– Что-то случилось?

Света нерешительно замерла на пороге:

– А вы верите в совпадения, Катерина?

Она улыбнулась:

– Я считаю, что совпадений не бывает… Света. Чаю будешь?

Вера, Верочка, ты читаешь,

словно мысли мои листаешь...

сначала накраситься. потом одеться. почему именно в таком порядке — не знаю, так сложилось. кстати, почему «одеться» — значит одеть себя, но «надеть» на себя что-то? строгие правила русского языка и так непонятного иностранцам. теперь посмотреть на себя в большое зеркало в коридоре — порядок, можно выходить. телефон в руки, наушники в уши, ищем «Вера Полозкова», всё равно что и с любого места…

люди. серая масса, безликая, взгляд не задерживается ни на чем. мимо, все мимо, пока кто-то не нарушит твое личное пространство или ты не нарушишь чьего-то. дети — самое прекрасное. чистые, светлые, радостные. у тебя их, кажется, двое? тогда ты со мной согласна.

ты рассказываешь мне свою короткую, но такую длинную жизнь, в которой я каждый раз узнаю что-то своё. ты много потеряла, но еще больше нашла, поэтому делишься советами как выжить, выстоять, завоевать своё место. как расставаться с прошлым, как строить будущее, или не строить ничего и жить сегодняшним.

все вокруг не имеет значения потому что мы идем с тобой, держась за руки. ты рассказываешь какие у тебя прекрасные друзья и я завидую. а потом вспоминаю что мои двадцать с чем-то остались далеко позади, в общаге для молодых специалистов по распределению. там же и ночные посиделки с гитарой, и походы в пивные рестораны, где ребята разливали водку под столом. и танцы в маленькой комнате на три железных кровати. и песни, которые мы пели, сидя на подоконнике в конце коридора, и кто-то не понимал — как можно петь, если вы трезвые? дружная компания ребят-электронщиков — заводская элита! с их тонким юмором и демократичным интеллектом. и стихи. Анненский. и фильмы. Тарковский. а потом можно просто выйти в ночь с парнем, к которому ты не знаешь что чувствуешь и не понимаешь что он испытывает к тебе, болтая обо всем, не замечая что вы уже в парке, который на самом деле что-то среднее между лесом и заповедником. и вдруг испугаться. за него. потому что знаешь что если что-то случится, то он будет защищать тебя. и оценить его молчание — ни единого намека на вернуться, чтобы не показаться трусом…

когда мы с тобой — остального мира для меня не существует. я слушаю и слушаю тебя, соглашаясь почти со всем. и каждый раз поражаюсь твоему таланту не просто найти слова, но и так изящно их сплести в историю. и тогда забываю о своих проблемах и горестях, хотя бы на время…

… вырвать меня из этого мира, наполненного твоей виртуальностью, может только реальный звонок единственного, любимого, который превыше всего.

Точка была практически исчерпана. Запасы внутренней энергии теперь даже превышали норму и давно следовало бы переместиться, однако подходящего транспортного агента в зоне доступа никак не попадалось.

Перемещения обычно происходили без проблем — Стоуни привлекал большинство летающих разновидностей местных аборигенов, маскируя тело под их обычную пищу. Транспортировка протекала довольно быстро, и в итоге ему удавалось оказываться в совершенно новой точке энергетического поля планеты. Так было и в последний раз, пару сотен циклов назад…

В зоне доступа возник необычно сложный сигнал — совершенно отличающийся по иструктуре от информпакета голодного аборигена. Точнее — в этот раз объект желания формулировался гораздо абстрактнее, чем просто пища, хотя степень эмоционального возбуждения агента ощущалась вполне отчетливо. Транспортная скорость также была меньше обычной, видимо это был нелетающий вид. Но Стоуни уже определился с необходимостью перемещения, поэтому приступил к трансформации.

***

"… Красивая, большая, совершенно новая, только что отчеканенная монета… Целый полсенмилк… Нет, настоящий сенмилк!" — воображение мальчика настолько живо рисовало желанную находку, что он буквально видел, как она волшебно поблескивает на его ладошке.

Финди рос в бедной семье и мечтал разбогатеть. А самый быстрый и логичный, по его мнению, способ был — найти клад или хотя бы монетку. Поэтому целыми днями тщательно изучал ближние и дальние окрестности поселка в надежде наткнуться на… А что это блеснуло там, в траве?!

Он просто обомлел от восторга — среди пожухлых опавших листьев во всей красе лежала она, точь в точь такая, как мечтал, полновесная монета достоинством в целый сенмилк; невообразимое, сказочное богатство!

Огласив местность торжествующим воплем, Финди зажал монету в потном от волнения кулачке и вприпрыжку побежал домой…

Петрович тихо выругался, отступая от открытого люка на безопасное расстояние. Под воздействием винных паров, клубящихся в его разгорячённой голове и складывающихся в фантастические картины райского сада, он чуть не сделал опрометчивый шаг в пустоту, но какой-то неуместный в ночной тиши звук вовремя отвлёк его от блаженного полутранса буквально в шаге от пропасти.

