Битвы на салфетках 203. Финал

Конкурсные работыКОНКУРС

1.

Пустой вагон. Похоже, я последний — или первый — пассажир. В гранёном стакане остывающий чай. Мельхиоровая ложечка постукивает по стеклу в такт колёсному перезвону. Ритм спокойный, убаюкивающий, едва различимый. Пить не хочется, петь тоже, за окном муть, разбавленная чернильной пустотой, как будто кто-то взял и опрокинул содержимое чернильницы в стакан с водой. Просто так — на посмотреть. Получилось плохо. Интересующийся махнул рукой и разочарованно плюнул в собственное творение. Плевок тотчас превратился в белую крупу снега. Бродяга-ветер счёл снег манной небесной, и закружил хлопья в безумном танце. Косые струны метели разбили небо на тысячи мелких осколков и в каждом из них отразился мой поезд.

А в каждом поезде ехал я — его последний — или первый — пассажир. И нас стало так много, что мы укрыли землю мягким серебристым покрывалом. Оно недолго сохраняло свою первозданность — с едва слышным хрустальным звоном опавшее небо было разбито ударом грязного, дырявого ботинка, в котором давно свили гнездо самые яростные зимние ветры.

Этот ботинок принадлежал мне.

2.

Мир содрогнулся. Это произошло случайно. Один удар трижды определил его будущее. Что это? Удар судьбы или знамение свыше? Так или иначе, мир этот повержен. Чистое осеннее небо с утопшими в мареве облаками на горизонте застыло в ожидании неизбежности. Казавшееся незыблемым оно исполосовано когтями мимолётной случайности: чёрными трещинами небрежно набросанной паутины, сумрачными красками дерзкого художника, посмевшего бросить вызов реальности…

Как это произошло? Казалось, всего лишь зеркало. Просто уронили, оно упало и дало трещины. Ничего особенного, но небо, отражавшееся в нём, вдруг замерло. Даже лёгкий осенний ветерок, колыхавший голые ветки деревьев застыл в молчаливом ожидании неизвестного. Что могло произойти за миг, за время его падения?

Никому ненужное зеркало лежало среди обломков старой мебели и прочего мусора. Кусочек параллельного мира. Никто не заметил, что в нём застыла сама бесконечность времени. Да и кому есть дело до одинокого мира – одного из тысячи таких же миров? Никому.

3.

—… Повреждён правый маневровый двигатель. Система энергоснабжения правого борта выведена из строя, — мёртвым, механическим голосом отчитался иск.ин., и затих, продолжая мерно считывать данные обо всех корабельных системах.

—… ть, — выдохнул Стас. Правый борт — его зона ответственности, — придётся лезть на обшивку и латать. И как можно быстрее.

Так быстро Стас в жизни не бегал. Пулей пролетев коридоры, зацепив плечом переборку, шипя сквозь зубы, от боли, стал судорожно влезать в скафандр. «Быстрее! Быстрее, ммать! Грёбаные застёжки, руки бы проэктировщикам, да лучевым резаком!», — бормоча сквозь зубы ругательства, техник наконец справился с застёжками и вышел через шлюз на обшивку.

А вокруг гремел бой. Сотни кораблей землян, маневрируя и огрызаясь бортовыми орудиями, судорожно пытались сохранить хоть подобие построения. Время от времени то один, то другой получал от противника заряд плазмы в корпус, и тогда всё зависело от банального везения. Чуть в стороне кружились обломки тех, кому не повезло…

Земляне готовились к этому вторжению. И всё же оказались не готовы. Земные технологии не могли ничего противопоставить тяжёлой плазме ксенонов, и, как следствие, одному очень несчастному технику приходится сейчас лезть на обшивку, чтобы хоть как то запустить энергоснабжение правого борта, а конкретнее — орудий. Движок то понятно — только менять, это не ремонтируется.

Стас принялся за работу, тщательно проверяя целостность энергопроводки, заменяя повреждённые места и оценивая происходящее вокруг. А вокруг было плохо. Землян теснили, отжимая к орбите и выводя из строя один корабль за другим. Нельзя сказать, что безнаказанно, но потери ксенонов были несоизмеримо ниже земных.

