Салфетка №98, итоги

№1.

Эффект Розенталя.

В углу студенческой кафешки за столиком сидели две девушки и активно шептались:

— Ты нравишься Стасу из четвёртой группы, — хитро прищурив накрашенные глазки, сказала рыжеволосая Марина своей подруге.

— С чего ты взяла? — смущенно ответила Галя и надула пухленькие губки. – Ты издеваешься?

— Нет, мне его друг сказал, Павлик. Я шла по коридору в кафе, а он догнал меня и спрашивает, не я ли подружка Гали Подковкиной из пятой группы? Ну, мне интересно стало, вот и остановилась перекинуться парой слов. Уверяет, что Стас в тебя влюблён, только сказать боится.

— Он мне не очень…Лентяй и бабник…

— Тебе решать, подруга. Пообщаться можно и с бабником, а лентяя заставить работать.

В противоположном углу всё той же кафешки попивая чай, разговаривали два парня:

— Ты уверен, что сработает? Мне коллоквиум в среду сдавать. Помочь сможет только чудо или Галя, — тихо и свирепо выговаривал Стас своему другу Павлику. – Ты же знаешь, она меня не переваривает. Откажет сто процентов.

— Не переживай, всё будет хорошо, — загадочно ответил Павлик, поглядывая по сторонам. – Всё, твой выход Стас, иди и проси у нее помощи. Видишь, она идет к выходу? Догоняй и вежливо поговори. Осечки не будет.

Через полтора часа выходя из аудитории после лекции, Павлик поинтересовался у Стаса:

— Ну, как? Галя согласилась помогать с написанием коллоквиума?

— Ты волшебник дружище. Как ты всё это провернул?

— О! Книгу правильную читаю, вот и понимаю что к чему, — по-дружески стукнув Стаса по плечу, ответил Павлик.

— Интересно, и что это за книга такая? Расскажешь?

— Ничего особенного, «Психология» называется. Так вот, есть на свете такая штука как: «Феномен оправдывающихся желаний» или иначе говоря «Эффект Пигмалиона», придумал и описал его некий Роберт Розенталь. Мне сразу пришло на ум это использовать и через второе лицо, а именно ее подругу, я поставил Галю в известность о том, что она тебе нравится, и благосклонность обеспечена.

— Ты…ты поставил в известность Галю, что она мне что? – Стас не мог справиться с потрясением, а Павлик похлопав своего друга еще раз по плечу, и кинув на прощание: «Не благодари, свои люди сочтёмся», заторопился удалиться с глаз последнего долой.

№2

***

«В кухню не ходи, бабушка варит варенье!» — фраза из детства, отделявшая меня от таинства. Ибо бабушкино варенье из лепестков роз, называемое в нашей большой семье «Rosenthal» — «долина роз», было не только лакомством, но и лучшим лекарством от душевной хандры и жизненных неурядиц. Тягучий его аромат на стадии приготовления залеплял ноздри, не давал дышать, все тонуло в нем, и мир казался сладким бредом. Сваренное, оно выносилось в тазу для варки на веранду — «подышать», как говорила бабушка, — и августовской ночью его аромат сливался с ароматом яблок в непередаваемую композицию, ароматическую симфонию. Но в какой-то момент сознание и обоняние приспосабливалось к этому мороку — мы выныривали в реальность и обнаруживали ее уже изменившейся, себя и окружающих — другими. Куда делись повседневные лица домашних? Накрытый хрустящей скатертью стол и вазочки с порциями свежесваренного, свеженаколдованного варенья в эти минуты становились центром нашего маленького мира. Первая ложечка густого, цвета ранней костяники, маслянистого варева ложилась на язык бальзамом, перечеркивающим горечь крепкого чая, горечь неслучившихся встреч, забытых влюбленностей, несбывшихся надежд.

