Салфетки № 166. Голосование

Ну, где ты, Милли!

Я теперь живу в самом мрачном месте, которое только видела. Там темно и сыро, по вечерам, мне приходится терпеть нападки крыс, которые грызут мои пальцы, а я ничего не могу с этим поделать. Моё платьице стало похожим на грязную тряпицу, а волосы на голове превратились в мочалку. Иногда мне так одиноко, что хочется реветь, но я не издаю ни звука, потому как мои губы туго сжаты и нет возможности их разлепить. А глаза, вот уже много лет не моргают. Ох! Какие у меня чудесные голубые глаза! Я много раз смотрела в зеркало и даже красила губки алой помадой. А ещё у меня была самая лучшая в мире, подруга – Милли. Она расчёсывала мне волосы, завязывала бантики, надевала платьица. Мы гуляли вместе в парке. Выбирали платьица. Чудесное было времячко! Милли, ну где, ты? Возьми меня с собой! Мы будем дружить, как и прежде, и я не буду больше тебя ревновать к твоей новой подружке, этой гордячке Барбаре. Мы будем, как и прежде всегда вместе. Ну почему я сейчас сижу в этой сырой, холодной комнате. Мне темно и страшно. Всё время чего-то боюсь. Недавно мне на ногу наступило какое-то чудище: Огромное и толстое. Оно открыло дверь и мне показалось будто, это ты пришла. Но потом оно наступил мне на ногу. Я хотела закричать. Но не смогла? Впрочем, как всегда. Начало швыряться вещами и сбросило мой домик на пол. Я уже давно не живу в нём, с тех пор как мы перестали дружить с тобой. Только изредка наблюдаю за ним, и так хотела когда-нибудь очутиться там снова. А теперь вот! Если бы я только могла плакать! Просто лежала и смотрела, как чудище выключает свет и выходит отсюда, из моего нового жилища. Милли, Ну где ты?» И тут я услышала чьи-то голоса. Оказывается, Оно забыло закрыть дверь. Сначала кто-то закричал, прыгая по ступенькам:

— Кажется, папа пришёл!

Да это же голос Милли! Как я могла ошибиться!

— Папочка, ты мне что-нибудь купил? – спросил звонкий девичий голосок.

Потом заговорил кто-то другой, грубым голосом:

— А что за бардак в кладовке? Я хотел достать клюшку для гольфа, а там какие-то игрушки под ногами: кукольный домик, кукла

— Папочка, милый! — заговорила Милли. — Ты нашёл мою куклу?

И тут, яркий свет ослепил меня, и я услышала всё тот же звонкий девичий голосок подружки: « Долл, как хорошо что ты нашлась? Я обыскала всю комнату. А ты оказалась в кладовке. Ты потерялась тогда, когда мы прятались от Люси в чулане. Люси — скверная девчонка, я теперь с ней не дружу! «

Она бережно взяла меня на руки, вместе с моим домиком, и отнесла в спальню.

Я проснулся от гудения в голове. Посмотрел на будильник. Дрыхнет, гад. Щелкнув гада по носу, услышал сонное «Чего надо?», махнул рукой и побрел в ванную. Все равно уже пол-второго.

В ванной унитаз принялся радостно изображать из себя распевающегося оперного певца-баритон, отчего у меня внутри все сжалось в комок. Пнул унитаз – не помогло. Плюнув, решил умыться. Вода была только горячая, зубная паста имелась, а вот щетку какая-то сволочь уже утилизировала. Опять. Ну и где я в этом квартале новую возьму?

Унитаз наконец-то перестал петь – надо ловить момент.

На кухне я понял, что ни о каком чае с лимоном можно уже не мечтать – на столике под раздаткой стоял большой пластиковый стаканище с какао и лежал бутерброд – черный хлеб, сливочное масло и кусок селедки сверху. Издевательство. Отпил мерзкого жиденького какао, положил бутерброд на стол и потащился одеваться. Схожу в магазин, вдруг там что интересное показывают.

Одевшись, вернулся на кухню, сделал еще пару глотков, взял бутерброд, вышел с ним в коридор, кое-как обулся и открыл дверь квартиры. Возражений не последовало.

Спустился вниз пешком, вышел на воздух и аккуратно поместил бутерброд в урну. Урна выругалась и потребовала предъявить документы. Предъявил. Стоило чуть отойти от нее, как рядом тормознулось мелкое, на двух пассажиров, таксо, дверца открылась, заехав мне по ноге, и томный девичий голос сказал:

– Прошу!

Я сел на сиденье, потер ушибленное колено. Дверца захлопнулась, голос сказал:

– Вам нужно в банк.

– Да? – удивился я. – А в магазин можно?

– Но вам ведь нужно в банк! – еще более томно и проникновенно произнес голос.

– Ну, нужно – значит, нужно…

Таксо встало у банка «Обсос и Арьергард», плюнуло в меня горсткой мелочи и приказало выметаться. Я послушно вымелся. Швейцар у входа окинул меня рыбьим взглядом и развернулся спиной, уткнувшись носом в стекло. Ладно, двери-то здесь автоматические.

Вошел. Небольшой трехпалый манипулятор, росший из рамки детектора, аккуратно придержал меня за локоть, а затем еще что-то – не разглядел – нежным пинком направило к нужному окошку.

– Доброе утро! – профессионально улыбнулась сотрудница. – Вы хотите снять деньги?

– Угу, – ну не объяснять же ей, что у меня отродясь нигде счетов не водилось.

Девушка радостно кивнула и пододвинула ко мне большой толстый конверт с масляными пятнами.

– Держите.

Пистолет. Большой, серый. Я выудил его из конверта – и тут же мои руки были вполне бережно завернуты за спину, и суровый голос сказал:

– Ну, теперь и вы станете полезным членом общества.

Девственно чистый белый лист висел перед глазами, пугая своей бесконечной глубиной, заполнить которую Женька была не в силах. Ровные буквы медленно складывались в слова – безликие и невыразительные. Слова заменялись, переставлялись, изгонялись яростным тычком пальца на кнопку Delete, но так и не выстраивались в хоть какое-то подобие умной мысли.

Женька терла нос, лохматила волосы, скрипела зубами, и даже отчаянно поскуливая, стучала стиснутыми кулачками по лбу. Она не заметила, как за окном потемнело, и часовая стрелка на циферблате уже подползала к цифре двенадцать. Женька уперлась пальцем в кнопку со стрелкой и мрачно наблюдала, как буквы быстро исчезают одна за другой. И снова ее взгляд забегал по белому полю пустоты. Вдох – выдох, вдох – выдох – закрыв глаза, Женька попыхтела, изображая рассерженного ежа, и снова распростерла кисти над клавиатурой. Буква «и» никак не хотела печататься. Несколько раз стукнув по ней, Женька взревела и в сердцах шарахнула клавиатурой об угол стола. Пластиковые кубики разлетелись в разные стороны, звонко цокая по паркету.