Алихаиль с облегчением перевёл дыхание. В тот роковой момент, когда его подопечный чуть не свернул себе шею, единственное, что пришло в голову ангелу-хранителю – испустить протяжный утробный вопль, имитирующий победный клич потрёпанного в схватке кота-победителя. Ещё не время. Срок Петровича ещё не подошёл, и именно Алихаиль должен проследить, чтобы этот жалкий никчёмный пьяньчужка прожил остаток отведённой ему жизни без особых проблем, наслаждаясь своим любимым тёмным пивом.

Хотя грех ангелу жаловаться, ведь, несмотря на юность, да и что скрывать – некоторую безмозглость, ему уже доверяют оберегать подобные сосуды, охраняя их от всех жизненных перипетий. А лет через двести-триста он сможет получить и повышенный ранг, позволяющий приглядывать и за праведниками, такими, например, как Серлихов. Этот господин воистину сборище самых высоких добродетелей! Его дух, не омраченный ни гневом, ни излишествами, ни извращениями, несёт в себе изысканный аромат высокомарочного коньяка, достойного занять почётное место во время божественного пиршества.

Алихаиль немного помечтал, представляя, как этот дух будет сочетаться с пропитанной шоколадом бабкой Анисьей – настоящим божьим одуванчиком, как о ней поговаривали соседи, истово блюдущей заповеди и по выходным откармливающей своих внуков пышными яблочными пирогами. Надо бы подкинуть высокоранговым идею приобщить к праведности и внуков, чей молочный аромат так сладко переплетается с пышным воздушным тестом и душистыми фруктами. А лучше самому проследить за детьми, чтобы иметь возможность самолично доставить их в пиршественную залу.

Отвлекшись на несколько мгновений от пошатывающейся в ореоле фонарного света фигуры, Алихаиль вернулся к наблюдению за своим подопечным. Не время для фантазий. Если он не справится с порученным заданием, то может упасть на самое дно, потеряв сразу несколько позиций в текущем ранге. И тогда придётся ему работать с совсем уж пропащими сосудами, которых, правда, и охранять–то не надо. Скорее наоборот, подталкивать к сумасбродствам. Поставка самогона и другого низкопробного пойла на столы низших не должна прерываться ни на мгновенье, иначе они могут взбунтоваться и выйти из под контроля. А кто тогда будет присматривать за котлами, подавать свет и тепло в божественные залы? Всё же, благополучие небожителей зиждется именно на каторжной работе всех этих низкоуровневых, потому и не переводятся грешники в подлунном мире, приумножая своё количество. Изысканные блюда – это, конечно, хорошо, но и работягам питаться надо, хотя бы и отбросами.

Асфальт поблёскивает влажным ониксом в свете фар. Капли дождя стучат по лобовому стеклу всё настойчивее. Окна слегка приоткрыты, воздух наполнен электрическим напряжением.

Голос водителя звучит доверительно и вкрадчиво. Я не вникаю в смысл его слов, вслушиваясь лишь в их успокаивающий шелест. Шёпот дождя сливается с ним, создавая дуэт — мягкую, тревожную колыбельную.

Я знаю, что он думает: я его пассажир, а значит, заключила негласный договор — довериться, подчиниться. Он уверен, что в этой игре ведёт он, не зная, кто его тёмный попутчик. Я — подыгрываю. Нет ничего проще, чем спрятать себя за небрежными локонами и кроткой улыбкой.

Дождь постепенно становится ливнем, небо рассекают рыжие лезвия молний. Водитель говорит мне что-то — на этот раз отрывисто, немного нервно. На его лбу медленно выступают капельки пота: нетерпение, возбуждение, щепотка страха.

— Веди быстрее, — говорю я, добавив в голос искусственного волнения.

И он улыбается расслабленно, успокоенно. Он знает, что победа за ним, власть и сила за ним.

Наслаждаясь моментом, я откидываюсь на кожаное сидение, тону в неопределённости, глубоко вдыхаю разреженный воздух. Приближается шторм. Мягко шелестят и скользят колёса.

— Довези меня до края дороги, — беззвучно шепчу я, сминая шёлк плиссированной юбки.

Словно послушавшись, машина резко сворачивает на обочину и замирает, будто бы в нерешительности.

«Давай же, — думаю я, — обернись. Я хочу видеть твои глаза, слышать твой голос».

Но отвечает мне лишь глухое молчание, сполохи молний и лунный свет. Холодный ливень врывается в салон сквозь приоткрытые окна. Он думает, что знает, что делать, но мешкает. Я — нет.

Сквозь струящиеся складки ткани я нащупываю рукоять из слоновой кости в скрытом кармане юбки. Она идеально ложится в ладонь, дарит незабываемую секунду слияния, единения.

И это последняя секунда, когда он не знает, кто из нас ведёт.

Кто ты, спутник мой пушистый, и зачем идешь за мной?

По дороге неизбитой вряд ли мы придем домой.

Говоришь, что ты волшебный путь хранишь давным-давно?

Ну и сказочник лукавый! Здесь не ходит же никто.

Мне поверить предлагаешь и готов помочь в пути?