— Вооот! Последний разрыв. Сейчас мы тебя… — заряд плазмы, прилетевший в многострадальный правый борт испепелил техника на месте, и, легко пройдя повреждённую обшивку, буквально превратил в пар реактор корабля, а последовавший за этим взрыв разорвал сам корабль на тысячи осколков. Часть из них, отброшенные силой взрыва к планете, подхватило гравитацией и потащило к земле, сжигая в атмосфере.

А внизу, на планете, маленький мальчик заворожённо смотрел вверх и тянул за рукав маму:

— Мама, смотри! Небо разбилось! Теперь оно на нас посыпется, да?

— Нет, сынок, не посыпется. Всё будет хорошо, — вымученно улыбнулась мать, с тревогой глядя на озаряемые вспышками небеса, — Всё будет хорошо…

Она ещё не знала, что не далее, чем через 16 часов 38 минут, Земля будет уничтожена. Она ещё надеялась…

4.

— Коля, ты чего такой хмурый сегодня? Посмотри как вокруг чудно, вот представь, вокруг никого нет на десятки километров, мы как на необитаемом острове, один лес вокруг, и где-то там цивилизация, — девушка восторженно смотрела на покрытое серыми набегающим облаками небо, — Всё это небо принадлежит только нам, всё-всё-всё, со всеми облаками.

Солнце выглянуло с высокого чистого неба сквозь редкие просветы в облаках, которые на глазах превращались в тучи, чтоб посмотреть как Коля молчаливо закончил жарить шашлыки и разложил их на тарелке. Вино и крупно нарезанные помидоры потеснились на импровизированном столе, которым стал плоский пенек.

— Принцесса, кушать подано, садись жрать, — проговорил Коля и коротко хохотнул своей шутке.

Бутылка вина постепенно подходила к концу, небо постепенно всё больше и больше затягивалась тучами, а девушка, не замечая погодных неурядиц, удобно устроилась на коленях у молодого человека и щебетала о каких-то вечных пустяках. Казалось, такая идиллия могла бы продолжаться вечно, однако…

— Коля, не сейчас, не здесь, не надо.

Голос молодого человека прозвучал глухо, и одновременно, несколько обиженно.

— Я уже две недели вожу, что ты как девочка.

— Ну не надо, ну пожалуйста.

Воздух разорвал звон от пощечины.

— Прекрати!!!

— Ах ты курица, — глаза парня сощурились, а лицо покраснело, — думаешь можно мною тут крутить, да я…

Продолжение речи потонуло в раздавшемся раскате грома. Звук разрываемой ткани слился с сухим треском от перечеркнувшей небо молнии.

Обрушившийся крупный град застучал по беззащитным перед буйством стихий людям, сбивая листву с деревьев и остужая разгорающиеся страсти.

— Да иди ты, — в сердцах плюнул Коля, натягивая футболку, и быстро зашагал в сторону машины, стоявшей в отдалении, оставляя за собой осколки надежд и веры в людей.

5.

«Мы сошли с ума специально для вас!» – искрилось и переливалось объявление, вывалившееся из почты. «Лучше б вы туда спецом для меня вернулись», — вздохнул, пытаясь привести перевозбудившийся экран в обычное состояние и выключить машину. Пора было домой. По дороге буду в метро пялиться в смартфон, дома, если сразу не включу ноут, завалюсь на диван с планшетом. И так день за днем, вечер за вечером. Выключающийся комп вспыхнул на прощание россыпью сумасшедших звездочек и притих в ожидании нового дня с бесконечными графиками, отчетами, ленивыми пасьянсами бездумно перебулькивающимися чатами. Все как всегда.

Подойдя к метро, я увидел, что станция перекрыта заграждениями и оцеплена полицейскими. Похоже, кто-то играется в теракты, а мне теперь идти домой пешком. Иного транспорта кроме метро я не признавал, а потому развернулся и зашагал по направлению к дому. Короткий путь, конечно же, был далеко не такой освещенный и ровный, как нормальные дороги, и, плутая между пустырями и свалками, я зацепился за какой-то обломок плиты и упал.

И наконец я увидел Его. Небо было так близко, как будто не существовало ни шумного задымленного города, ни людей, ни машин. Были только я и небо. Казалось, кто-то оттуда всматривается, разглядывает меня, хочет что-то сказать, а потом передумывает, и я слышу только звонкий смех, а перед глазами мелькают сотни, тысячи осколков. И в каждом из них отражается кусочек неба.

6.