– Всё! К черту! – заорала она и отправилась спать.

Проснувшись поздним утром, пошла варить кофе, но остановилась на полпути. Что-то не так. Вернулась в комнату. На столе возле монитора лежала клавиатура. Целехонькая. Женька почесала живот и недоверчиво ухмыльнулась. Приснилось ей, что ли, как вчера вандальничала? Она подошла ближе и уставилась на ряды кнопок. Смотрела она долго, медленно моргая и думая о том, что, наверное, все-таки надо ложиться спать пораньше. Мало того, что буквы все перемешались, так еще и перевернулись вверх ногами. Но вдруг нежданно на Женьку снизошло вдохновение и она, азартно закусив губу, принялась молотить по клавиатуре с бешеной скоростью. Когда пальцы стало сводить судорогой, а спина затекла так, что не разогнуться, Женька, наконец, остановилась и шумно выдохнув, сползла с кресла на пол. Она понятия не имела, что напечатала на пяти страницах, не останавливаясь ни на минуту. Вверху, над столом появилось облако мерцающего света. Женька села – свет выходил из монитора, расширяясь, окутывая ее с головы до ног. Из облака вынырнула чья-то рука и застыла с раскрытой ладонью. «Мужская» – подумала Женька, и осторожно вложила в нее дрогнувшие пальцы.

Она шла босиком по теплому снегу и смеялась. Снежинки срывались с поверхности и взмывали в воздух. Женька заворожено наблюдала, как белые хлопья, весело кружась, падают в небо. А оттуда сыпались семена, немедленно прорастая, заполняя все поле травой и цветами.

— Представляешь, что по телевизору рассказали? – Нестор Петрович подбежал к своей жене и гневно прокричал, — Один подлец собак на улице подкармливал. Нет, ладно бы погладил просто, а этот гад покормить решил.

— Да ты что? – жена была охвачена негодованием, — И что? Наказали?

— Да разве это наказание? Нет чтобы расстрелять на месте, они его в кутузку отвезли. Сын мэра, подлец. Хотели собак хотя бы пристрелить, а этот поганец и их грудью закрыл. Журналист плюнуть в него хотел, но даже растерялся от такого поведения. Нет, надо же! Вот молодежь пошла. Хотя, о чем я говорю?! Отец-то его такой же! Я к нему со взяткой давеча пришел. Представляешь, не взял. Не могу, говорит, не по закону. Как будто, он не знает, что как раз по закону. Ну ничего, я денег подкоплю, в прокуратуру пойду. Куда катится мир? По закону, им, видите ли, захотелось.

— Тихо, тихо. Не волнуйся ты так. Ты… Знаешь, что… Возьми лучше ружье, и к соседям снизу зайди.

— А что такое?

— Да бесят они меня. Вежливые такие, аж тошнит. Не поверишь, спускаюсь вчера по лестнице, а эта гадина, жена соседа, стоит и смотрит на меня. Я ей говорю: «Ты че, вылупилась, мымра?» А она такая: «Извините…» Извините, представляешь?

— Извините? Так, ну это уже последняя капля. Черт с ним, с мэром. На него денег все равно не хватит, а от соседей я такой дерзости не потерплю, — густо покраснев, закричал Нестор Петрович, схватил ружье и выскочил за дверь.

Елена Архаровна вздохнула. Ее терзаниям пришел конец. Подумать только, ей понравилось, когда соседка перед ней извинилась, и это было так ужасно. На секунду ей даже показалось, что быть вежливым — это нормально. Ей было очень стыдно, но теперь все. Прочь сомнения. Больше никто не посмеет запускать свои поганенькие вежливые фразочки в душу Елены Архаровны. Никто. Никто и никогда. Снизу доносились крики соседей и выстрелы.

Страдивари

— Мне нравится, как вы разговариваете, но не нравится, что говорите.

— А что я такого сказала?

— Мне не нравится, что вы сказали.

— А мне нравится, как вы молчите.

— Я не молчу.

— Это печально.

— Вот! Я и говорю! Вот — опять сказали!

— Ладно. Тогда — Страдивари.

— Что «Страдивари»? Это вы сейчас на что намекнули?

— Это я впервые за сегодня сказала «Страдивари». Нравится?

— Опять? Опять начинаете, да?

— Нет. Не опять. Да откройте же вы глаза!

— Какой конкретно — правый, левый?

— Оба! Ну?

— Я, право, не знаю… Ой…

— Ну!

— Ой!

— Смелее!

— Так вот ты какая…

— Да, я такая.

— Так вот ты какая, Даль Российская…

— Не дурите, слезьте с подоконника. Так. Повернитесь. Посмотрели направо, посмотрели налево. Ну как?

— Подмести бы не мешало.

— О госспади! Ладно. Тогда смотрим в душу. Внимательно, пожалуйста.

— Куда?

— В душу к себе! Сосредоточьтесь.

— Гхм… Нет, я так не могу, вы подглядывать будете.

— Я? Чтоб я подглядывала? Да на черта оно мне.

— Знаю-знаю, вы — коварная!

— Эй-эй, полегче, я бы попросила…

— Ладно, тогда — Страдивари.

— Молодец. Схватываете на лету просто.

— Опять начинаете? Опять, да?

— Да! Чтоб вас приподняло и…

— Вот — мне не нравится, что вы сейчас сказали. А говорили, что не говорите. На самом деле вы всегда говорите, я заметил!

— Ф-фух! Ладно, лезьте обратно к себе на подоконник.

— Ага! Но вы говорите. Мне нравится, как вы разговариваете….

Волшебное слово

Очередь к окошку для почтовых отправлений ползла еле-еле, а когда перед Глебом остался всего один человек, и вовсе остановилась. Сотрудница почты, усталая женщина лет пятидесяти, словно специально работала всё медленнее. Поначалу, когда Глеб только встал в очередь, она тратила на каждого клиента минут по десять, затем это время постепенно доросло до двадцати минут, а последнего мужчину обслуживала уже почти полчаса: куда-то унесла два его конверта, потом принесла их обратно, взвесила, опять ушла и вернулась с марками, наклеила их на письма, поставила на них огромные сургучовые печати, отложила их в сторону сохнуть… Между тем до обеденного перерыва оставалось уже меньше пяти минут.

Наконец, мужчина, стоявший в очереди перед Глебом, расплатился за отправку своих писем и отодвинулся от окошка. Однако почтовая работница, мрачно взглянув на следующего посетителя, подтвердила его самые страшные опасения:

— Все, у меня обед!

— Пожалуйста! Мне только перевод отправить, вот, все уже заполнено! – умоляющим голосом воскликнул Глеб, просовывая в окошко исписанный бланк.