Провожатым быть желаешь, чтоб не сбился я в ночи?

И подскажешь, где таится старый золотой дракон?

Думаешь, готов делиться, он накопленным добром?

И поможешь в древнем замке, что заснул лет сто назад,

В паутинной серой дымке отыскать заветный клад?

Даже, если захочу я, ты отдашь златую цепь?

…Потому что дуб спилили, и кому ты будешь петь?

…Потому что позабыли и забросили твой путь,

И никто давно не хочет в сказку старую свернуть?

…

Знаешь, спутник мой пушистый, мне не нужно то добро,

С ним идти за чудесами будет очень нелегко.

Лучше проводи меня ты в место то, где звездопад

Превращает все секреты в быль, в желаний водопад.

Покажи в лесу местечко, где танцуют ночью феи,

Ты споешь им про колечко, я сыграю на свирели.

А потом найдем в тумане мы пасущихся коней,

Тех крылатых и волшебных, от которых мир светлей.

…Так, согласен? Мы приладим золотую цепь к ведру,

Чтобы люди доставали из колодца поутру

Горсти звезд и сказок новых…

…Ты ведь им расскажешь снова?

Мой поезд мчится в ночи безмолвной, стирая даты ушедших лет, и кто-то входит на остановках, а кто-то уже потерял свой билет.

Сияет поезд гирляндой яркой, гляжу в окошко на темноту, ища за воздушной небесной дымкой ответы на все свои почему.

И, кажется, правда, сейчас узнаю, и станет ясно и хорошо, а то заоконное тянет и манит, остановиться и выйти, шагнуть в ничто.

Ответы есть, я знаю точно, но там за окном плывут миражи, а рядом дышит живой и теплый, мой спутник, что вечно меня сторожит.

Попутчик в поезде и не единожды, не давший выйти в чужое время, он отвечает на все вопросы, молча грея собой колени.

Знаю, выйдем на разных станциях, я его удержать не сумею, надеюсь, встретимся где-то дальше, в новом поезде, в новом времени.

Ну, а пока мы вместе едем, считаем звезды и сочиняем сказки, и отвечаем на все загадки легким касанием мягкой лапки.

Промозглый декабрьский ветер трепал оголенные ветви почерневших деревьев, которые, стремясь ввысь, терялись на фоне потемневшего вечернего небосвода. По почти пустому перрону порывы ветра протаскивали мелкие крупицы снега, и мелкий мусор, что покинул когда-то карманы и руки ожидающих поезд.

Господин Воронов, мужчина лет за сорок, мерил шагами платформу, то и дело поглядывая на часы. В одной руке он держал объемный чемодан, в другой сжимал счастливый посадочный билет. Почему счастливый? Потому что в кассе это был последний билет, который ему удалось выкупить. Аврал в предновогодние дни, тут уж ничего не попишешь. Но кому отдых, а кому конференция. Андрей Васильевич вглядывался вдаль, с каждой минутой нервничая все больше и больше, и, наконец, оповещая гудком о своем появлении, на путях показался долгожданный поезд. Семафор переключился на зеленый, и пассажирский состав уверенно подъехал к станции. Вагоны встретили станционного смотрителя и мужчину теплым светом в окнах и смотрящими из них скучающими лицами.

Поезд тяжело, будто пыхтя, остановился, и Воронов, предъявив проводнику билет, поспешно юркнул в проход.

— Так, купе номер пять, номер пять.., — бормотал мужчина, продвигаясь по совершенно пустому, на удивление, проходу и рассматривая таблички с номерами. Мгновение спустя место было найдено. — Ну, наконец! Всем добрый вечер, уважаемые, — Андрей Васильевич открыл дверь, в ожидании увидеть забитое купе, но оно оказалось абсолютно пустым, что не могло не удивить.

— Повезло вам. Все, кто занимал эти места, вышли на предыдущей станции, — послышался приветливый голос молоденькой проводницы. — Белье?

— А-а, нет, спасибо, я выхожу через пару часов, — Воронов помахал рукой перед собой.

Девушка улыбнулась и направилась дальше по вагону, мужчина же зашел в купе и закрыл за собой дверь. Такой расклад его явно устраивал, можно спокойно просмотреть документы, отдохнуть в дороге, в конце концов. В купе было душно, и неудивительно, ведь топили так, что можно ходить в одном лишь нижнем белье. Пассажир поместил свой багаж на полку и открыл форточку, и тут же коротенькие шторки заколыхались от ворвавшегося сквозняка. Поезд тронулся с места и покатил по путям.

— Вагон-ресторан закрывается до восьми часов завтрашнего утра! — послышался громкий мужской голос и торопливые шаги.

Андрей Васильевич выглянул в коридор, увидел широкую спину рослого проводника, который скрылся в служебном помещении, и с облегчением вздохнул — сейчас ему хотелось покоя. Яркий свет в коридоре приглушили и все погрузилось в сонную и спокойную атмосферу. Удостоверившись, что все угомонилось, Воронов устало плюхнулся на мягкое сидение.