Поцарапанные шеи

Мы топчемся под ним, пригибаемся ближе к земле, сутулимся и прячем глаза. Его ржавые осколки нависли у нас над головами подобно перевернутым скалам, вершины которых покрыты налетом из прочной смеси миазмов и радиации. Его зеркальные пики, словно тысячи дамокловых мечей стремятся пронзить тебя. Будто живешь в пасти у хищника и ждешь, когда сомкнутся клыки, а до тех пор, НЕ ПОДНИМАЙ ГОЛОВЫ!

Потупи свой взгляд, терпеливо изучай щебень, гравий, асфальт… ощущай всем своим нутром дыхание острия. Оно словно пальцы бывшей любовницы, шутливо лаская шею, намеренно вонзает когти в тебя.

Ты волен куда угодно идти, преклонять колени в чужих краях и молится любым богам. Только, не поднимай головы! Над тобой громоздится разбитое небо.

7.

Азаил почти закончил миссию в танках, когда дверь его кабинета открылась, и на пороге появился старший инспектор Ракш.

— Привет, Азаил! Коньяк — буду! И хоть ты мне не рад, как инспектору, не забывай, что я еще твой старый друг, — Ракш плюхнулся в кресло и усмехнулся, бросив взгляд на монитор. — Как установили ретранслятор из внешнего Мира, мой сын тоже часами сидит в этой игре.

— Привет, Ракш! – Азаил поставил бутылку коньяка и бокалы на столик перед Ракшем, а сам сел в соседнее кресло. – Я правда рад тебя видеть, как друга, — он наполнил стаканы. – Давай, взбодримся, а потом о делах.

Бокалы быстро опустели, Азаил принес еще бутылку.

— За последние две недели уровень страданий у душ в нижних карьерах упал почти на три процента. Вот данные с энергостанции, посмотришь, — Ракш подтолкнул флешку кончиком хвоста к Азаилу. – Сам же в одном из воплощений был человеком — знаешь, что для них это лишние 30-40 лет, чтобы покрыть недостачу. Тебе их по-своему не жалко?

— Да все я понимаю, Ракш. Это форс-мажор. Три недели назад разом развоплотилось около тридцати тысяч душ – закончили отработку. Заявку на новые оформил сразу, но их слишком много, возникли временные проблемы, поэтому пока не успеваем разгружать контейнеры и сбрасывать камни обратно в карьеры. Я делаю все возможное – уже получил партию каменных блоков, и часть душ выделил на дробилки. Как другу рассказываю.

— Сможешь к концу следующей недели стабилизировать цикл – сбор внизу, транспортировку на утес, своевременную разгрузка и наполнение нижних карьеров?

— Успею. И даже помогу нижним душам компенсировать недостачу отработки. Я изменил заводские калибровки дробилок, чтобы вес камней получался чуть больше.

— Но тогда страдания в карьерах окажутся в красном секторе и меня опять пришлют с проверкой.

— Окажутся, но в пределах допуска и ненадолго. Потом прогоним камни еще раз через дробилки с нормальной калибровкой.

— Скажу по секрету, — Ракш, допив коньяк, откинулся в кресле, — что у меня направление на инспекцию нижнего объекта и заехать сначала к тебе – личная инициатива. Рад, что ты был со мной откровенен. Тысячи машин у разгрузочных платформ уже начали привлекать внимание. Повезло, что водилы отрабатывают по первому кругу и ими заинтересуются в последнюю очередь. Это не четвертый круг, как у нижних. Короче, я все улажу – спасибо за коньяк, мне пора. Кстати, давно хотел спросить – на что похожа реальность внешнего Мира для людей?

— На красивую иллюзию, которая здесь превращается в осколки разбитого неба.

8.

— Нет, я категорически отказываюсь это подтверждать! — отчеканил небритый мужчина в домашнем халате, стоявший спиной к окну.

— Значит, Даниил Абрамович, коты могут мурлыкать, нахально увеличивая громкость в несколько раз? Как автомобильные двигатели?

— Коля, не переворачивай. Я уверен, что ты здоров и не сошел с ума. А твой громко мурлыкающий кот… Выдумка! Да чёрт с ним. Лучше скажи, зачем тебе вдруг понадобилась справка?..