— У меня обед, приходите к трем! – безапелляционно объявила женщина.

— Я не могу к трем, мне надо на работе хотя бы ненадолго появиться! – вновь попытался разжалобить ее невезучий клиент.

— Объявление видите: с двух до трех у нас обед!

Казалось, что у Глеба нет никаких шансов. Разве что попробовать… Мужчина с сомнением покосился на свою нервную оппонентку: вряд ли с ней это сработает. Ну а впрочем – сколько раз он был уверен, что это не поможет ему с другими людьми? Со строгим преподавателем, готовым отправить его на пересдачу, с гаишником, остановившим его за крохотное превышение скорости, с девушкой, заявившей, что она не знакомится на улице… Но он все же рискнул – и, как оказалось, не зря! Значит, надо и сейчас попытаться.

— Массаракш! – сердито выругался Глеб, забирая свой бланк и не сводя при этом глаз с почтовой служащей. Та удивленно вскинула брови, и в следующую секунду ее лицо преобразилось – раздражение ушло, на губах заиграла легкая ностальгическая улыбка.

— Наш человек! – вздохнула она. – Давайте ваш перевод, только быстро!

Глеб поспешно сунул в окошко бланк и деньги, женщина застучала кнопками на кассе и протянула ему сдачу:

— Держите. Приятно встретить единомышленника… Как же давно я их читала!..

— Я тоже давно… — кивнул Глеб. – Надо бы перечитать…

— Обязательно!

И они разошлись каждый по своим делам, улыбаясь воспоминанию о давно прочитанных, но навсегда оставшихся в памяти книгах.

Мы с вами живем в идеальном мире. Без сучка и задоринки с ее идеальной системой.

Представляете, как бы глупо выглядел наш мир наоборот? Нет? А давайте пофантазируем.

Мир наоборот – Это когда у человека есть мозг, а он им не пользуется. Когда люди берут деньги в банке, только с одной целью – что бы их ограбили. Покупают на эти деньги в продукты не для того, что бы покушать, а с единственной мыслью — отравиться. И обед бы считался не временем трапезы, а временем суток. Там увидев пожар, достают телефон, не для экстренного звонка, а для появления нового, крутого селфи (Пусть обзавидуются). Там добро неистребимо, ведь только добрыми делами выстлана дорога в ад.

Мир наоборот – это когда на вопрос по телефону: “Ты где?”, отвечают “Я здесь.”. А на вопрос “Кто там?”, звучит не менее лаконичный ответ “Это Я.”. Ну как “Я” могу быть там за дверью, если стою тут в трусах и тапочках.

Мир на оборот – это не война и даже не рим, а глупость.

P.S.

Как хорошо, что корни мира не на небе и нам такое не грозит. И автор текста не Аврелий, а графоман, литературный паразит. Что берет с собой на сессию не ноутбук, а королеву слова – печатную машинку Ундервуд.

В этом Мире Наоборот растворяются в пространстве лучшие люди. Какое-то время кажется, что они смотрят на тебя с невысказанным вопросом: «А что ты тут еще делаешь?» В их глазах нет укора, разве что нотка сожаления.

В этом Мире Наоборот ты подходишь к другу, но он стоит на остановке, упорно смотрит на дорогу, и никак не повернется к тебе.

В этом Мире Наоборот ты злостью и ожесточением отгораживаешься от того, кому так нужен именно сейчас.

Мы все — жертвы и соучастники этого Мира Наоборот.

Вдалеке клубится песок. В лучах заходящего солнца на дюну взбираются двое — Хранитель Времени и ишак, его давний спутник. Что у них общего, у этой пары странников? Любовь к звукам дикой в этих краях мандолины и очарованность заходящим солнцем, дружба несмотря на все размолвки, и такое же упорное ожидание рассвета.

Казалось, колесо времени катится сквозь них, ничего не изменяя в их мыслях, делах и впечатлениях. Однако сегодня они вдруг снялись с обжитого места, и, не дожидаясь, придет ли снова рассвет в этот Мир Наоборот, пошли прямо к солнцу.

А навстречу им бежали две маленькие тени, оставленные путниками когда-то в залог на пороге этого странного мира, где все жили, не видя свою собственную тень.

В последний раз я глубоко вздохнул и бросился за окошко. Мир пролетел стрелой мимо и взорвался сильнейшей болью. Я потерял сознание и потерял, наконец-то, саму жизнь. Небытие обосновалось в моей душе. Непонятно стало не только что происходит вовне, но и что вообще чего-то происходит. Непонятно стало даже такое простое: есть я или нет. Прошла бездна времени или только короткое мгновенье. Мне это было без разницы.

Наконец-то кое-что случилось. Вокруг меня забрезжил свет. Я нашел себя в большом стеклянном сосуде. Тело мое было молодым, лет на двадцать пять — тридцать. В стенке содержащего меня сосуда находилась большая дверца. Я толкнул эту дверцу, и она неожиданно легко поддалась.

Очутился в пристенке. Компактный каменный мешок был огорожен крепкими стеклянными стенами, через которые тускло, сочился дневной свет. Дверь, в перегородке от внешнего мира, стояла приоткрытой, и я поспешил пройти в нее. Это был очень большой зал с толстыми стеклянными стенами, прореженными дверьми. В дальнем конце зала стояли и о чем-то беседовали двое мужчин. Я направился к ним. Когда подошел, тогда и заметил, что один одет в белый врачебный халат, другой — в светлую больничную пижаму. Одетый в халат человек, протянул мне, как я позже понял, прибор-переводчик. Люди передо мной заговорили, и я услышал перевод. Я поздоровался с обоими и представился.

«Оденьтесь», — сказал мне человек в белом халате и передал стопку одежды. Я оделся и потребовал объяснений.

«Мы оживляем всех мертвых», — сказал мне работник, — " а сейчас, пройдемте". И он куда-то повел меня и другого пациента. Пока мы шли, я разговорился со вторым пациентом. «Вы откуда, из какого времени?» — спросил я, прежде всего. Он ответил: " Я местный, из этого же времени, но умираю не в первый раз".

«Как так», — удивился я,- «Вы что же — погибаете? Или сам себя?».

«Нет, я погибаю. Иначе, если сам себя, как вы выразились, то государство за такое сажает в тюрьму. Нельзя у нас умирать, вообще!»

«Нет, сложно понять. А естественная смерть есть?» — спросил я.

«Нет, я не знаю что это такое».

«Странно очень это. И меня, вот, воскресили. И, наверное, других, воскресят».

«Да, конечно, вы правы. Воскресим всех умерших людей. Даже закон такой издали».

«Но, почему нельзя умереть по своей воле!?» — воскликнул я.

«Закон однозначен в этом плане и предусматривает наказание, после воскрешения, само собой», — ответили мне.

Ну и ну. У нас это было возможно, а здесь такое. Прямо какой-то мир наоборот!

