Салфетки-260, 2-ой тур

— Видел? Цирк приехал! Пойдём?

Я не разделял восторгов Мишки. Никогда не любил цирк. К клоунам испытывал, едва ли, не отвращение, зверей было жалко… Разве что жонглёры нравились.

Однажды, после похода в цирк, я и сам попробовал пожонглировать двумя яблоками, но попытка закончилась плачевно: одно яблоко долетело до люстры и разбило плафон, второе шлёпнулась на стол – аккурат на тарелку, и тарелка разделила участь плафона. Вероятно, яблоку захотелось стать тем самым волшебным яблочком, что бегает по тарелочке и показывает, что и где происходит.

— Пойдём! — уже не спрашивал, а требовал Мишка. И я сдался.

Цирк был небольшим, под натянутым куполом было душно, народу было немного, и мы пересели в первый ряд на свободные места. И, конечно же, первым на арене появился клоун. Он вышел с тарелочками и стал пытаться ими жонглировать. Тарелочки падали на пол, правда, не разбивались, клоун тоже падал, народ смеялся, а я сидел с унылым и, наверное, злым лицом, потому что злился на то, что дал Мишке себя уговорить. Видно моё лицо отпугнуло клоуна от нашего сектора, и он повернулся к нам боком.

И, вдруг, неожиданно развернулся, подлетел к нам и вытащил меня на арену — я даже опомниться не успел. А он мне уже сунул в руки две тарелочки. Они оказались на удивление лёгкими. Я подбросил одну вверх, и она высоко взмыла в воздух, потом вторую… поймал первую, снова её подбросил, поймал вторую…

Оказалось, что жонглировать ими совсем не сложно из-за того, что они опускались не так уж быстро. Я так увлёкся, что забыл, где нахожусь. А потом, краем глаза увидел Мишку. Он смеялся и хлопал, и я, отвлёкшись, уронил тарелочки. Клоун подобрал их, отвёл меня на место и… сунул их мне в руки.

Прошло уже немало лет, а эти тарелочки я сберёг. Нет, я так и не полюбил цирк. Зато иначе стал относиться к клоунам. До сих пор помню его взгляд — умный, чуть грустный и всё понимающий.

— Мракобесы, мракобесы! — сердито ворчал пожилой мужчина в старом костюме.

— Дядь Сань, ты чего ругаешься? — поинтересовался подтянутый юноша.

— Да представляешь, вчера на улице. Я просто гулял по парку, увидел небольшую компанию мамашек с детьми. Настроение было волшебное. Я без задней мысли подошел, хотел поразвлечь ребятишек фокусами. Говорю: «А кто это у нас тут такие милые и забавные? А давайте-ка, я познакомлю вас с престидижитацией?» И знаешь, только хотел расстегнуть пиджак, а тут одна мамашка как вдруг заверещит: «Ты что это, старый козел, удумал? Посреди бела дня решил детей с проституцией знакомить? Милиция! Люди! Держите его!» Ты не представляешь, каково это было. Такой позор! А ведь я, ну ты сам понимаешь, у меня же у самого внуки в Саратове. Стыд-то какой! И ведь не объяснишь этим-то, что я фокусник, престидижитатор. У них же одна мерзость на уме. Раз старик подошел к незнакомым детям, так сразу такое! Понимаешь?

— Ну а ты что?

— А что я? Вынужден был ретироваться и скрыться поскорее. Не ждать же милицию, в конце-то концов. Уж им-то точно не объяснишь…

— Ну, ладно, ладно. Не переживай, — юноша дружески похлопал по спине фокусника, — Давай, ни пуха! Твой выход!

Занавес раскрылся. Пожилой мужчина вышел в центр арены и всплеснул руками.

— Вот он! Вот он! — раздался визг одной из зрительниц, — Старый извращенец! В цирке работаешь, да?! Поближе к детям? Держите его люди! Он вчера к детям приставал!

Зал недоумевал. А юноша матернулся от неожиданности и задумчиво пробормотал вдогонку:

— Осторожней со словами надо быть, дядь Сань. Я после одного случая эквилибристом зарекся представляться.

— Сережа, Сереженька! Ну, что же ты делаешь, — импресарио вывернул руки на изнанку, — ты же меня без ножа режешь! Сборы падают, люди пришли на тебя посмотреть, а ты не выходишь. Ребята конечно профи, но таких кругом пруд пруди. А ты один, понимаешь, в единственном экземпляре. Если ты не выйдешь, сегодня на арену, мы сгорим. Ты не представляешь, сколько здесь стоит аренда, это же Париж – центр мира!

— Центр мира — Нью-Йорк, — Сергей меланхолично отхлебнул из стакана с водкой добрую половину, — Антонио, у меня траур, Люся умерла.