Бабушки нет, рецепт утерян, наш старый дом продан и перестроен новыми хозяевами. Но семья жива — содружество людей, понимающих друг друга с полужеста, полуфразы. Мы рассеяны по миру, но стоит сквозь телефонные помехи произнести нашу семейную формулу-заклинание: «Розенталь тебе на язык! Синатра тебе в уши!» — и спорщик успокаивается, конфликт угасает сам собой, и в воздухе, несмотря на километры и мили, возникают призраки аромата и мелодии.

И сквозь ломоту в глазах, продираясь сквозь дебри лингвистики на увядших страницах учебника, застревая в витиеватости периодов, — нет-нет, да глянешь на обложку. Прочтешь шепотом: «Розенталь…» И снова — аромат, мелодия, мороки. И даже многозначительные семы и строгости синтаксиса кажутся воздушными и доступными для понимания. Жизнь вновь наполнена колдовством, случившимся в детстве и не растаявшим во времени.

№3

Тот самый Розенталь.

Ресторан был до благоговенья дорог и фешенебелен. Тяжелые портьеры на окнах закрывали плебейский вид закоулка, где располагалось это неприметное с видузаведение, а внутренний интерьер разительно отличался от наличествующей снаружи реальности.

Посетители — исключительно респектабельные, со вкусом и богато одетые джентльмены и их очаровательные подруги, вне всякого сомнения, настоящие леди, а не «какие-то там», чинно сидели за своими столами, предаваясь изысканным блюдам и напиткам, и слушая трио виолончелистов, ненавязчиво исполнявших нечто божественное.

За одним из столиков сидело трое джентльменов, очень мужественного вида. Их можно было принять за зашедших отобедать армейских офицеров достаточно высокого ранга в штатском, или опытных путешественников, собравшихся на дружескую вечеринку, или за капитанов дальнего плавания…

Никто бы и не подутмал, что на самом деле это трое самых отъявленных негодяев, собравшихся, чтобы подготовить очередное низкое преступление, и перемывавших косточки своего сообщника.

— Я бы не стал ему доверять, — один из них, прикуривая дорогую сигару, задумчиво покачал головой.

— Отчего же, Сэм? — спросил его другой джентльмен, сделав глоток выдержанного французкого коньяку.

— Он задницу вытирает левой рукой, это подозрительно…

— А тебе откуда это известно?! — вступил в беседу третьий джентльмен, — Может, он левша?

— Отнюдь, господа, — сокрушенно отвечал первый, — И это самое подзрительное!

— Розенталь ему в… рот! — второй был достаточно несдержан.

— Да нет, на язык! — третий придерживался приличий.

— А по мне… — первый, раскурив наконец свою сигару и выпустив в потолок облако ароматного дыма, энергично сплюнул на пол и закончил:

— В задницу ему Розенталь! И пусть радуется, что мы джентльмены…

Все трое на несколько мгновений замолчали, обдумывая ситуацию, а затем, вспомнив приличия, вернулись к изысканым блюдам и продолжили свою трапезу, внимая волшебным звукам виолончелей и совершенно позабыв об этом засранце Фрэнке, который хоть и вытирал задницу левой рукой, но был достаточно ловок и смышлен, чтобы обвести вокруг пальца всю полицию штата и подставить уважаеиых джентльменов под подозрение вместо себя.

Каждый выживает, как умеет, Розенталь ему в… на язык!

№4

Speak slowly, please*

— Гофорите по-русски, пошалюста, я вас понимайт!

— Ишь ты! Ол райт! А то в школе только английский был. Я его со словарем, туды его растуды… Извиняюсь… Пардон, говорю!.. Кхм!.. А, не — это французский, кажись?

— Я не софсэм… што ви спросили?

— Да не-е! Не спросил я! Кумекаю, как «извините» по-вашему, по немецкому.

— «Исфинитэ» — entschuldigung**.

— …О-о-о… Идить… Звучит! Хороший язык. Жаль, не знаю… У меня кореш в армии был, сослуживец. Так он на языках как птица пел! А мне не идет. Хотя, на слух понимаю. Вот: «Ту би, ор нот ту би!» Во как звучит! Знаешь, откудова это?