Городской вид с его бесконечными огнями сменился пригородным, а затем и сиротливым загородным. Сквозь темноту едва ли можно было что-то разглядеть, и мужчина, достав из чемодана объемную папку, принялся изучать ее содержимое. Время текло размеренно, даже медленно; стук колес и монотонное покачивание стали навевать на мужчину дремоту, и он отложил бумаги в сторону, дабы совсем не заклевать носом.

— Хорошо хоть курить разрешено, — он достал сигарету и зажал ее губами; горький запах и тонкие струйки дыма тут же заполнили собой купе. Но едва Воронов погрузился в размышления, как их нарушил робкий стук в двери. От неожиданности одинокий пассажир чуть не выронил сигарету. — Да!

— Прошу прощения, — в проеме появился мужчина лет пятидесяти с виноватым выражением на лице. — Добрый вечер.

— Добрый вечер, — Андрей Васильевич привстал. — Чем могу помочь?

— Мне очень неловко, но я почувствовал запах сигаретного дыма, проходя по коридору… Вы не угостите меня сигаретой — мое курево закончилось, к несчастью, а тут и обратиться больше не к кому, все будто уснули.

Незнакомец переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Воронов уловил настроение визитера и пригласил того войти. Он вытащил пачку из кармана и протянул ее гостю.

— О, благодарю! Вечно так со мной; вот, приходится докучать людям.

— Ничего. Составите компанию? Скрасим путешествие беседой.

Неизвестный добродушно улыбнулся, от чего его шикарные посеребренные сединой усы пришли в движение, вошел в купе и устроился на скамье. Волосы на его голове соответствовали усам — такие же белесые.

— Меня зовут Александр, — он протянул руку мужчине. — Еще раз извините за беспокойство. Всю жизнь в дороге, существую для этого, так сказать; только и вижу, что бесконечно меняющиеся виды за окном, да непрерывный поток самых разных людей. Раньше забывал запастись табаком для своей трубки, а теперь и вовсе нет на это ни времени, ни возможности.

— Андрей, — представился Воронов, пожав руку нежданному гостю, и отметил, что она была ощутимо холодной; он тут же поспешил закрыть форточку. — Вот как! Я думал, что сейчас трубки уж никто не курит, все больше сигары и сигареты.

— Не могу изменить своей привычке и страсти, — Александр пожал плечами и расстегнул тоненькую курточку, из-под которой выглянула рубашка работник железной дороги, но какого-то старомодного пошива.

Андрей Васильевич поинтересовался, не проводник ли часом его гость, и разве разрешается работникам вот так рассиживать в купе с пассажирами, и тем более курить. На это Александр лишь рассмеялся и пояснил, что не стоит так беспокоиться, ибо ему ни разу не пришлось пострадать от подобных «выходок», и что он частенько увлекается разговорами с путешественниками. Затем проводник вновь вернулся к теме своей драгоценной трубки:

— Вот она, моя любимица. Как видите, еще не перевелись подобные вещицы и их ценители. Она у меня столько лет! Сейчас уж таких не делают, — мужчина вытащил из-за пазухи чуть ли не произведение искусства: роскошная биаровая трубка с резьбой на меленькой чаше и длинным изогнутым мундштуком чернильного цвета. — А! Какова!

Андрей Васильевич приподнял брови и одобрительно закивал; взяв бережно в руки курительный предмет, он принялся внимательно разглядывать его. Тем временем визитер закурил предложенную ему сигарету и стал пускать густые клубы дыма, было видно, как он наслаждается сим действием. Воронов отложил в сторону диковинную вещицу и последовал примеру гостя. Минуты по-прежнему тянулись, позволяя размеренно вести разговор, переходить от одной темы к другой. Пассажир наблюдал за проводником, и ему стало казаться, будто что-то неестественное присутствует в его облике, манере держаться. Говорил он о чем-то совершенно несовременном, выяснилось, что мужчина не в курсе последних событий, происходящих в мире, зато его познания о первой половине двадцатого века, особенно о железной дороге, были весьма впечатляющими. Но настоящее удивление посетило Андрея Васильевича тогда, когда ему почудилось, что голова собеседника, окутанная дымом, стала чуть ли не просвечивающей насквозь.

«Быть не может!» — Воронов потер глаза. Но стоило пелене немного рассеяться, и все приобрело привычные очертания.

— Ну, что ж, засиделся я, пожалуй, пора и честь знать, — Александр поднялся с места и направился к выходу. — Еще раз благодарю за гостеприимство и за сигарету. Но трубка, на мой взгляд, лучше, — с этими словами проводник покинул купе.

— Чудной мужик, — усмехнулся Андрей Васильевич, и вновь потянулся к форточке, чтобы ее открыть. — Ну и надымили мы тут, спасибо за это никто не скажет. Боже мой, да Александр трубку свою забыл! Говорил про нее, говорил, и оставил! — Мужчина посмотрел на наручные часы — до станции осталось полчаса. — Ничего, буду выходить — отдам. Ну надо же!

