Салфетки 275. Голосование

Уважаемые мастеровчане, проголосуйте, пожалуйста, за лучшие салфетки.

ТЕМА игры: О чем шепчут деревья.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

Проголосовать нужно до воскресенья, (10.09.2017) до 20.00 по московскому времени.  

1.

Машины, машины. Железные чудовища. И ездят и ездят. Ни минуты покоя. Дребезжат и воняют. И люди. Ходят и ходят. Курят. Мало того, что дышу дымом из машин, так ещё и курить приходится.

Эх. Сейчас бы на остров. Посередине реки. Такой остров, о котором людишки не знают. Само бы там росло. Нет, скучно будет. Возьму с собой тополь. Он умный, давно растёт. А травка вокруг зелёная. Всегда зелёная. Пусть лето, круглый год будет. И кошку заведу. Пусть мурчит, а я её гладить буду.

Эй человек! Засунь свой окурок себе в рот!

Ну вот, такую мечту испортил.

2.

На опушке леса стояли плечистый дуб и размашистый клен. Когда налетал ветер, дуб начинал шуметь листвой, будто что-то рассказывал соседу клену, недовольно ворча на начинающуюся осень. От прикосновения ветра на широких кронах обоих друзей вздрагивал каждый листочек, еще вплетённый вместе с сотнями других маленьких листиков в роскошные убранства деревьев.

«Хорошо, если опадут они на неостывшую от летних объятий сухую землю и украшая ее золотистым ковром, согревая зимой под снегом. А если нет? Вдруг ненароком занесет их в болото или в бездну?» — каждый сентябрь размышлял могучий трехсотлетний старейшина леса.

И клен его понимал, и тоже задумывался, и в канву беспокойного шелеста листвы вплетались его мысли о том, что случайностей не бывает, и это — предназначение самой природы, плата за дела и поступки, за то, как листья отблагодарили родное дерево и в жару, и в бурю, и в холод.

Но ветер утихал, разговор обрывался. Деревья смиренно прислушивались к себе, и на траву слетал один листик, а потом еще второй, третий… как листы календаря, календаря жизни…

3.

Они стояли и мерзли на необъятных просторах дремучей тайги. Переплелись всеми ветвями и сами себя заключили в тюрьму. Теперь было не сдвинуться и непошевелиться. Секвойи, пихты, сосны, березы и кедры остекленевали в обледенелом северном краю. «Ты меня слышишь?» – сипела с самой верхушки высокая и стройная секвойя коренастому кедру. «Пока слышу» – скхрипел* необъятный собрат. «Будет у нас еще весна?» – вторила ему сосна. «Даже мне пока отсюда не видно весну», — уныло вздыхала секвойя, а по тайге, волнами раскатывался обреченный ропот.

* авторское слово.

4.

История из моего детства.

-Знаешь ли ты о чём шепчут деревья? – спросила меня Таня.

-Нет, не знаю – ответил я.

-О чём?

-Ты узнаешь об этом завтра, когда мы пойдём с тобой на прогулку.

На следующий день мы отправились в небольшую берёзовую рощу. Как только ветер в роще усилился Таня тут же остановилась, разведя руки в стороны и откинув голову назад. Она закрыла глаза и сказала.

-Слушай.

Я слушал, но не слышал ничего кроме шума листвы.

-Я не слышу ничего похожего на шёпот? Ты обманула меня! – произнёс я с некоторой обидой в голосе.

-Это потому что ты плохо слушаешь – ласково ответила Таня. Я покажу тебе как надо. Повторяй за мной.

Я повторил за Таней все необходимые движения после чего она взяла меня за руку и снова сказала.

-Слушай.

В первые несколько секунд я слышал только шум листвы, но внезапно всё резко изменилось. На смену привычному шуму пришли едва уловимые голоса. Первое дерево шептало мне о том, что оно производит кислород, без которого я не смог бы дышать, второе о том, что наша планета крайне истощена, третье о том, что древесная кора нуждается в защите от вредных насекомых, разрушающих ее изнутри. Как только ветер затих Таня отпустила мою руку, и я перестал их слышать.

-Теперь ты знаешь о чём они шепчут? – спросила меня Таня.

-Теперь знаю.

5.

Пьяный лес

— Чужой, чужой, чужой, ой, — тревожно шелестел Пьяный Лес, завидев человека. Деревья в этом лесу были какие-то странные – покрученные, с гнильцой, похожие на злобных существ из кошмарной сказки. Когда налетал ветер, они раскачивались с ужасающим воем, напоминающим несвязное пение подвыпившей компании. Потому этот лес и называли – Пьяный.