Он, молча, кивнул в сторону небольшого круглого аквариума, в котором кверху брюхом плавала малюсенькая невзрачная рыбешка синего цвета.

Глаза импресарио стали круглыми.

— Она уже неделю, как умерла!

— Ну, не могу я! Депрессия у меня, понимаешь?

— Я понимаю только одно, если ты не появишься на арене, меня разорвут. Сначала зрители, потом кредиторы и последними будут твои коллеги, которым я не смогу выплатить их гонорары!

— Ну, хочешь я позвоню, Анжею, он прекрасный фокусник.

— Вот именно фокусник, а мне нужен маг, волшебник, человек способный сотворить чудо!

— Ну, какой из меня волшебник? Я обычный фокусник, — Серж скромно потупил глаза.

— Я, Антонио Джузеппе Бальзамо, потомок великого графа Калиостро, знаю все секреты, всех фокусов мира. Также я знаю, что ты ни одним из них не пользуешься. Я не знаю, как ты это делаешь, да мне и наплевать. Главное публика тебя обожает, она от тебя в восторге. Люди готовы платить любые деньги за твои, так сказать, фокусы!

— Все понятно, — Сергей допил то, что оставалось в стакане, — но рыбка сдохла.

— Я тебе куплю другую, — с жаром выпалил Антонио, — я тебе куплю сто Люсь, я тебе куплю крокодила вместе с бассейном. Только выйди!

— Крокодила, — в глазах молодого человека появилась заинтересованность, — нет, крокодила не надо. Вот пиранья подошла бы. Лунный метиннис, видел такого в московском океанариуме.

— О чем ты! В Москве нет никакого океанариума.

— Пока нет, — Сергей задумчиво взглянул на свежеотпечатанную афишу, лежавшую на столе.

«Последнее выступление магистра черной и белой магии Сержа Горелого, — кричали наглые буквы, — Магия, это не обман! Магия, это чудо! Великие чудеса, в великом городе. Спешите, такого вы больше нигде, и никогда не увидите!

«Точно, больше нигде и никогда», — подумалось магистру белой и черной магии.

— Ты согласен? — Антонио широко улыбнулся и развел руки в стороны.

— Согласен, — Серж похлопал его по плечу вышитой золотыми галунами ливреи, — рыбка за тобой.

— Да хоть сто!

— Одну достань, — усмехнулся волшебник, — пошли уже, а то народ волнуется…

Выходя, молодой человек, перевернул страницу перекидного календаря, лежащего на его столе:

Число – 13

Месяц – Июнь

Год – 1940

И надпись на свободном поле красным карандашом —

ПОСЛЕДНЯЯ ГАСТРОЛЬ

В цирк сходить Натка меня целую неделю, наверное, уговаривала. Я ж не ребёнок уже, давно вырос из того возраста, когда над нелепыми клоунами угорал, да на тигров таращился, открыв рот. Но, не знаю как, всё же уговорился на это «увлекательнейшее» мероприятие. Тем более что залётные пташки-выступающие аж из самой златоглавой народ провинциальный прибыли потешить. И, знаете, программа меня с самого начала зацепила, реально увлекла! Не помню, насколько в детстве эти представления были зрелищными, захватывающими, но сейчас я от арены просто оторваться не мог, что и немудрено. Жонглёры на немыслимой скорости перебрасывались словами, фразами и целыми предложениями, акробаты наматывали и накручивали падежи и окончания, и даже клоуны держали публику в постоянном напряжении, склоняя всё и всех под непрекращающийся гогот публики. И вот, наконец, гвоздь программы! Братья Замашные – эквилингвистика под куполом цирка! Шталмейстер из штанов готов выпрыгнуть, объявляя невероятные номера.

— Дамы и господа! Сегодня, сейчас, прямо сию минуту мы все увидим потрясающий по своей смелости номер: бесстрашные эквилингвисты должны будут безошибочно угадать единственно верный ответ из трёх возможных! Из-под самого купола цирка они спрыгнут вниз, и ошибка будет стоить им жизни! Только правильный ответ не даст разбиться этим отчаянным людям! Только под плакатом с верным ответом растянута страховочная сеть! Итак… Три варианта! «Мой кофе», «Моё кофе», «Моя кофе»… Три варианта, но только один верный ответ! Барабанная дробь, и… прыжок! Верно! Всё верно! Конечно же «Мой кофе»! Браво, брависсимо! Но, что я вижу! Это ещё не всё?! Невероятно, это просто невероятно! Эти ребята хотят усложнить задачу и увеличить число вариантов. Ну, что же, мы верим в них! Итак… Четыре варианта! И только один из них может сохранить жизнь нашим эквилингвистам! Только под одной из растяжек есть страховочная сеть! Четыре варианта: «У него ни как не выходило…», «У него никак не выходило…», «У него не как не выходило…», «У него некак не выходило…». Барабанная дробь… Фух, как же здесь жарко. Прыжок! Нет! Этого не может быть, врача, где скорая?! Представление закрыто! Вызовите скорую…