Торобоан

«Бойся снег ногами услышать», — деды говорили. Случается это, когда ветер набирает силу, уже не воет — криком кричит. Голос его обретает глубину, тембр, и понимаешь: чёрная пурга, надо же так попасть… Делаешь шаг, но буран уносит все звуки – только словечко в мозгу: «сскрып».

Но Игорь испугался, только когда понял, что верёвка с пояса исчезла, а значит, вернуться к машине сквозь метель не… Нет, не думать… «Газель» где-то рядом. Но как давно соскользнула обвязка? Вышел на привязи, надеясь набрести на заметеленный лес, перегнать машину — там буран пережить легче. Теперь – ни верёвки, ни деревьев, ни машины. И его, человека, наверное, тоже «ни».

Чёрная пурга еще зовётся «близзард». Красиво, блюзово так, но это в книгах. А еще ворогуша, деруга, кутерга… Как ни назови, одно слово – «чёрная», ослепляет хлёстким ветром… ни зги.

Все внутри бунтовало – не может он… так просто! Страх резал, белые лезвия иссекли лицо – он протискивался сквозь ветер, вслепую, сознание плыло. И вдруг вынесло на поверхность, соринкой на кромку памяти: «Торобоан»…

Это отец в детстве придумал, игра у них была «Мир наоборот»: доброе оставалось, плохое меняло знак. Главное, представить в подробностях, как всё меняется. Отец говорил: «Когда тяжело тебе, иди в Торобоан».

Но идти сил нет. Каждый шаг – пудовый, одежда – ледяной коркой. Отдохнуть, присесть. Глаза прикрыть… на секунду…

…И начинается волшебство. И испаряется светотень. Льдистые иглы, тишь, дребедень. «День-дзень…», — обломки снежинок звенят… спят… сонный воздух ими насквозь пронзён. Солнце сквозь снежную пыль глядит: блеск, звон дрожит… Молчишь, сверкающим маревом дышишь… тишь.

Игорь повёл рукою, снежная взвесь послушно завихрилась под ладонью. Ухватил искрящийся лоскут, слепил… зайца. Тот дёрнул носом, прыжком скрылся в туман. Слепил птицу – унеслась в льдистую пыль. Так вот ты какой, мир Торобоан… Голос – ветра? отца? – проступил вдруг сквозь стеклянный звон: «Меня-аай». Менять… самое плохое? Пургу, невезуху, неприкаянность… Нет, надо, чтоб наверняка. «Я могу… изменить себя?»

Жаркий удар в желудок, в солнечное сплетение! Сплетение солнц… будто и впрямь они взорвались — не вздохнуть! Игорь застонал, ощущая жгучий вкус во рту. Незнакомые голоса разбили благостную тишь: «Не могу ботинки снять, примёрзли!» «Срезай их к черту! Водки ему ещё!» От шума алмазная пыль Торобоана оседала, развеивалась… исчезла. Он не чувствовал, как с него срезают одежду, как слёзы текут по отмороженным щекам: «Зачем? Вдруг бы ответили… «да»?

Импульс Вселенной

— Давай купим курицу.

— Я уже пожарил колбаски с картошкой.

— Блиииин… Снова жареное! Надо мной уже смеются, из-за тебя вся одежда пропахла фритюром. И вообще, сколько можно покупать эти дешовые пересоленные колбаски, «Колу» и «Доширак»?! Сплошная отрава.

— В китайских овощах или зубной пасте химии не меньше.

— Да не беру я нитраты и фторсодержащее, не беру. На вечер ряженка или йогурт? Кстати, ты снова комкал тюбик с пастой, как попало, это некрасиво и неэкономно.

— Нет, йогурта мало, ночью буду писать, захочу нормально поесть.

— Ночью?! Ночью нормальные люди спят! И вообще, кого ты обманываешь, у тебя там перс в облике Саске на автобое босса мочит. Отдай мне ноут, писать буду я.

— Ой, а то я тебя не знаю. В «Лошадках» пришло время случки единорогов? Или новая акция, где надо кликать каждые два часа?

— Нет, выправлю текст и спать. Имей в виду, я заказала нам два места на экскурсию, выезжаем завтра в 5 утра. На автобусе километров триста, так что на весь день. Посмотрим много нового, я там не была ни разу, давно мечтала.

— Черт, мы же только вчера ездили по лесу верхом. Я хотел отдохнуть, выспаться, вечером сходить в кафе. Или просто полежать, посмотреть аниме с ноута.

— Так мы сегодня и отдыхаем. Но движение – это жизнь! Вставай, давай хотя бы до магазина прогуляемся. Как можно смотреть эти глупые детские мультики про Наруто?!

— Не-а, они не глупые. Кстати, это уже не «Наруто», а «Ева». И вообще, есть очень даже душевные и совсем не детские аниме,– милый подмигнул и засмеялся, — Ведь были же аниме и до «Наруто». Ложись рядом, покажу кое-что.

— Ох, ну что ты за человек, всё в шутку переводишь. С тобой даже поссориться невозможно.

— Не спорь хотя бы в этом, иди ко мне.

Мы обнялись, мысли и чувства смешались.

Когда встречаются миры, один для другого непременно оказывается «миром наоборот». Даже если они во многом похожи, полного совпадения не бывает. Это может стать причиной конфликта, а может дать начало новой Вселенной, которая расширяется из-за силы противодействия. Всегда есть выбор, оставаться точкой или развиваться до бесконечности.

Цитадель

У каждого есть свои цитадели. В них мы прячем то, что хотим сохранить от внешнего мира во внутреннем. Кого-то всегда рады видеть в гостях, как дорого и близкого друга. А от кого-то ворота навсегда надёжно закрыты, как от нежданного гостя. Но, что было бы, если бы наши цитадели были доступны для всех желающих?

Сверкающий странник остановился на поле битвы. Десятки тёмных зверей окружили фигуру с едва различимым свечением. Самые мощные демоны нападали на жертву. Но, чем сильней становились удары, тем сильней становилось свечение. Настолько, что вскоре даже чудовища не смогли б отобрать этот Источник у жертвы. Они насмехались над ним, и говорили, что он никогда здесь не станет нормальным, но он упрямо пронёс свой самородок мимо чудовищ. И в этом свете исчезали рога и копыта, шипы и щупальца монстров, вот уже на месте чудовищ проступили силуэты людей, которые с сомнением глядели во след уходящему Свету.

— Так что же ты так защищаешь? — прищурился ангел, — Воспоминания о доме, работе. Я здесь для того, что бы помочь тебе вспомнить и выбрать. Скажи, из-за чего ты за них так цепляешься? Не проще ли отдаться во власти чудовищ, и стать самым сильным из монстров?

— Мне так показалось, что это будет неправильным, позволять другим разрешать за тебя все вопросы, ведь я хочу сам выбирать, что я буду ценить в этой жизни.