Повертев трубку, он бережно спрятал ее во внутренний карман пиджака. Для надежности. Оставшееся время Воронов скучающе глядел в окно — больше его никто не побеспокоил, — и вскоре показались веселые городские огни и светящиеся рекламные вывески. Поезд стал сбавлять ход, и состав подъехал к перрону. Мужчина накинул пальто, схватил чемодан и поторопился к выходу. В конце коридора стоял проводник и изучал какие-то бланки. Воронов на ходу вытащил изысканную вещь из кармана и подошел к работнику поезда.

— Извините, ваш коллега оставил в моем купе свое добро.

— Что? О чем вы? — в глазах парня читалось полное непонимание.

— Ваш коллега, проводник по имени Александр, седоволосый мужчина с усами, забыл в мое купе свою курительную трубку. Вы не передадите ее ему?

Очи паренька округлились от удивления, а затем он неожиданно расхохотался:

— Вот же черт неугомонный! Его вы видели? — работник взял под локоть Воронова и подвел его к висящему на стене фото. С него смотрел солидного вида мужчина до ужаса похожий на Александра: те же ухоженные густые усы, лукавые глаза с прищуром и открытая улыбка. Пальцы сжимали ту самую трубку из биара. Фотография датировалась одна тысяча девятьсот тридцатым годом!

— Его, — еле выговорил Андрей Васильевич, сумев подавить изумление. — Что все это значит?

— Александр Матвеевич был одним из лучших конструкторов железнодорожных поездов своего времени, и, как поговаривают, его страстью было курение трубки, с которой он никогда не расставался. Но случилось так, что однажды он просто исчез, пропал и больше живым его не видели. Пытались найти, строили разные догадки, но результат был нулевым. Как рассказывали, лет через десять пассажиры стали жаловаться на надоедливого проводника, желающие прикурить, и все как один описывали Александра Матвеевича. И появлялся он в поезде всегда так же неожиданно, как и исчезал.

— И что? Что?

— Он является пассажирам именного этого направления вот уже полсотни лет. Вы видели призрак, вот что.

— Быть не может! Как же тогда.., — Воронов посмотрел на свою руку, но кроме пустоты на ладони ничего не обнаружил — курительная трубка пропала. — Что же это…

В эту минуту прозвучал протяжный гудок, говорящий о скором отправлении состава, и молодой проводник, откашлявшись, вежливо напомнил мужчине, что пора на выход. Воронов, продолжая пребывать в полном недоумении, сошел на платформу — неужели он беседовал с привидением?!

Белый автобус плавно движется по скользкой, словно бы слюдяной от вчерашнего дождя, дороге. Шелест леса вплетается в тихий говор пассажиров. В основном, дачников. Сухоньких старичков да старушек, едущих кто по грибы-ягоды (после дождя-то взойти должны), кто на огород – помидоры с огурцами собирать, кто – покойников навестить – здесь кладбище недалеко. Старое, полузабытое, позаброшенное. Молодёжь и тропинки туда не знает. А старики помнят. И ходят. Следить за могилками надо… Скоро некому будет. Так и едут. Тихо, неспешно. Их обгоняют машины, хотя их здесь немного. Даже трактора… А они всё едут и едут. Едут и едут.

Шуршат шины по скользкой слюдяной дороге. Снова хмурится небо – видно, дождь будет. Шелест леса вплетается в тихий говор пассажиров. Белый автобус едет к кладбищу и не делает остановок.

— Евгения Васильевна, а что ж это вы нас совсем забыли – не заходите?

— Да так, Марфа Евгеньевна – некогда.

— Как же некогда? Вы заняты так?

— Да. Занята. Мужа только что схоронила. Теперь сына жду.

— А у меня десять тыщ вчера спёрли! Ироды! В квартиру залезли и спёрли. В наглую! Я их дубиной своей…

— Это ты костыль, что ль имеешь в виду, Сергеич?

— Ну, да… Да не мешай ты! Вишь – рассказываю человеку… Так вот…

— Вчера хоккей смотрел. Наши всех порвали. На куски. Весь лёд в кровище был. Словно тряпка кумачовая.

— Нашёл, чё смотреть… Лучше бы на улицу вышел – там то же самое было. Бесплатно только. И вместо льда — асфальт да столбы фонарные. Легонцы на Бегунов накинулись – вот битва была… Кому глаз, кому хлебало раскроило… А ты говоришь – хоккей!

— Медный грош цена тебе, Яков. Медный грош.

— Это почему?

— Потому. Пьёшь много.

— Так ежели пью, почему медный?

— Говорят так, дурья башка.

— А мне…

— Из Нового Завета выводится – Бог есть Любовь.

— А то, что на столбах – тоже Бог?

— Легко больно одеты, Марьюшка. Дождь будет.

— Ничего, Власьевна. Проживём. Дождь – это хорошо. После духоты-то.

— Да откроет кто-нибудь здесь форточку наконец?! Дышать же нечем! Уморить нас вздумали?!

— Оплачиваем проезд! Оплачиваем проезд! Готовим деньги заранее! Кто без билета – высадим.

— А я деньги дома оставил…

— Да не боись – не высадит тебя никто. Кому ты нужон?

— Контролю.