После того, как мы покинули цирк, у меня в душе царил полный бардак. С одной стороны то, что творили все эти парни и девушки, было чем-то невероятным. Так владеть словом, так виртуозно с ним обращаться – даже и не представлял ранее, что обычный человек может быть на такое способен. Это что-то запредельное. И с другой – такая страшная трагедия… Но, говорят, что на замену Замашным уже вызвали из Питера семью Разумовых. А они могут делать правильный выбор аж из пяти вариантов! Что, в общем-то, и не удивительно, Питер славится своей традиционной лингвистической школой. Надо будет обязательно ещё раз сходить в цирк. Через недельку.

Сплошной цирк. Странное, жесткое зрелище. Высокие ряды. Оркестр сверху, а не в яме, как в театре, и не на одном уровне, как на празднике в парке или похоронах. Первый поход в величественное круглое здание, этакий Пантеон, запомнился двумя клоунами, одного из которых звали «Туня», а второго — «Ядец». Сложный для ребенка юмор.

Выпученные глаза лошадей, решетки и хлысты. Особый запах. Риск жизнью — как повседневная работа. Цирк принимает гостей и обитатели его, по долгу службы, исполняют обязательную программу «на грани». Молодость, ловкость и сила. Бородатые женщины. Пафосный конферансье, снующие униформисты, танцующие невольники.

Примирили с цирком автобиографические книги клоунов, над которыми рыдала со смеху. А еще — любимая оперетта Имре Кальмана…

Капля яркого безумия идет на ура. Но вокруг стало слишком много шоу, балаганности. Афиш и реклам. Насмешек в угоду публике. Фокусников, жонглеров, дрессировщиков. Плясок за кусочек сахара. Работы «на грани». Хочется быть выше — хотя бы подняться в зрительный зал.

Светка брела по унылому, ещё не причёсанному после зимы парку. По-весеннему звонкий щебет птиц не радовал. Настроение было таким же унылым, как запущенные аллеи.

«Как объяснить родителям, что меня выгнали из редакции? Отец с таким трудом пристроил «на перспективную работу». А я, неблагодарная, снова не оправдала надежд. Дома ждёт скандал, а идти всё равно надо».

На подъездной доске объявлений кто-то приклеил ярко-жёлтый листок, солнечным пятном выделявшийся на фоне других:

«Цирковой труппе на работу требуется девушка, владеющая навыками верховой езды. Стройные пропорции и чувство юмора приветствуются».

Светка собралась пройти мимо, но домой совсем расхотелось, и она решилась позвонить:

— Алё, это цирк?

— Да, — раздалось из трубки.

— Я по объявлению.

— Вы — Света?

— Да, — удивилась девушка.

— Тогда приезжайте. Записывайте адрес.

— А как вы узнали?

— Девушка, это же цирк! Приезжайте. Ждём!

И она приехала.

Офис находился и вправду в цирке. Робко постучав, она вошла в помещение, которое оказалось небольшим и вмещало всего пару столов и диван. За более презентабельным сидел хмурый директор кого-то отчитывая по телефону.

— Здравствуйте! – Собрала остатки смелости Светлана – Я по объявлению…

— А, Светка! Присаживайся! — Мужчина приветливо улыбнулся.

«А он и не старый, как показалось сразу».

Он вскочил со своего места и усадил туда её, буквально вмяв в кресло. – Ты что, не узнаешь меня?

— Нет, извините, может, вы ошиблись?

— Ты что? — в его лице вдруг проступили знакомые черты, но вспомнить до конца так и не получалось. — Ну? Ловкого, Призрака помнишь?

— Ещё бы! Они такую драку в манеже учинили.

— А меня, Светлова, вспомнить значит, не можешь?

Директор мигом запрыгнул на стол и сложил ноги в позу лотоса. Только один мальчишка из их конноспортивной секции мог удержаться в этой нелепой позе верхом на лошади.

— Мишка, Елохин! – Осенило Светку!

— Ну, наконец-то!

— Слушай, но я же не акробатка, а у вас тут всякие крендели надо уметь делать.

— Да брось, ты. Главное, что у тебя с джигитовкой нормуль. В остальном — мои парни тебя поднатаскают. У нас накануне гастролей всадница в декрет ушла. Пришлось срочно искать замену. Я сразу вспомнил о тебе.

— Так это объявление…

— Я специально повесил на твой подъезд, – хитро улыбнулся Мишка.