— Всё берёшь на себя. Не боишься ошибки, и что всё опять потеряешь?

— Здесь, в окружении чудовищ я понял одно. Когда можно рассчитывать лишь на себя, защищаешь всё то, что хотел сохранить в сердце. И, даже если ты всё потерял, можно подняться, ведь невозможно потерять то, что у тебя в сердце, и ни один монстр не сможет отобрать у тебя любовь к близким, к дому и к Родине без твоего разрешения.

Когда Человек произнёс эти слова, проступил истинный облик Источника, Источник заполнил собой весь объём ауры и разлетелся в осколки, как всегда и бывает, когда содержимому становится слишком уж тесно в Источнике. Урча и отпихивая всех конкурентов, чудовища поглощали осколки, а отыскавший в себе новый свет Человек поднимался всё выше и выше, туда, где свет этих источников сплетался в целые цитадели.

Что б отыскать в себе тень, нужно встать перед источником света, а значит, на Земле чудовищ всегда будет больше, чем в Небе. Каждый из нас строит сам цитадель, вот только один строит стены, чтобы не пускать в душу свет, ну а другой для того, чтобы не пускать из души тьму наружу.

Мир наоборот – война…

Я проснулся от грохота канонады; чем-то напоминало салют. Только мгновением позже я расслышал протяжный вой сирены. Вой распространялся по всему городу.

Я не помню, как мы оказались на улице: я, жена и дети. Рядом была и сестра, хотя она живёт в деревне. Мы тревожно смотрели на вспышки в небе. Оно было изрезано десятками лучей прожекторов. Вой сирены сквозь канонаду выстрелов продолжался. Пунктиры огненных линий от залпов орудий пронзали ночное небо, пытаясь сбить летящие точки. Точек было много: десятки, сотни. Они были далеко, но означали неизбежность — войну. Мир закончился. Его больше нет. Это колючим эхом пронзило моё сознание. Чувство страха и неизбежности. Бесконечный вой сирены сквозь треск и дробь боевых орудий. Пунктиры в небе, лучи прожекторов! Точки! Снова вой сирены!.. Я проснулся в холодном поту. Ещё через полчаса после сна я не мог избавиться от чувства неизбежности. А самое страшное то, что в новостях война совсем реальна и близка.

Сидим. Апетс жуёт колбасу с хлебом, а я потягиваю плодовый сок из опаловой бутылки. Вокруг – лес. Под ногами – море. Прозрачное, до самого дна разглядеть можно. Изумрудные стволы мерцают под водой, а меж ними снуют огненные агатовые бабочки, ультрамариновые светлячки, да кучерявые морские овечки.

А мы сидим. На ветке. Гладкой, прозрачной. Внутри по жилкам пробегают золотисто-медные шарики и, вспыхивая короткими разрядами в кончиках веток, окрашивают листья в оттенки солнца.

Болтаем ногами. Молчим. Бутерброд почти закончился, и Апетс кладёт его в аметистовую коробочку, встряхивает, достаёт снова целый и с удовольствием вгрызается в два больших шмата ветчинной колбасы с хлебокетчупом посередине.

– Не надоело? – спрашиваю.

– Никогда не надоест! – Апетс улыбается довольно, меж зубов торчит непрожёванная колбаса.

Смеёмся. По небу, пыхтя снежным морозцем, вертя красными колёсами, шелестя медными стрекозьими крыльями, пролетает хладовоз с вагонами, под завязку набитыми счастьем в глазури. Значит, завтра будет конфетный дождь.

А мы сидим. Нам-то спешить некуда. Солнце играется на морских волнах с предзакатными зайчиками: они скачут по воде, разбрызгивая морские капли, нагоняют на небо радугу. С другой стороны горизонта, наверняка, уже таращатся в наши спины две луны-недотёпы. Добрые такие, но глупые, потому что одинаковые. Зато ни одной не обидно: обе круглые, обе лиловые.

Сок заканчивается, свистя и булькая в полосатой трубочке. Подождать две мысли – и бутылка вновь наполнится. Ставлю опаловую на ветку. Звякает пустотой. В мыслях тоже звякает, но тишиной. Грустной какой-то. Странно.

– Апетс, можешь себе представить мир, в котором нет ни счастья в глазури, ни самонаполняемых бутылок, ни вечного бутерброда?

Апетс смотрит на меня ошарашено, с открытым ртом. У рта зависает вечный бутерброд.

– Можешь представить мир, в котором лес растёт не в море, овечки не дают сахарную вату, а хладовозы, как и люди, не летают?

– Бред какой!

Апетс смеётся. И я вместе с ним. Правильно, чего это я? Не бывает же такого.

Опаловая бутылка издаёт победный «бульк» – наполнилась. Апетс кладёт не дожёванный бутерброд в аметистовую коробочку. Меняемся.

Закат сушит в небе радугу. Близняшки-луны улыбаются нам в спину. Море зажигает вечерние огоньки: зелёные, синие, золотые. А мы всё сидим. Нам-то спешить некуда.

Двери электрички закрылись.

— М?

Подвыпивший старичок в пальто показал початую бутылку.

— А, давай, — выдохнул Денисов и вынул из дорожной сумки мятый пластиковый стаканчик. – Я к другу еду. Мне надо отдохнуть.

Старичок смешно сморщил нос, подмигнул и, расширив глаза, вдруг как-то с задержкой, по-совиному, моргнул. Денисов поперхнулся.

Неделю назад, куря на балконе после очередной ссоры с женой, Денисов увидел в правом глазу мутный кружок. Денисов потер глаз, но кружок не пропал, в нем определился черный центр, и вдруг из центра расширилась радужная круглая рамка, словно витраж из битого стекла. Голова у Денисова закружилась, он привалился спиной к холодной стене. Рамка свернулась и исчезла.

Уже полгода нервы Денисова были на пределе. На работе ждали сокращения. Сотрудники работали на износ, пытаясь сохранить место. Брат Денисова влип в историю с кредитом. Жена подсела на какую-то диету, обсуждала ее в соцсетях и ездила на встречи с консультантами. Сегодня, в воскресенье, она подала Денисову жидкий до прозрачности суп из соевого мяса без картошки. Денисов суп есть не стал, отодвинул тарелку, ушел курить на балкон и впервые увидел рамку.

Следующий раз рамку он увидел на работе, после того как начальник вычеркнул половину подготовленных данных.

— Слабое звено Вы у нас, Денисов.

Не успел Денисов выйти в коридор, как фейерверком в правом глазу раскрылась рамка, закрывая почти весь глаз. Денисов увидел в левом глазу привычный мир, а в правом, словно на втором экране, сияло желтое небо, синие дома, огромные стеклянные цветы, летающие по кривой улице. Денисов подошел к окну, бухнулся лбом о холодное стекло и закрыл глаза. Видение не исчезло – «кино» шло на фоне закрытого глаза. Денисов лег на подоконник. Вскоре рамка свернулась, и гадкое ощущение безмерной слабости прошло.