Николай, промахиваясь, обречённо прятал непринятую купюру в карман рубашки. В ответ на его молящий взгляд Даниил Абрамович ещё раз безапелляционно резюмировал: — Ты, Коля, никакой не сумасшедший. По уже раздувающимся ноздрям было понятно, что Николай завелся и сейчас, для убедительности, готов выкинуть что-то весьма неординарное: «Значит, не соответствую сумасшедшему? Может… морду козлу набить?». Встретив непроницаемый, как вековая стена взгляд собеседника, Николай в один момент сдался:

— Я уже жалею, что пришел к соседу, а не к какому-то незнакомому врачу. Неохотно, как какую-то навязываемую маску, натянул на себя свой нормальный вид. Подумав о своей недавно раскрывшейся финансовой растрате, а потом как-то уже совсем отвлечённо — о такой загадочной работе психотерапевта, сминая в руках шляпу, потерянно по-философски добавил:

— Не скучно тебе… Осень на дворе. После чего, прикрыв за собой дверь, ретировался.

Даниил Абрамович со вздохом облегчения победно щёлкнул замком и как тибетский монах, почти не касаясь войлочными тапочками линолеума, быстро пролетел до подоконника. Теперь точно никто не помешает! Задвинув за собой шторы, он забрался на подоконник и удобно устроился, облокотившись на стену. Затем очень сильно зажмурился и, открыв глаза, посмотрел вверх. Оставалось только специальным образом сфокусировать зрение и настроиться на переход в другое измерение. Треснутое небо! Да! Сомневаться не приходилось: большая кривая трещина посредине, и от неё, как рябь, расходилось множество совсем маленьких трещинок. Всё это время небо еле заметно осыпалось вниз. А, если хорошенько прислушаться, можно было различить очень красивый, напоминающий хрустальный, звон бьющихся об асфальт тонких осколков: «Дзинь, дзинь, дзинь...». Пока в нашем измерении только ещё начинали опадать листья, там уже вовсю, посыпая землю искрящимися в свете фонарей «стекляшками», шёл лёд…

9.

Напрямик

— Пусти, — сказал мужчина в драной куртке и сделал шаг к капитану.

Корабль скользил по волнам, паруса вздувались под ветром и синее небо смотрело сверху без злобы и осуждения. Правда, и без Любви.

— Вы не доплывете, — заметил капитан, продолжая закрывать собой рулевого и штурвал.

— Среди нас есть моряки, — усмехнулся бунтовщик. Да, были — матросы с того же Корабля. — И мы поплывем напрямик.

Капитан устало прикрыл глаза.

— В Небо нет прямых путей, — произнес из-за его спины рулевой. Капитан огляделся — синеглазый мужчина смотрел на толпу. Можно было подумать, что смотрит.

— А как же Книга Кормчего? — спросил с вызовом бунтовщик, и процитировал: — «И настанет час, спрямляющий все пути. Останется между землей и водой, между Бывшим и Будущим лишь воздух да вера. По вере, как по тонкому лучу, корабли и люди поднимутся в Небо, по пути короткому». Где твоя вера?

— С мной, — усмехнулся синеглазый рулевой. Улыбка вышла странной, словно адресованной самому себе. Капитан посмотрел на бунтовщиков. Неужели они не видят? — Но пересилит ли моя вера ваше неверие?

— Еретик! — крикнул кто-то из толпы. — За борт его!

… Почему все и сразу следуют такому крику? — думал капитан, плывя и стараясь экономить силы — на всякий случай.

— Потому что они не верят не только в Небо, но и в себя. А тот кто не верит в себя, старается кричать громко и поступать вызывающе. — Он помолчал. — Ты готов?

Капитан кивнул, зная что тот не увидит, но все равно узнает об этом кивке-согласии. Синеглазый замер в воде. Опустил руки — вода словно выталкивала его на поверхность. Несколько минут — и он уже стоит, покачиваясь, на волне и протягивает руку капитану:

— Пойдем.

Миг — и тот встал рядом с синеглазым.

Волны были скользкими и приходилось быть осторожным. Но очень скоро они шли уже по воздуху, поднимаясь выше и выше. Синеглазый наклонялся вперед, словно шел против сильного ветра; глаза не отрывались от Неба, хотя и не видели его. Но капитан видел, пусть и не понимал, почему вере, ведущей в небеса, обязательно быть слепой.

Синева начала раскрываться, распахиваться как два крыла. Но из-за спин уходящих долетел многоголосый крик и звон разбитого стекла.