— А эта предыдущая девушка… — Светка силилась досказать, но стеснялась.

— Нет, она не моя жена и не подруга.

Прежняя детская симпатия вспыхнула с новой силой.

— Я согласна!

— Тогда пошли, я покажу тебе цирк.

— Вася, Васенька! Давай, миленький, выручай! Снова зал МЁРТВЫЙ! Что ж за город такой? Пятый день выступлений. Сидят молча, никаких эмоций! Сегодня даже факир с дрессировщиком ничего поделать не могут. Одна надежда на тебя, дорогой.

В прошлом, знаменитый клоун, Василий Альбертович Абраксин, тридцать лет своей актёрской жизни отдал этому Цирку. В начале карьеры, он срывал бурные овации, на нём держалась касса труппы, и именно на его знаменитые миниатюры собирались не только состоятельные жители городов, но и простой люд толпился в кассы, желая получить вожделенный билет на выступление знаменитого Золотого Клоуна. Но через какое- то время зрителям приелись его шутки. А может он сам перестал чувствовать настроение публики, или просто постарел.

Падение началось с того, что в одном из городов на его выступлении несколько маленьких ребятишек разразились капризными плачем вместо заливистого звонкого смеха. За первым неудачным выступлением последовало второе, третье. Через время взрослые тоже перестали должным образом реагировать на его шутки. И вот, знаменитый Золотой клоун стал всё реже и реже выступать на арене, всё чаще его стали просить ассистировать в своих выступлениях факир, акробаты и дрессировщик. «Жалеют…» — с горечью думал старик.

— Помилуйте, Иван Валерьяныч, а я-то, что с ними могу сделать?

— Васенька, не знаю, ты же всё-таки, знаменитый Золотой Клоун! Вот и тряхни стариной, придумай что-то, а то они кошкам Зверевых только хвосты не пооткусывали. После антракта выступать акробатам. Боюсь, они ребят покалечат. Васенька, давай, давай. У тебя пятнадцать минут.

Василий тяжко вздохнул и принялся наносить грим. Вдруг ему на глаза попалась газета с фото боярыни Румянцевой. На руках у знатной дамы сидела очаровательная Левретка Жустина. Идея, как молния озарила артиста.

Раздвинув тяжёлые портьеры занавеса, на арену вышел скромный, лысоватый мужчина в клоунском костюме с бантами, в огромных башмаках и с выбеленным лицом.

– Почтеннейшая публика! На сегодняшний вечер, я — директор и руководитель этой труппы и у меня для вас важное заявление! Днём в районе нашего цирка боярыня Румянцева потеряла свою любимую собачку Жустину. Нашедшему, назначено вознаграждение в сто тысяч рублей золотом! – артист пытался продолжить, как ему казалось, гениальную шутку, но…

Толпа взревела и словно табун диких лошадей, давя и расталкивая друг друга, ломанулась к выходу. Представление было” спасено”.

Это был ошеломительный успех!

Когда мне поручили статью о цирке, я совершенно растерялся. В цирке я был очень давно, ещё в детстве, и практически ничего не помнил: ни того, как это выглядело, ни того, понравилось мне или нет. И хотя сейчас меня туда не особо тянуло, выбирать не приходилось: статьи я всегда писал, основываясь на личных впечатлениях.

Зал цирка был огромным, похожим на древний амфитеатр. И манеж, и само помещение, и сиденья для зрителей – всё было ярко-красным, и всё это вызывало какое-то неопределённое чувство в памяти. Знакомое чувство. Зрители постепенно приходили и усаживались на места, а зал наполнялся весёлыми криками детей, мягкими и нежными ответами родителей: мол, потерпи ещё немного, сейчас начнётся.

И вскоре действительно началось. Свет притушили, но уже через пару секунд манеж осветился, и зал разом шумно вздохнул. По канату, нависшему высоко над землёй, шёл человек. Канат виделся таким тонким, таким опасным, а человек – таким большим, что с каждым шагом канатоходца зал тревожно охал, словно единый организм. Но человека это как будто совсем не волновало, казалось, что, закрой он глаза, ничего не изменится и он так же спокойно дойдёт до конца.

Время текло мучительно медленно. Зал будто увеличился в несколько раз, отчего путь канатоходца представился ещё более длинным. Когда же наконец ему остался последний шаг, зрители тревожно замерли, затаили дыхание, а, когда он сделал этот шаг, облегчённо выдохнули. Раздались аплодисменты, кто-то закричал «браво», заиграла радостная музыка, а я вдруг всё вспомнил. Вспомнил и осознал то неопределённое чувство – чувство на стыке тревожного ожидания и облегчения, и следующего за ним неописуемого восторга.

Вдруг, в один момент, я вспомнил детство.