— Экма тебя угораздило! Контроля здесь отродясь не было. Одна тута дорога. И остановка одна. И, сколько себя помню, никто никогда за дорогу эту не платил. Хотя… Нонче всё возможно. Нонче и из дома выйти нельзя, копейкой старушку в подъезде не умаслив.

— Что ж это такое? Ни остановок, ни людей новых… Куда ж нас везут? Граждане!.. Граждане!

— Охолонись, болезный. Никаких граждан тут нет – люди только.

— Безумию правых поём эту песнь… Нет. Что-то не клеится. Может не песнь, а гимн… Точно: Безумию правых поём этот гимн. Идеально!

— Милейший, что вы там бормочете? Прямо над ухом. Я выспаться хотел.

— Право слово, извините. И не думал вам мешать… Безумию правых поём этот гимн…

— Пожалуйста, прошу в последний раз. Вежливо. Пойте свой гимн где-нибудь в другом месте. Подальше от меня.

— Но я ничего не пою! Безумию правых поём этот гимн… Нет, опять не то… Чёрт возьми, как оказывается сложно… Ах, зачем вы ударили меня?

— Я же предупреждал: пойте свой гимн где-нибудь в другом месте. Здесь я намерен хорошенько выспаться.

— Уважаемые пассажиры, мы прибываем на конечную остановку нашего маршрута. Просим вас заранее подготовиться к выходу, взять с собой всё самое необходимое. Убедительная просьба – не толпиться в проходах. Это создаёт затруднения для выхода и внеплановую задержку рейса. Отнеситесь с пониманием к ожидающим посадки. Не задерживайтесь с выходом.

Белый автобус остановился. Также плавно, как и ехал. С лёгким шипением отворились двери. Начинался дождь. Люди, выходящие из автобуса, смешно накрывали головы плащами и становились похожими на летучих мышей или призраков. Кто-то улыбался, подставляя холодным струям лицо, кто-то ворчал себе под нос, возясь с корзинками, корзиночками, сумками… И каждый, в своё время, исчезал в серебрящейся дымке дождя… Как будто и не было его никогда. А может, и правда – не было… И белый автобус исчез, как по мановению волшебной палочки. Остались только старые, прогнившие кресты, как остатки зубов во рту старика, да покосившаяся часовенка бог знает каким чудом сохранившаяся в этом лесу… Белый автобус приехал на кладбище и не сделал ни одной остановки. А слюдяная (от вчерашнего дождя) дорога всё так же блестела меж перешёптывающихся деревьев…

Автобус остановился. В полупустой салон вошел мужчина лет тридцати. Несмотря на дождь, его черная одежда была сухой — видно, пока ждал автобус, прятался под густыми кронами. На спине висел чехол для удочки.

Пассажир заплатил «до конечной» и сел на заднее сиденье. В окне сквозь ночную пелену виднелись огни переезда.

Мужчина повернулся к сидящей рядом девушке:

— Можно один вопрос?..

Машина остановилась.

— Тебе куда?

— Так дорога в одну сторону, нам по-любому по пути, — улыбнулся мужчина.

— Залезай.

Ночной пассажир сел на переднее сиденье, на заднее положил удочку в чехле.

В окнах замелькали серые деревья.

— Вы можете ехать быстрее? У Вас больная дочка дома одна.

— У меня? Вы, должно быть оговорились.

— Да, верно, извините, у меня. Устал сегодня, — немного помедлив, поправился пассажир.

«Уже», — мелькнуло в мыслях.

Машина набирала скорость. 70, 80…

Быстрее…

90, 100…

Ещё быстрее…

110…

Деревья за окнами превратились в стены лабиринта.

120…

— Можно вопрос?

— Да, конечно, — отозвался водитель.

— Вы верите в Бога?

Приближается поворот. Скоро город.

— Эмм… Сложный вопрос. Скорее нет.

Из-за поворота вылетает иномарка…

Мужчина стоял поодаль, между деревьев. К месту аварии подъезжали спасательные службы. Автобус, превращенный в груду металлолома, лежал в метрах ста от переезда.

— А вот и зря, — ответил пассажир и ушел в ночь. В чехле, словно последний удар часов, отозвалась коса.

— Ванька, что же ты, окаянный, дверь не закрыл? Вот заявится Ледяной Король — всех заморозит.

Мальчик послушно возвращается к двери, запирает её на засов, потом снимает шапку, варежки. Бабушка тем временем ловко сбрасывает румяный блин со сковородки и тут же наливает тесто для следующего. За окном свистит ветер, играет укутанными в белые шали ветвями деревьев, гоняет по двору пригоршни пушистого снега.

— Бабушка, расскажи мне про Ледяного Короля, — просит Ваня.

— Я же тебе о нём уже рассказывала.

— Ну, пожалуйста, расскажи ещё.