— Не оглядывайся, — предупредил синеглазый.

Но капитан и не собирался.

До самого последнего мгновения оба слышали шелест падающих в воду осколков, осколков неба, расколотого теми, кто не верил в себя.

10.

Не сказка

Однажды он сказал ей: “У тебя в глазах живёт небо”. Это было не больше, чем комплимент – избитый, дежурный, банальный, – но ведь порой важны совсем не слова. В тот момент в его голосе звучали тепло, уютная тишина, задушевность и сила – как не поверить такому? Тем более что слова, особенно красивые и сказанные таким голосом, бывают очень убедительны.

Она и поверила. И хотела сказать ему в ответ, что это он подарил ей небо. Ведь до их встречи её глаза, хоть и жили полной жизнью, и искрились всей её цветовой палитрой, всегда оставались земными, близкими и понятными каждому. А он как раз и подарил то самое небо – его глубину, от созерцания которой невозможно оторваться, недоступность, загадочность и притягательность. Она хотела сказать – и постеснялась.

Но с тех пор она и жила словно в небе. И тем, кто видел её, было и завидно, и радостно, и страшно. Завидно – потому, что многие из них тоже раньше жили в небе, но оказались низвергнутыми с него на землю, и девушка была напоминанием о потерянном. Радостно – потому, что сияние, исходившее от её глаз, освещало всё – даже уголки, давно позабывшие прямой свет солнца, свыкшиеся с отблесками и привыкшие к мягкой прохладной полутьме. А страшно – потому, что в небе никто обычно долго не задерживается. В небе можно погостить, но жить в нём невозможно.

И когда через время он сказал “Прости, нам надо расстаться”, она сначала не поняла: как это – расстаться? Что значит – расстаться? Разве можно расстаться с небом? Как можно отказаться от притяжения, которое чувствуешь, смотря в ту самую глубь и удивляясь его бескрайности? И неужели есть какое-то другое небо?

Потом она подумала, что ему надо просто куда-то уехать. На время, по делам. Ну, это бывает – это естественно, это есть жизнь, от которой никуда не деться. Но он добавил, что полюбил другую. И в это самое время её небо стало разламываться на кусочки.

Ей отчаянно хотелось плакать, просить, недоумевать. Хотелось, наконец, просто спросить: почему? за что?.. Она ещё не понимала грустную истину: это – тоже часть жизни. И дарящему небо нетрудно его разрушить. Или просто отнять – чтобы передарить другому человеку. Она ничего не понимала – но не стала ни плакать, ни просить, ни недоумевать. Разве пристало небу, пусть и в агонии, такое недостойное поведение?

Он ушёл. В мире светило солнце, пели птицы, люди занимались своими важными делами. Только небо – то самое, которое он когда-то поселил в её глазах – медленно падало в ней тяжёлыми синими осколками, ещё хранившими остатки своей глубины…

ВнеконкурсВНЕКОНКУРС

1.

Вот так и бывает — ты думаешь, что ты бог,

Что служат тебе все правды и все ветра.

И если однажды чего-нибудь и не смог,

Так это не важно, как все, что уже «вчера».

Не зная сомнений, что сталь превращают в джем,

Все дальше и выше, в чарующее Туда,

По лестнице в небо — а нет там его уже,

И только осколки — ты можешь поймать, о да.

Вот только цена… Впрочем, что я, ведь ты не раз

И сталкивал вниз других, и срывался сам.

И руки в крови, но зато выше всех сейчас,

Хоть видишь уже — обмануло пустое Там.

Но то, что упало — как многие в том «вчера» —

Поймаешь и спрячешь, трудам подведя итог.

… И служат прилежно не правды и не ветра.

Любовь к себе — это очень суровый бог.

2.

Стрижи небо стригут.

На то они и стрижи, чтобы небо стричь.

Носятся туда-сюда, туда-сюда, вжик-вжик-вжик, — разрезают небо.

Больно небу, конечно, кровоточит небо. Ну да ничего, небу не привыкать, его каждый год стрижи режут. Как весна, так начинается, визг-визг-визг, вжик-вжик-вжик – стрижи небо режут.