Вечером жена сказала, что надо поговорить. Денисов не понимает ее, она с ним не счастлива. Ее любит другой мужчина, консультант, который разделяет ее взгляды. Возможно, она уйдет к нему. Тут же позвонил брат и сообщил, что свою квартиру он вынужден был сдать, и с семьей завтра переедет жить к Денисову.

Денисов сел на пол. Глаза его были закрыты, однако радужная рамка раскрылась так широко, что он двумя глазами видел кривую улицу, кровавую реку под вогнутым в воду мостом, черных латексных людей, извивающихся змеями на тротуаре, тянущих отвратительно длинные пальцы через глаза Денисова в его голову.

Он закричал, вскочил, не видя дороги, побежал на улицу и упал в снег.

Мир наоборот

Алиса подошла к зеркалу и коснулась его поверхности свей правой рукою. Отражение протянуло ей левую. Затем левая рука коснулась правой: «А вот нос у нас один и тот же», подумала девочка и прижала его к стеклу. Внезапно она потеряла равновесие, перевалилась через раму, и не успев охнуть очутилась по ту сторону зеркала.

Алиса удивленно осмотрелась вокруг, практически ничего не изменилось, кроме заглавий книг и стрелок на часах, показывающих вместо трех часов девять. За окном начинало темнеть. «Вечереет»

— Конечно, — заметила невесть откуда взявшаяся кошачья улыбка, девять часов все-таки?

— Вы кто?

— Чеширский кот! Улыбка превратилась в большого рыжего кота, вальяжно развалившегося под потолком.

— Где я?

— Ты еще не поняла, в зазеркалье конечно.

Стоящие в углу комнаты напольные часы выпустив струю пара, пискнули паровозным гудком и стали громко шипеть – шолтай-болтай, шолтай-болтай, шолтай- болтай.

— Почему три раза, удивилась, Алиса?

— Ты забыла у нас здесь все наоборот, в девять часы бьют три раза, в три – девять.

— Ой, меня скоро мама позовет чай пить, как отсюда выбраться?

— А ты подумай, только не забывай, здесь все наоборот,- кот начал медленно растворяться в воздухе.

Девочка начала рассуждать вслух.

— Сюда я попала провалившись сквозь зеркало, но сначала прошла через комнату, а еще раньше вошла в комнату через дверь. Значит мне надо просто выйти из этой комнаты, через зазеркальную дверь!

— Правильно, — согласилась, тающая в воздухе, улыбка, — но сделать, это будет совсем непросто в мире наоборот.

Внезапно, Алиса, начала стремительно уменьшаться. Пол под ее ногами превратился в огромное клетчатое пространство, персидский ковер в непроходимую лесную чащобу, а пролитый на него чай стал непреодолимым глубоководным озером.

«Ничего себе чудеса, как же я теперь попаду обратно?»

Из под кровати выскочила странная парочка помятая и оборванная, у одного в руках была тяжелая чугунная сковорода, у другого клюшка для гольфа.

«Это же Трулляля и Тралляля, вон они где, а я их обыскалась!»

— Мы тебе поможем! Мы самые смелые и оружие у нас есть!

За окном сверкнула молния и прокатился гром. Братья толстячки бросились обратно под кровать и больше оттуда не появлялись.

«Дождь начинается, что же мне делать?»

Нет, все, это нетто что мне надо! Тупик! Льюис перечеркнул исписанную страницу. Пожалуй начну сначала!

Глава I

ЗАЗЕРКАЛЬНЫЙ ДОМ

Одно было совершенно ясно: белый котенок тут ни при чем; во всем виноват черный и никто другой.

Лишь только я переступила порог, Михаил Сергеевич поднял голову от книги.

— Здравствуй, Маша! Ровно полтретьего. Хоть часы по тебе сверяй. Вот я уже твоего «экстремиста» приготовил.

Поблагодарив библиотекаря, я взяла у него из рук «Мысли о Родине», прошла между рядами уставленных книгами стеллажей и села за стол поближе к окну.

С каким нетерпением я ждала этого момента! Но сегодня я не уйду, пока не дочитаю до конца. Тем более, что осталось не так много – всего десять страниц. О том, чтобы взять книгу домой, не может быть и речи. Узнают, что Михаил Сергеевич хранит у себя в библиотеке такие книги – лишат звания Порядочного человека, а то и посадят за измену Родине, как Аливанцева.

Мысли, которые автор доверил бумаги, были и впрямь дерзкими. Подумать только – человека нельзя убивать за то, что недоволен Президентом! Да любой порядочный человек скажет, что эта мысль от лукавого, и что расстрел для таких «псов злобесных» — слишком мягкое наказание.

А что он пишет про кошек! Вместо того, чтобы пнуть одно из этих дьявольских отродий, Аливанцев приютил её, привёл к себе домой, да ещё и имя дал – Мурка. Конечно, это не измена Родине, но с медалью Порядочного человека можно распрощаться.

И много-много других мыслей, не менее крамольных.

— Ну как? – поинтересовался Михаил Сергеевич, когда я возвращала ему книгу.

— Очень интересные мысли, — ответила я неожиданно для себя и тут же боязливо закрыла рот рукой.

Но в следующую минуту широко раскрыла, потому что библиотекарь сказал:

— Мне тоже нравятся.

«Вот это да! – подумала я. – А ещё и порядочный человек!».

Выходя из библиотеки, я думала о том, что я напишу Аливанцеву в письме. Конечно, придётся быть осторожней, чтобы тюремная цензура пропустила. Да и Михаила Сергеевича подводить под монастырь не хочется. Думай, Маша, думай – это тебе не обмен впечатлениями о «Семнадцати мгновениях весны», с которого год назад и началась наша переписка.

Я не сразу заметила, как мне под ноги метнулся рыжий пушистый комок. Сказал «мяу» и застыл, глядя на меня зелёными пуговками глаз. Ну и как его пнуть, спрашивается?

— Ну, иди сюда, провокатор рыжий! – вздохнула я, садясь на корточки.

В конце концов, медаль Порядочного человека мне всё равно не светит. В этом году я не ходила в церковь в Пасхальное Воскресенье. Так и не нашла в себе сил с температурой под сорок встать с постели. А вчера сказала маме, что не пойду замуж за Юру. Знаю, что мама мечтала о нашей свадьбе, но всё же не так не хочется жить с человеком, которого не люблю. А ещё переписка с Аливанцевым… Чего уж мелочиться, буду непорядочной до конца.

С этими мыслями я запустила руку в густую рыжую шерсть. Котик довольно замурлыкал.