— О, йа-йа! Это Шекспир! Я знайт.

— Молодец! А это: «Шерше ля фам!» Знаешь?

— Простите, это бистро очшень… Я не успевайт…

— Французский!.. А вот: «Хэндэ хох!»

— ???..

— Да ты не боись! Шучу я!

— Простите… А как ше мой фопрос?

— Какой еще вопрос?

— Я у вас спросийль: как пройти на улица Болшая Морская?

— А! Тю ты! Я и забыл. Ты мне тут совсем голову заморочил своими языками!

— Йа?..

— Ты, ты. Кто ж еще?

— Так ви нэ знайт?

— Знаю. Слушай. Двигай прямо, до угла. Там, кажись через три дома, забегаловка будет. Но ты в нее не заходи. Не вздумай! Там не поймут… Короче, дуй налево. Мимо синих хибарок. Это склады вторсырья.

— Фтор…?

— Вторсырье! Ну, макулатура, железки… понял?

— Шелески… понял…

— Я там работал когда-то. Приемщиком. Вот, доложу, времечко было!.. Идить его… Да… Ну, слушай дальше. Хибарки проскочешь, рули во дворы. Увидишь мусорники нашего ЖЭКа. Я там сейчас работаю. Ну, в смысле – в ЖЭКе. Слесарю! Сегодня выходной… Вот. А когда через арку прошуруешь, забор перемахни, и там будка будет. Табак. В ней мой дружбан сидит, Серега. У него и спросишь. Он тебе всё в точку пояснит. У него в школе немецкий был! Идить его… А мне некогда с тобой тут!

* Говорите помедленней, пожалуйста (англ.)

** извините (нем.)

№5

***

… Я до сих пор вспоминаю его лицо. Лицо нашего учителя. И сейчас мне очень стыдно. Ну, а тогда… О, мы тогда недурно посмеялись! Помню тот день, как будто это произошло вчера.

Был урок русского языка. Мы сидели за партами и непринужденно болтали. Милая старушка, которая вела у нас раньше, уволилась, и сейчас уроки просто пропадали. Родители негодовали, а мы радовались. Ну, еще бы! Представь себе, целый урок можно просто сидеть, громко разговаривать с соседом и не бояться, что тебя выставят за дверь. Красота!

Это сейчас я понимаю, что мы впустую тратили свое время. Но тогда я был обычным школьником, непоседливым ребенком. Предложили бы мне все уроки сделать такими — не задумываясь бы согласился.

И вот сидим мы, значит, в кабинете. Кто-то пускает бумажные самолетики, кто-то громко хохочет, кто-то играет в морской бой, а кто-то дремлет, подложив руки под голову. Тут распахивается дверь, и входит наш директор. Директор был мужик очень строгий, его даже старшеклассники побаивались. А мы — тем более. Все вскочили на ноги и вытянулись, как по стойке «смирно».

Директор приветственно кивнул и мы расселись по местам. И только в этот момент заметили, что вместе с директором в кабинет зашел какой-то худенький парень в опрятном коричневом костюме.

— Ребята, это ваш новый учитель русского языка. Его зовут Дмитрий Вячеславович. Совсем недавно он был таким же учеником, как и вы. Ну, а сейчас он готов поделиться своими знаниями.

Ты представить себе не можешь, что началось, как только за директором закрылась дверь! Тот наверняка слышал весь этот шум, но, видимо, решил не вмешиваться. Такое «боевое крещение» проходили все молоденькие педагоги. И только потом, набирая опыт, начинали ставить расшалившихся школьников на место.

А мы галдели, выкрикивали всякие глупости, кривлялись, словно каждый пытался обратить на себя внимание растерявшегося Дмитрия Вячеславовича. Учитель бегал от одного к другому, пытаясь успокоить, но чем больше он старался, тем усерднее мы шумели.