Вон оно, кусками изрезанное, на землю падает. Поутру из дома выйдешь, под ногами куски неба лежат, только успевай подбирать. Небо-то штука хорошая, и на салат пойдет, и на пироги, и настоечка из него хорошая получается, и варенье всякое. Молодые-то уже и не знают, как из неба соленья-варенья делать, только руками разводят, а зачем, а в магазине же готовое купить можно…

Эх…

Ну да ладно, не о том речь. Так вот, режут стрижи небо, визжат, режут небо тонкими крыльями, падают куски неба.

Только это ничего, небо-то не одно, там, под небом другое небо есть. Небов-то много. Вот, изрезали стрижи рассветное небо, а под ним еще одно – полуденное, жаркое, знойное. Или вот, полуденное изрезали – а под ним новое, пасмурное, облаками затянутое. Облака стрижи порезали – а под ними закат розовый разгорается. Закатное небо порезали – а под ним звезды в темноте рассыпались.

Ну, по-всякому, конечно, бывает, разные бывают небеса. Вот однажды так стрижи небо порезали, а под ним другое небо, а в небе – метеорит. Вот так, ни дать ни взять – метеорит. Ну, сбили его, конечно, а что, смотреть на него, что ли. В озеро упал, водолазы потом за ним ныряли.

Бывает и покруче. Вот так однажды стрижи небо порезали, а за ним другое небо, а в небе война. Самолеты летают, города бомбят. Ну это давно было, семьдесят лет как.

Поговаривают, и еще круче было. Когда стрижи вот так небо-то порезали, а под ним еще небо, а в нем диски летают сияющие, людей похищают…

Брехня, говорите?

Вот я тоже думаю, что брехня.

Стригут небо стрижи.

А я за ними смотрю.

Высматриваю, что на этот раз за небо откроется. Может, повезет мне.

А?

Какое небо ищу?

Да с самолетом. По которому самолет летит и падает. В котором она летела.

Кто она?

Она и есть она. Единственная. Она ко мне летела из Москвы, вот так утром позвонила, сказала, я к тебе лечу. Я еще представил себе, как она руками замахала, полетела…

…разбился в 9:45 по местному времени, в настоящее время выясняется…

…что тут выяснять… уже ясно все.

Вот хожу, ищу небо. По которому летит самолет. Да нет, не то, где самолет падает. А то, где не падает. Потому что если есть небо, где самолет упал, должно быть и небо, где самолет не упал, долетел, и она выходит по трапу, и я встречаю…

Хожу, ищу небо. Спрашивал у стрижей, они сами не знают, небов-то много, кто их знает, где какое небо.

Вот и стригут стрижи небо, много-много режут, никогда так много не резали, а тут для меня стараются, ищут мое небо.

Может, найдут.

3.

Печальное танго или Мачо не врут

— Спасибо, что пришли! – сказал Коля, как только увидел новую девушку.

— Меня Ульянка попросила. Она болеет, а у меня как раз отпуск. Решила, так сказать, помочь подруге.

Ульяну Лоскутковы знали ещё с прошлых процессов. Сидела с диктофоном, записывала ход заседания, делая иногда пометки в тетради. Вся эта информация потом появлялась на сайте.

— Вы и есть Николай Лоскутков? – спросила девушка молодого человека. – А Вы, — обратилась она к стоящему с ним рядом пожилому, — наверное, Арсений Игоревич? А я Маша. Сегодня буду репортёром.

Лоскутков-старший поблагодарил Машу, хотя понимал: то, что она услышит, едва ли будет для неё интересным и увлекательным.

— Можно спросить: за что Вас судят? Улька говорит: на какой-то митинг пошли…

— Вот за это и судят, — ответил Коля. – А ещё за то, что мешал полицейским себя избивать.

— Офигеть! Весело живём!

Заседание началось на час позже обещанного. Лоскутковы давно уже не питали иллюзий. У нас если кого захотят посадить – посадят. Не побрезгуют притом никакими средствами. Единственная мысль, которая не давала покоя Арсению Игоревичу: почему Коля? Почему не он? Он ведь тоже был на этом митинге. Впрочем, умом Лоскутков-старший понимал, что ему таким образом мстили как руководителю правозащитной организации.

Маша сидела рядом с отцом подсудимого, держа в руке диктофон. Судья пригласил свидетеля Коровина. Арсений Игоревич мельком взглянул на соседку. Какая-то искорка загорелась вдруг в её глазах. Неужели влюбилась девочка?