— Ну, ладно, проказник! — сдаётся бабушка. — Слушай…

И мальчик, хоть и знает эту историю наизусть, слушает с интересом. Кто такой этот Ледяной Король, откуда взялся? Никто толком не знает. Одни говорят, это был путешественник из неведомых земель, который, на беду свою, повстречался с разбойниками-душегубами. Те ограбили несчастного, избили и оставили на морозе помирать. Другие говорят, не чужак это был, а местный — из крепостных. Однажды чем-то он не угодил злому барину, и тот его выставил из дома на мороз в одной рубахе. Так бедолага и околел. Третьи говорят, от жандармов бегал, от сибирской каторги спасался, да заблудился в лесу и так и замёрз до смерти. С тех пор в лютые зимы бродит по Новгородчине душа неупокоенная и всякого, кто ему не по нраву придётся, ледяным дыханием замораживает.

— Но может, нам Ледяной Король ничего не сделает? — с надеждой спрашивает мальчик. — Мы ведь Морозовы.

— Не скажи, Ванюша! Гришка-то тоже был Морозов, да так и околел. Нехороший был человек, прости Господи! Пил, дрался, по бабам гулял. Видать, не понравился он Ледяному королю. А вот ежели кто ему по душе придётся — может щедро наградить…

— Ну всё, я поехал. Счастливо, Алён! Пока, Настюха!

— Счастливо, Вань! — жена помахала с крыльца рукой. — Будь осторожен!

— Пап, ты яблочко не забыл? — крикнула девчушка звонким голоском.

— Конечно, взял. Вот оно, — Иван достал яблоко из кармана куртки и показал дочери.

Помахав родным на прощание, он сел в машину и выехал со двора. Ай да Настюха! Егоза-затейница! Любит она по ночам прокрадываться в родительскую спальню и класть папе под подушку то яблочко, то конфетку, то пряничек. Днём Иван на работе, возвращается чаще всего поздно, когда ребёнок уже спит. По выходным нередко тоже приходится работать. Особенно теперь, когда он не просто Мониторщик Ваня, а руководитель правозащитной организации, которая занимается расследованием случаев полицейского беспредела. После убийства Маши Зиминой, бесстрашной женщины с пламенным сердцем, желающих занять должность руководителя как-то не нашлось. Московские уже собирались закрыть офис в Новгороде, но Иван сказал: возьму руководство на себя, только оставьте. Алёна, узнав об этом, была в ужасе:

«Вань, ты что? А если тебя убьют, как и Марию?».

«Значит, на то воля Божья», — отвечал Иван.

Он и сам прекрасно понимал, что его может постигнуть та же участь. Но что делать — долг превыше всего. Для многих людей он и его организация — последняя надежды добиться справедливости, а то и спасти жизнь — свою или близкого человека. Ради этого Иван готов был каждый день ездить из пригорода в Новгород Великий, подчас жертвуя своим личным временем. Он уже не помнил, когда в последний раз гулял по лесу.

Автомобиль нёсся по заснеженной трассе, по обе стороны которой пролегали запорошенные белой ватой деревья, укрытые пушистым белым покрывалом поляны, скованные блестящим ледяным панцирем реки и озёра.

Вдруг прямо из леса вышел всклокоченный бородатый мужик и встал на обочине. Несмотря на двадцатиградусный мороз, одет он был легко — в шерстяной свитер, без шапки. Иван остановил машину.

— Прошу вас, добрый человек, до города не подбросите? Ограбили меня лихие люди, сняли пальто и шапку.

— Конечно, садитесь, — отозвался Иван.

— Спасибо, добрый человек!

— Вы, наверное, голодны? Хотите яблоко?

— Спасибо! Не откажусь.

— Больше я, к сожалению, ничего с собой не взял. Поэтому, как говорится, чем богаты…

Судя по тому, как попутчик уплетал яблоко, был он очень голоден. Иван пожалел, что не взял из дома бутербродов — думал пообедать в столовой. Сейчас бы они очень пригодились. И термос с чаем, как на грех, не подумал взять.

Чтобы попутчик согрелся, Иван включил печку на полную мощность. Однако тому очень быстро стало жарко.

— Может, вы заболели? — спросил Иван.

— Да нет, просто холод я переношу легче, чем жару. От неё мне дурно делается.

Тогда удивлённый Иван сбавил мощность. А странный незнакомец тем временем продолжал:

— А отчего так холодно, спрашивается? А всё от злобы людской. Сердца-то у людей холодные, что ледышки. Гадости друг другу делают, не столько из корысти, сколько ради забавы. Доверишься им всей душой — в душу-то и наплюют и за дурака почитать станут. А ежели что доброе им сделаешь — чёрной неблагодарностью отплатят. И до чужой беды им никакого дела нет. Помирать будешь на их глазах — пройдут мимо. Вот вы, я вижу, другой породы — сердце у вас доброе и душа светлая. Побольше бы таких людей — глядишь, и на земле бы теплей стало. Да только немногие желают свет в душу впустить.

— Злыдни, конечно, встречаются, — пожал плечами Иван. — Но думаю, хороших людей всё-таки больше. По крайней мере, мне встречались в основном хорошие.

— Неужто вас никогда не обижали, не предавали? — удивился попутчик.

— Всякое бывало. Но добрые люди всё равно попадались гораздо чаще, чем злые… А вот и ДПСники. Чего-то им от меня надо.

Однако что делать — пришлось остановиться. Трое сотрудников ДПС тут же приблизились к машине, придирчиво её осматривая.