Вдруг кто-то с последних парт громко выругался. Все разом замолчали. Дмитрий Вячеславович густо покраснел и, обратившись к грубияну, крикнул:

— Розенталь тебе на язык! Кто же так выража…

Его никто не дослушал. Весь класс громко заржал, как будто гром ударил. А наш новый учитель русского языка схватил покрепче свой портфельчик и выбежал из кабинета.

… Никогда не забуду его лицо. Не забуду тот растерянный, разочарованный взгляд. Я уже давно закончил школу, но стыдно мне до сих пор.

№6

***

– О, фрау Кляйнамайзе! – с елейной улыбкой промолвил судья. – Не прошло и двух месяцев с нашей последней встречи. Помнится, тогда вы мне что-то обещали.

– Какие ещё обещания? – возмущённо воскликнула дородная белокурая горожанка в красном платье. – Мне ведомо лишь одно – я вновь безвинно страдаю за свою прямоту и правдолюбие.

– Правдолюбие? – от неожиданности судья поперхнулся и закашлялся. Молодой помощник услужливо хлопнул его несколько раз по спине. Кое-кто из присутствующих захихикал, но смешки быстро смолкли под грозным взглядом начальника стражи и стоявшего рядом с ним городского палача, Тупого Ганса.

– Я вывожу на чистую воду всех, кто своим недостойным поведением порочит наш славный город и его достопочтенного правителя, господина Розенталя, – продолжала женщина, отвесив поклон висевшему в зале суда портрету градоначальника.

– Именно для этого вы, как сообщают… э-э… наши надёжные источники, регулярно подслушиваете в соборе у исповедальни, притворившись фигурой святой Варвары?!

– Раз закон закрывает глаза на блудодеяние, добрым горожанам вроде меня приходится самим заботиться о поддержании нравственности.

– Какая наглость! Именно поэтому вас уже не первый раз судят за распространение сплетен? При этом, будучи уличены, вы всякий раз отрицаете свою причастность к этим слухам.

– Лишь потому, ваша честь, что мои враги мстительны и коварны…

– Вот только почему-то мужья оклеветанных женщин как один утверждают, что вы склоняли их к прелюбодеянию. А, получив отказ, начинали сплетничать об их жёнах!

– Подлая ложь! Я никогда…

– Довольно! На основании показаний множества свидетелей приговариваю вас, фрау Кляйнамайзе, к… что там у нас для таких случаев полагается? – Судья обернулся к своему помощнику.

– «Скрипка сплетниц», ваша честь. Но обвиняемая уже дважды подвергалась этому наказанию, и без малейшего результата.

–… В таком случае приговариваю вас к порке на городской площади, с последующим оставлением в колодках до захода солнца. Ганс, двадцать розог ей!

– Но, ваша честь, для злостной преступницы, не желающей исправляться, это слишком мягкая кара, – заметил помощник.

– Не думаю. Объявите, что каждый, кто считает наказание слишком мягким, может сам добавить ей сколько пожелает, – обратился судья к начальнику стражи. – Проследите, чтобы свежие розги в кадке не переводились: сдаётся мне, желающих будет очень много. А ещё раз попадёшься на сплетнях, мерзавка – Розенталь тебе на язык!

И он многозначительно потряс в воздухе клеймом с портретом градоначальника.

№7

***

— …, … … и …!

Дрив гордо огляделся.

Хирники онемели и присели на всякий случай. Опыт не подвел: серо-буро-малиновые полотнища хрипящих перепонок взорвались судорожной бурей. Кто не успел пригнуться – что ж, тот не заточен матушкой природой под ювелирное, тонко сработанное словосложение.

— Да-а-а, — протянул Актиникос, проводив взглядом перепонки. – Это было … Необычно… и по-новому, да, новая струя… Только не надо так больше. Пожалуйста. – Последнее Актиникос добавил, поскольку его уже часто пеняли неуважением к новичкам, и шепнул подчиненным активам. – Вот этого больше к воротам ни-ни! Прям Ни! И Ни! Ясно?