Коровин с живостью рассказывал, как, являясь сотрудником ОМОНа, должен был отслеживать и информировать органы о нарушениях, допускаемых митингующими. Для этого он, будучи в гражданской одежде, смешался с толпой социалистов. Сказал он пару слов и про Колю. Мол, лично видел, как этот молодой человек выбежал из толпы и напал сзади на троих полицейских. Правда потом, после наводящего вопроса адвоката, количество жертв нападения вдруг увеличилось до пяти. Позже, когда адвокат напомнил, что двое потерпевших в указанный момент находились в другом конце площади, Коля, по словам свидетеля, вдруг сорвался с места и быстренько перебежал в тот конец, чтобы их там отлупить. Потерпевшего, которого Лоскутков-младший сначала якобы ударил по голове, оказалось, по его же собственному заявлению, били в живот.

— Ну да, в живот, — сказал Коровин. – Я так и говорил. Про голову и речи не было.

Коля, наблюдая этот театр абсурда, откровенно смеялся. Действительно, забавно было смотреть, как свидетель юлит, потеет, путается в показаниях. Уши Коровина становились всё краснее, а вскоре и вовсе сравнялись с его бордовым свитером.

Маша вдруг вскочила с места, как ужаленная, и пулей вылетела из зала. Все присутствующие недоумённо посмотрели ей вслед.

Коровин продолжал размахивать руками, выдумывая на ходу разные подробности, чтобы через минуту клятвенно заверить, что он такого не говорил.

— Молодец! Медальку получил! – не сдержался Арсений Игоревич, когда свидетель закончил.

Потом прокурор зачитывал отрывки из показаний потерпевших омоновцев, вгоняя зал в состояние скуки.

Следующее заседание объявили на среду, после чего люди начали одеваться и покидать зал. Только Машино пальто оставалось висеть на вешалке. Где же она сама? Должно быть, где-то в здании. Не пойдёт же она в ноябрьскую погоду в одном платье!

— Ладно, я пока присмотрю, — отозвался Коля.

Арсений Игоревич вышел в коридор. Пройдя мимо нескольких дверей, он, наконец, увидел Машу. Она сидела в уголке и тихонько плакала.

— Маша! Что случилось?

— Милонга… аргентинское танго… Он был такой страстный!.. Настоящий мачо!..

— Кто? – спросил сбитый с толку Арсений Игоревич.

— Да этот ваш свидетель! Как же так? Ведь мачо никогда не врут!

И снова потоки слёз. Арсений Игоревич был несколько растерян.

— Не унывай, Маруся! – сказал он, по-отечески гладя девушку по головке.

— Я бы так не страдала, если бы… если бы не отдалась ему… тогда, после вечеринки… А где Коля? – она вдруг спохватилась, осматривая пространство вокруг своего утешителя. – Его посадили?

— Пока нет. Сторожит твоё пальто.

— Ой! А я тут сижу, реву! – Маша быстренько встала со стула и устремилась в зал суда…

Вскоре вся компания шла по направлению к метро.

— Да, что-то я сегодня… Хотела вас поддержать, а тут сама…

— Хочется плакать – поплачьте, — посоветовал Коля.

— Да уже, честно говоря, не хочется. И Ульку подвела. Вот кулёма!

— Там всё равно ничего интересного не было, — утешил девушку Арсений Игоревич.

— Когда прокурор зачитывал протоколы, — добавил Лоскутков-младщий, — я чуть не уснул… Кстати, Вы давно занимаетесь аргентинским танго?

— Два года, — ответила Маша.

— Я когда-то давно тоже занимался.

Оставшийся путь молодые люди частенько останавливались, чтобы показать друг другу некоторые элементы этого танца. Случайные прохожие оборачивались, принимая их за счастливых влюблённых и, наверное, завидуя. И никто и подумать не мог, что парня собираются посадить в тюрьму, а девушка, вернувшись домой, побежит к Ульяне оплакивать бесславную гибель своего мачо. Да, Ульяна, окажись она на месте Маши, едва ли стала бы плакать. Она бы осталась в зале, дописала бы всё до конца, на прощание одарив разочаровавшего её мужчину презрительным взглядом. Но всё-таки Арсений Игоревич надеялся, что она не станет осуждать Машу. Что она поймёт её, как подруга. И как женщина.

4.

writercenter.ru/library/absurd/rasskaz/nebesno-golubaya-kraska/227763.html