Прогуливаться тут было неприятно и опасно. Раскоряченный дуб, встречавший путников в самом начале, так и норовил всадить идущему сук под ребро, всхохатывая дряблым голоском:

— Что, напоролся, человечинка? А кудыть прешь, не глядя? Нехорошо-о! – мог еще и желудей насыпать на голову несчастной жертве, но в последние годы дуб по кличке Привратный перестал плодоносить, отчего его и без того мерзопакостный характер только ухудшился.

— А на мне когда-то сам Иуда повесился! – трепетала, шелестела и краснела осина. Она видела, как презрительно косятся на нее остальные деревья, считая ее чем-то второсортным, но всеми силами пыталась укрепиться в Пьяном лесу, стать своей. Вот и сыпала пригоршнями листву вперемешку с воспоминаниями о висельнике, благодаря которому она могла хоть иногда подумать, что и она чего-то стоит и может пытаться подпевать своим дрожащим тоненьким голоском мрачным и разухабистым пьяным песням.

Несколько собравшихся в стайку елей, мрачных, как старые девы, норовили наградить путников смачными оплеухами, после чего жеманно поджимали губки и продолжали вести светские беседы о политике.

В толще мха, скрытая от солнечного света, берегла свою анонимность хищная росянка. Ее ядовитые капельки застыли в ощерившейся пасти, выжидающей добычу.

Пусто и мрачно было в этом лесу, и только одинокий больной мухолов носился между стволов, лопоча свои странные песни на чужом языке. Время от времени, совсем утомившись, он припадал к росянке и одурманивал остатки сознания ее ядовитыми капельками, после чего мирно сидел под елями, слушая их беседы. Мухолов стал совсем плох с той поры, как со всей дури врезался в дуба Привратного, и теперь ему не было выхода из Пьяного леса.

— Чужой, чужой, чужой, ой, — продолжал накручивать свою гнилую шарманку Пьяный лес.

Внеконкурс

1.

Охота

Это был особенный, красный запах, пряными волнами льющийся в ноздри, сладким привкусом замирающий под языком. Трепещущий, словно мак на ветру, всеми лепестками раскрывшийся его носу цветок.

Шеор прижал уши, внюхиваясь, вслушиваясь – в дрожащий между деревьями тонкостянутой нитью, пульсирующе-мягкий, зовущий… Запах стлался по росной траве, каплями оседая на лапах, дымно-алыми всполохами незатушенного костра рассеиваясь в ночной темноте. Шеор заскулил, подняв к небу косматую узко-тощую морду.

– Ав-в… у-у… уав-в!

Черная, ощетинившаяся иглами ель махнула ветвями, стряхивая с себя стаю ворон. Шеор проводил их тоскливым взглядом. Голод, колюче-ежиными иглами трогающий изнутри, вел его вперед, по ночному притихшему лесу, мимо птичье нахохленных пней и лохматых кустов ежевики, мимо елей, стелющих вдоль полян длинно-черные тени, и высокой травы, прорастающей тени насквозь… туда, к красно-сладкому, флажками бьющемуся на ветру запаху крови и свежего мяса.

– Ав-вур-р…

Шеор бежал, по холку проваливаясь в траву, распугивая светлячков, затаившихся под корнями деревьев, ноздрями нанизывая запах, леской путающийся в ночной темноте, за медвежье-косматыми елями, холодной росой оседающий на ветках запах…

– Ар-р-мг!

Запах вывел Шеора на лесную опушку, там, где от края леса до расцвеченной звездами кромки небес, под елово-мохнатыми лапами – начиналось бесконечное поле. Шеор замер, принюхиваясь.

…Он лежал, слабыми, лишенными волос конечностями обхватив еловую ногу, всем телом своим вжимаясь в землю, растекшуюся под ним скользко-бурою лужей, странно пахнущий чужак, пришелец с той стороны поля, явившийся в лес умирать. Лес убаюкивал, нянчил его – волчье-косматыми елями обступая вкруг, росной травой укутывая умирающего, тенями сплетаясь с тенью его, распяленной у подножия леса.

– Ур-р…

Шеор наклонился, слизывая с бледной, безволосой щеки ягодно-сладкие капли крови. Кровь пахла кислым охотничьим запахом пороха, горелым привкусом застревающим под языком. Шеор поморщился, сглатывая кислятину. Должно быть, охотники спутали чужака с Шеором, и боль, предназначенная Шеору, досталась ему, осиными укусами пуль вошла в бледно-белую кожу, с размаху ударила в грудь, опуская в траву. Охотник стал волком, а волк – превратился в охотника, клыками вспарывая странно-гладкую шкуру пришедшего с той стороны поля, когтями вспахивая горло его, пульсирующее сквозь темноту обжигающе-красным…

– Ар-рм!

…А потом Шеор выл, вскинув морду к еловой вершине, и, укутанный в черное, лес вторил ему в ответ – протяжными криками сов, где-то там, за далекою кромкою неба.