Активы на то и активы, им по два раза(по два раза) повторять не нужно(не нужно). Понятливые, хоть и без собственного разумения, но это – мелочи.

Дрива потеснили в толпу. Момент славы остался позади. Настолько позади, что дорога к воротам Разносторонне-дарующего эрудита(кратко РДЭ, как принято среди торопящих буквы хирников) стала для Дрива недоступной. Нет, добежать он мог, благо ноги, как и язык, были шустры до невероятной невозможности, но вот активы… И их стихительные топоры. И еще метафоричные дубинки. Да и просто правила оформления прямой речи (много ли нужно для нетренированного в склоках юнца). Ага!

РДЭ был велик, РДЭ был примером, РДЭ был… он просто был. Где-то там, за воротами. Этот любимый Бог хирников как-то вышел пообедать, заглянул в пещеру и не вернулся. И что? И все! Племя сиротливо стенало у подножия. Дней с три тысячи, или более – буквознавцы в срамных цифрах демонстративно не разбирались.

Молодость настойчива, все знают. Она как зеленая поросль пробьется сквозь валуны, она журчащим синекдоху ручейком скользнет сквозь мхи устоев.

Так думал настойчивый Дрив, проползая между постами активов с новой и исключительно гениальной поэмой, свернутой в памяти. Это была тридцать вторая попытка (хотя цифры – они от лукавого, да и… кто считает?)

— …, …, и сердце…., и трагедь и печаль!

Дрив шептал возле ворот. Постепенно каменная пробка покрывалась сколами.

— … любови!.. – трещина.

— … ихними слезами… — гранитная крошка сыпалась струей.

Дрив увлекся и последние строки уже выкрикивал во весь голос, вздымая ладонь к всевидящему небу:

— Пронзилась в сердце любовь! Закаплила кровавая КРОВЬ!!!

Наконец камень взорвался и наружу вырвался рев проснувшегося Бога. РДЭ. Великого Бога Розенталя:

— Не-е-е-е-ет!!!

А потом все племя до конца дней чествовало гениального Дрива.

Хотя раскрыть рот – хоть раз — ему так и не разрешили.

№8

***

Видеть на стене уборной надпись с заботливо переправленными ошибками было чем-то сумасводящим. Луни Мэдисону пришлось сменить три кабинки, пока в очередной он, к своему удовольствию, не обнаружил свежепобеленные стены — видимо, для исправления ошибок места не хватило.

Минуту спустя Мэдисон присоединился к длинной очереди у врачебного кабинета. Перекосившиеся неприятные лица выдавали суровый мыслительный процесс. Какой-то незадачливый рифмоплет беспрестанно шептал одни и те же строки:

Раз, два, три, а что у нас внутри, ну-ка?!

И ты внутри такой же, как и все…

Рифма, очевидно, не находилась, но подсказывать простое «скука!» Мэдисон не собирался. Он тщетно надеялся как можно скорее закончить эту ежемесячную пытку, издевательски именуемую «курсом лечения». Окружавшие его сумасшедшие только угнетали.

— Безумцы, — неосознанно произнес Луни Мэдисон, — наркоманы…

Кто-то из очереди зло шикнул:

— Розенталь тебе на язык!

«Под язык», — автоматически поправил Мэдисон и поморщился.

Розенталь. Маленькие желтые таблетки. Для исстрадавшихся графоманов — панацея, для Луни — еще одно доказательство безумия этого мира. И когда очередь приёма дошла до Мэдисона, он вновь попытался как можно понятнее изложить доктору эту мысль:

— Вы ведь видите, во что превратился наш мир! Каждый второй — писатель, страдающий от собственной бездарности. Не умеешь писать? Прими Розенталь! Нет читателей? Прими Розенталь! — с издёвкой продекламировал Луни. — Все эти «больные», словно заблудшие овцы, искренне считают, что таблеточная грамотность решит проблему. Литература превратилась в фарс; открой книгу — увидишь набор шаблонов. Да, грамматически правильных шаблонов, ну и что? Классика теперь называется старьем: всем подавай чтива, написанного под Розенталем! И каждый, каждый наивно верит, что Розенталь превратит его в мастера слова! А на деле — неграмотный графоман становится пишущим без ошибок графоманом, только и всего. Несомненное достижение! — в последнюю фразу Мэдисон постарался вложить как можно больше яда.