Борис сидел в кафе, пил остывший чай, не понимая вкуса, размышляя над тем как добраться до Нигерии. Мысли шагали осторожно, но всё время спотыкались о Республику. Как ни крути, если ехать на поезде, то придётся пересечь её территорию, а там стреляют. Игнатову не хотелось быть убитым. Кто говорил гражданская война, кто утверждал, что это полномасштабная операция. Да какая разница! Смерть в обоих случаях одинакова, как не назови.

Тут в дверном проёме появились молодые люди в форме. К каким родам войск принадлежало их обмундирование, не ясно. Казалось, нерадивый модельер повыдёргивал куски из разных журналов по выкройке и замешал их в ядрёную эклектику. Молодёжь осторожно прокралась, будто протекла между столиками, напоминая бесформенных чёрных амёб. Бармен напрягся. Игнатов не мог не заметить. Он посмотрел на странную группу. Они заняли места, даже не шумели, только переговаривались, бросая короткие взгляды по сторонам.

Борис поднялся и направился к выходу. В кафе было тихо, и Игнатов ясно различил за собой шум, но, не обращая внимания, взялся за дверную ручку. Это последнее, что он запомнил. В следующее мгновение темнота накрыла его, и кто-то ударил по затылку. Искры посыпались из глаз, но даже они не смогли осветить ситуацию. Что случилось, он осознал, когда очнулся в мягком кресле. Похоже, его схватили те парни в кафе и будто груз доставили сюда.

Борис помотал головой, осмотрелся. Кабинетная обстановка, но неряшливая и скудная: старый обшарпанный стол, за ним висела карта, утыканная флажками, телевизор… Изучение прервал коренастый незнакомец, возникший словно из воздуха. Он подобострастно обнажил в улыбке зубы и протянул руку:

— Пётр Евгеньевич Левин. Вы уж извините, что мои ребята так с вами поступили. Они заметили вашу специфическую внешность. Кто ж знал, что вы европеец, хоть и с русской фамилией.

— А где я?

— У меня в кабинете. – Левин убрал руку. – Вы не волнуйтесь, всё будет в лучшем виде.

— Не понял?

— Я командир военного подразделения. Координирую действия юго-восточного фронта, а тут нахожусь по долгу службы.

— Я Борис Игнатов. Журналист. Еду в Нигерию. Служебная командировка.

— Знаю. Ваши документы видел. Мы можем частично помочь с поездкой. Безвозмездно. Сопроводить до границ и передать бунтовщикам.

— Вы чего!? – Игнатов чуть не подавился.

— Да вы не волнуйтесь. С ними можно договориться.

— Так почему вы с ними воюете? Заключили бы мир.

— Принципы. Они, юго-восточные, не хотят быть европейцами.

— Ага. – Борис потёр лоб. Голова ещё гудела и плохо соображала.

— Может, вам сейчас что-нибудь нужно?

— Нет.

— Тогда я поговорю с ребятами, чтоб те организовали вам сопровождение. В общем-то, они хороши парни, добрые, только на идеологии повёрнутые.

— Спасибо.

Левин ушёл. Игнатов осмотрелся. Изучил стол. Под оргстеклом лежали только визитные карточки: «П. Е. Левин». Борис перевёл взгляд на телевизор – старый, с электронно-лучевой трубкой. Сколько будет отсутствовать командир подразделения, не известно, а тут хоть есть чем развлечься. Он взял пульт и включил экран. Игнатов принадлежал к «прыгунам», то есть к тем, кто не может тупо смотреть один канал. Таким зрителям обязательно нужно нажимать на кнопки, «перескакивая» с третьего на тридцать третье.

Ассортимент передач оказался стандартным.

Криминальная хроника…

Эротический фильм…

Теннис…

Кандидат в президенты Соединённых Штатов Америки с виртуозностью шоумена излагает предвыборную программу. Обещает покончить с безработицей, с расовым неравенством, решить проблему с Ближним Востоком, если не выйдет с последним пунктом – порешить Ближний Восток…

Боевик…

Рок-концерт…

Бокс…

Бои без правил…

Сериал…

Эротический фильм…

Порнографический фильм…

Президент России всерьёз обеспокоен назревшим политическим кризисом в США и предлагает свою помощь водкой и балалайками. Также обязуется поставить в неограниченных количествах ватники, шапки-ушанки, валенки, тёплые штаны…

Танцевальный конкурс…

Певческий конкурс…

Биатлон…

Гонки…

Скачки…

Тряска всеми частями тела…

Плюшевый канцлер Германии представил своего приемника. На трибуну выходит здоровенный рыжеволосый детина больше похожий на викинга, чем на политика. Что-то говорит по-немецки. Перебивка. Государственный департамент США обеспокоен: будущий канцлер на два сантиметра выше нынешнего президента Америки.

Лотерея…

Телемагазин…

Показ мод…

Порнографический фильм…

Биатлон…

Гонки…

Скачки…

Над Республикой, где идёт военная операция, был сбит пассажирский самолёт. Виновники не определены, но уже назначены. Это спецслужбы России.

Борис выключил телевизор и выругался. Кто знает, возможно, что он, Игнатов, мог оказаться среди пассажиров погибшего рейса. Хорошо, что добирался сюда поездом.

От нахлынувшего волнения усталость разлилась по телу. Борис уснул. Ему привиделся кабинет Левина. Дверь открылась. Зашёл пришелец – классический тип – метр с кепкой в прыжке, зеленокожий, с грушевидной головой и большими чёрными глазами.

— Привет, землянин, — на ломанном земном языке произнёс пришелец.

— Привет.

— Мы давно наблюдаем за вами и всё опасаемся вступить с вами в контакт.

— Боитесь нашей агрессивности?

— Да не в том дело, Борис. – Гость непонятно откуда достал сигарету и взглядом поджёг её конец. – Мы тоже не сахар. Если смотреть глобально, то наше правительство думает: а стоит ли пускать вас дальше Солнечной системы?

Инопланетянин затянулся и выпустил колечко дыма.

— А вы можете помешать нам? – осторожно поинтересовался Игнатов.

— Отчасти. Но есть и иное мнение: присоединиться к вам в завоевании планет.

— Чего-то я не понял. Вы как к нам относитесь?

— Мы иногда вас боимся, иногда боготворим, а порой не замечаем. Ну, ладно, что-то я заболтался. Всё. Лимит. Регламент. Знаешь, как у нас с этим строго. Поговорим в следующий раз.

Пришелец открыл дверь и, продолжая покуривать, пошёл по коридору, тихо напевая песенку: «И на Марсе будут яблони цвести…».

Великий

Вообрази. Представь. И станет явью
Покуда веришь
Импресарио не улыбался…!

Отзвучал третий звонок.

Зрители застыли.

Дрожат

молчат

ждут.