— Ваши документы, — потребовал самый высокий из них.

— Вот, пожалуйста, — Иван послушно предъявил права.

— Так-так, Морозов Иван Алексеевич… Выходите из машины. Оба. Будем проводить осмотр.

— Простите, а на каком основании?

— Так положено. Выходите давайте.

— Может, вы сначала представитесь, как положено?

Досадливо поморщившись, сотрудник ДПС показал корочку:

— Капитан Холодов.

— А ваши коллеги?.. Лейтенант Январёв, сержант Вьюгин, — прочитал Иван вслух, чтобы лучше запомнить в случае чего. — Ну что ж, смотрите.

Те внимательно оглядели салон автомобиля, словно надеясь найти человеческую голову или что-нибудь ещё не менее жуткое.

— Откройте багажник, — потребовал лейтенант Январёв.

— Пожалуйста.

Однако в багажнике также не обнаружили ничего подозрительного. Только Иван успел его закрыть, как раздался голос капитана Холодова:

— Смотрите, что я тут нашёл!

Вернувшись, Иван увидел, что чехол переднего сидения поднят, а под ним лежит пакетик с травяным порошком.

— Марихуана, — прокомментировал находку капитан с откровенным злорадством. — Что, доигрались, гражданин Морозов?

— Я этот пакет вижу впервые в жизни, — запротестовал Иван. — И всякую гадость не употребляю. Любая независимая экспертиза это подтвердит.

Впрочем, в то, что экспертиза будет независимой, он не особо верил. Полицаи, вероятнее всего, привлекут к этому делу таких экспертов, которые по заказу сверху напишут какое угодно заключение — вплоть до того, что он, Иван Морозов, лично потопил «Титаник» и застрелил эрцгерцога в Сараево.

Ох, лучше бы и впрямь повесили «Титаник» и эрцгерцога! Но наркотики… Иван и сигареты в рот не брал, и пьяным никогда не был. Какая, к лешему, марихуана, когда он с детства поклонник здорового образа жизни? Кто её подбросил? Сам капитан? Или… Неужели странный пассажир оказался провокатором? В последнее меньше всего хотелось верить.

— Ну что, сержант? — обратился Холодов к Вьюгину. — Зови понятых, будем изымать.

— Но простите, милостивый государь! — заговорил вдруг пассажир, прежде не раскрывавший рта. — Вы же сами своими руками подбросили Ивану Алексеевичу эту гадость, этому добрейшей души человеку. Разве так поступает настоящий страж порядка?

— Слышь, бомжара, пасть закрой! А то пойдёшь как соучастник!

Иван открыл было рот, чтобы возмутиться столь хамскому обращению с его пассажиром, но взгляд последнего неожиданно сделался суровым.

— Гнилая у тебя душа, Михаил! — произнёс он, обращаясь к капитану. — И язык поганый! Не нравишься ты мне!

И со всей мощи дунул Холодову прямо в лицо. Тот и глазом моргнуть не успел, как превратился в ледяную статую. Иван, потрясённый, стоял, как вкопанный, не в силах поверить собственным глазам. Что это? Неужели уработался до такой степени, что уже всякая чертовщина мерещится?

— Твою мать! — пробормотал Январёв, выхватив табельное оружие.

Раздался выстрел. Пуля прошла через грудь странного незнакомца, не причинив ему, однако, видимого вреда.

— А ты, Владислав, ничуть не лучше!

Напрасно лейтенант прикрывался рукой. Не прошло и минуты, как его тело, скованное льдом, застыло в той же позе.

Сержант Вьюгин в ужасе кинулся наутёк, истошно крича:

— Спасите! Ледяной Король! Я не хочу умирать!

— Этот ещё молодой, — проговорил незнакомец, глядя ему вслед. — Может исправиться. А вот эти давно уже погибли как люди.

Затем он схватил с сидения пакет с марихуаной, разорвал его и развеял порошок по ветру.

— Нечего всякой гадости в твоей машине лежать. Прощай, Иван! Благодарствую за твою доброту!

Когда Иван малость оправился от изумления, необычного попутчика и след простыл. Один стоял он заснеженной обочине перед собственной машиной, не считая двух ледяных статуй. В той, что капитан Холодов и лейтенант Январёв мертвы, не было никаких сомнений. Надо бы их как-то вывезти отсюда, чтоб родственники смогли похоронить. Люди как-никак.

Бросив взгляд на переднее сидение, он с удивлением обнаружил корону из льда. Стоило ему только прикоснуться к ней, как она тотчас же рассыпалась на тысячу камешков, прозрачных, словно слёзы младенца. Иван взял в руку несколько штук. Но льдинки не таяли. Да и не льдинки это оказались вовсе — чистейший горный хрусталь.

«Ничего себе, какое богатство привалило! — подумал Иван, глазам своим не веря. — И ничего ведь особенного не сделал. Подумаешь, человека подвёз! Но раз уж Ледяной Король так щедро меня одарил, сдам, пожалуй, камешки в ломбард. Будет к зарубежным грантам прибавка — на наши проекты».