— Как я понимаю, вы до сих пор отказываетесь пропить курс таблеток? — поинтересовался доктор, начисто проигнорировав воодушевленную речь Луни. — А зря. На предыдущем приеме вы говорили почти то же самое — лечение помогло бы избежать повторов. Надеюсь, к следующему приему вы передумаете. Издаваться вам по-прежнему запрещено; приходите через месяц, — и врач, не обращая внимания на отчаянный взгляд Мэдисона, позвал следующего посетителя.

№9

***

Дракоша проглотил последний кусочек, облизнулся и, жмурясь от сытости, восхищенно посмотрел на отца. Большой Дракон как раз собирался подремать после сытного обеда, но сыну хотелось поговорить:

– Здорово ты, папа, это волшебника победил! Хоть он мелкий был, но такой шумливый. Я даже думал, что он тебя перекричит. А что значит «Розенталь тебе на язык»? Ты его этим заклинанием сразу речи лишил.

– Запомни, сынок, накрепко это имя. Розенталь спас драконий народ от погибели, – Большому Дракону хотелось спать, но от мелкого было не отвязаться, поэтому продолжил объяснение: – Ты же знаешь, что заклинания очень сложно выучить. Они звучат как абракадабра. Никакого смысла. Но всегда найдется одни или два особо настырных умника среди людей, которые освоят науку заклинаний, поймут в чем хитрость и ну, строчить новые формулы, собирая последователей и учеников. А некоторые норовят на деле знания применять. Проверить открытие им неймется. Вот на Земле кроме нас, драконов, вошебных существ больше и не осталось.

– А что сделал наш спаситель Розенталь?

– Он науку придумал, как правильно писать и говорить. И уничтожил этим у людей всякую способность к колдовсту. Ведь настоящее заклинание всегда звучит неправильно и даже непонятно. А кто освоит науку правописания, терят способность колдовать. Пишет и говорит понятно, но волшебства в написаном нет. Так что сынок, когда к тебе придет маг и начнет выкрикивать бессмысленные фразы, произнеси имя нашего спасителя и можешь приступать к обеду.

– Как все просто оказывается! — восхитился Дракоша.

– В этом вся магия, — Большой Дракон уложил голову на передние лапы и наконец уснул.

ВНЕКОНКУРС

***

«Тебя заклинаю, бегущий по коридору, ибо корридо не стоит, но движется да к свету судному. И в коридоре тебе смерть мучительная. Разорвать тебя на осколки хрустальные, да истолочь из них кошачий туалет для старых глупых да умопомрачённых, что оленя в глаза не видывали и тебе прейдет участью. Да и то ты обладаешь, что жизнию не тронуто, светом чистым не взлелеяно и само тебя предаст, законопатит, да трижды через левое плечо пронзит когтями вечности. Покорись на расправу лютую, под хлыст приди содрогаючи, в холст раскаяньем облобызайся, не то возместится кара великая. О, кара! Закрой неплательщику окна каменныя плащом ртутныя! Месяц ты, ясный, приди к нему в клеть, да в его клети не дна не покрышки! Чёрная ты Мерседеса! Обрушься на него мощью великая! Мент, ты, добродетель оштрафуй ты его штрафом лютым! Розенталь великий! Прииди в рот к презренному! Обуяй силу языка русского, да на него пошли! Да сниидешь, да одурманешь, да закостенеешь в очаге смертныя, да не матушкин хлеб приимеш, да рога отсекаешь и не своей смертью умрёшь»

Да, чего только не услышишь, убегая от контролёров в провинциальном поезде.