Они бесчисленны. Дыхание рядов слагается в мягкий хоровой ветер — словно миллион листьев шелестит на кроне этого стадиона. Прожекторам не выхватить среди них просвета свободных мест.

Я выхожу!

Ладони взрывает раскатом июльского грома. Палец к губам требует тишину! Приходит тишь.

Я замру. Подожду. За первым залпом воспоследует второй.

Семь тысяч двести секунд я буду центром их новой вселенной, раскинутой за прозрачной стенкой моего куба для появлений.

И будет гром. Гром. Гром. Гром.

Впереди.

Слева.

Позади.

Справа.

Бедность наверху, богатство внизу — на самой вместительной арене этой планеты, где чудо развлечения объединяет социум и сводит поколения.

Вот родители, загодя превращенные афишами в маленьких детей.

Вот их дети, так повзрослевшие в этом году — сегодня послушные и тихие. Они долгие месяцы учились и помогали по хозяйству и косили лужайки и продавали мороженое — не смея прикоснуться ни к единому вафельному рожку, ни к единому сладкому шарику. Они копили прилежание и звон глиняных свинок. Они здесь! Рядками склонились бинокли над разинутыми ртами, кульки орешков и сахарная вата забыты, отложены, ссыпались на пол.

Умерь солнца свои, осветитель, я не вижу и половины смысла моей жизни.

Спускаюсь от галерки вниз.

Вот чернорабочие, вот клерки, вот бизнесмены, вот политики — от мелкой сошки до членов парламента и королевской семьи — слева принц, справа принцесса, между ними в полном облачении король и его супруга тянутся ко мне будто к воде ивы.

Моя гравитация сильнее воспитания.

Я начинаю — на сцену рвутся четыре тигра, они рычат и прыгают на меня. Рассыпается мой стеклянный куб, рушится, и я отшатываюсь, и отбегаю. Первый тигр изранен и зол — весь в осколках. Он бросается на меня, и я с трудом уклоняюсь — присаживаюсь. Он пролетает выше.

По одному, ко мне, ко мне! — Заманиваю их в клетки. Захлопываю их в металле. Ко мне! Три. Два. Последний!

Зал ликует!

Из ниш в полу взлетают воздушные шары. Они упругие, они разноцветные — я собираю их, ловлю и баюкаю, и складываю в гроздь, пока их не становится так много, что я чуть не отрываюсь от пола. И я отпускаю их. Шары взмывают под потолок застывшим салютом.

Вдруг на сцену врываются люди, врывается толпа. У одного из них корзина с цветами. Я расталкиваю их, я падаю на них, я мечусь между ними, пока не добираюсь до букета и не отнимаю его.

Это мои цветы! Они изумительны. Они так пахнут!

Я подхожу к первому ряду. Я предлагаю их королеве.

Мой импресарио вскакивает и бежит ко мне — он так рад. Он улыбается. Его задерживают — нельзя мешать представлению!

Купите цветок, Ваше Высочество. Понюхайте его. Он великолепен. Купите цветок!

И она тянется за сумочкой, она нащупывает там купюры!

Зал срывается с мест. Они в восхищении.

Выступление прервано — уж слишком я хорош. Меня ведут, меня везут в машине, мне вручают главную премию этой планеты. Седовласо кивают чиновники — да, награду ему!

И вот я в гостиничном номере. Я продолжу завтра. Мои представления длятся целыми неделями, и я ещё покажу им всё, что не успел сегодня. Мне выделены прекрасные апартаменты: за окном закат, мягкая кровать накрыта бархатным покрывалом, и здесь — как я люблю — огромное зеркало во всю стену. И я смотрю на себя. Я…

***

За оскорбленье коронованной особы — попыткою продать букет цветов, несуществующий в природе — В-О-З-Д-У-Х!!!

О сотрясение Основ!

Приговоренный за проступок к смерти, но так и не познавший ни невзгод, ни бед, в уютной камере с решетчатою дверцей роскошно доживая век, ложился спать давно с ума сошедший

Великий МИМ Четырехсот Планет!

Львица нервно дёрнула хвостом и рявкнула:

— Не суй лапу в клетку!

Львёнок испуганно отскочил от прутьев и оглянулся на мать:

— А что будет?

— Укусит тебя дядька, Митенька, придётся в ветлечебницу ехать, — мирно объяснила львица.

— Разве люди кусаются? — любопытный Митя вытянул шею, разглядывая на безопасном расстоянии семейство из четырёх человек. Отец и мать, замотанные в лохмотья, недовольно косились на посетителей, сидя перед небольшим костром, где жарились картофелины на палочках. Двое детей вяло играли в мячик, перебрасывая его через натянутую сетку. Время от времени один из них кидался к решётке, скаля зубки и издавая гортанные звуки. Зрители картинно пугались, кто хлопал крыльями, кто бил копытами по земле, а некоторые рычали в ответ, загораживая собой детей.

— Они очень опасны и агрессивны! — объяснила львица, подталкивая сына к следующей клетке. — Пойдём, пойдём, посмотрим на брачное поведение людей, тебе в школе доклад писать!

— А Лёнька говорит, что они тихие и интеллигентные, — возразил Митя.

— Что ещё за Лёнька? — насторожилась мать.

— Ну зебрёнок! Он новенький, — объяснил Митя. — Его мама ещё в больнице работает, людей лечит… Она сказала, что всё зависит от того, как мы их воспитаем.

— Слушать глупости всяких парнокопытных! — фыркнула львица. — Вот уж не ожидала от тебя!

— Мам, а давай заведём ребёнка, — робко попросил львёнок. — Маленького, умненького… Я его выгуливать буду и клетку ему чистить…

— С ума сошёл?! — возмутилась львица. — От них такая вонь! Они царапаются, кусаются! И ты не представляешь себе, сколько стоит ребёнок! Папа столько не зарабатывает!

— Ну мамочка! Мамусечка! Ну пожалуйста! — львёнок заурчал, подлизываясь и толкая мать головой в бок.

— И не проси! — строго ответила львица. — Сказали уже, никаких людей в квартире! К тому же у папы аллергия на волосы!

Митя раздражённо мотнул хвостом, задев стоящую рядом антилопу. Та угрожающе наклонила рога в его сторону, и львица поспешила увести сына дальше по аллее:

— Хватит злиться, вот вырастешь, заведёшь себе хоть десяток людей, а пока надо слушаться маму и папу!

Митя обиженно поплёлся за родительницей, и та не выдержала:

— Ну не дуйся! Хочешь куплю тебе мясное мороженое?

— Из блондинки? — воспрял духом львёнок.

— Из блондинки, если хочешь… Только не грусти!

— Ага, у всех в классе есть домашний человек, только один я отсталый, — шмыгнул носом Митя.

— Ладно, я поговорю с папой, — смягчилась львица. — Может, он согласится на лысого?