Битвы на салфетках №200. Юбилей.

1

Засада — дело тонкое. Можно сколь угодно раскрашивать себя в самые хитрые цвета и всё равно ты будешь подозрителен для возможной жертвы или случайных зрителей. Секрет маскировки в том, что выглядеть своим на этой территории. Ты можешь быть пятнистым, полосатым, волосатым, зеленым, пупырчатым, фиолетовым в крапинку, но если ты выглядишь родным, то никто и не подумает тебя бояться. Во многом это сила самоубеждения, ведь если ты веришь себе, то тебе верят и окружающие.

Раз я проснулся, значит скоро появятся они, чутьё меня еще никогда не подводило. Кто они? Жертвы конечно. Вот интересное наблюдение, жертва, она почему жертва? Потому что она так думает. Даже если ты большой, но готов к тому, что тебя съедят, то ты будешь жертвой. Вот и спасаются как могут, кто-то пытается стать таким большим, чтоб его не трогали, кто-то стайками ходит, надеясь затеряться с толпе. Общее у них одно — психология добычи.

А вот маленький шибздик, который уверенно топает по своей тропинке, невольно вызывает опасение. Ведь не просто так он ходит, наверное право имеет, лучше его обойти. Вот она — великая сила самоубеждения.

Я-то другое дело, и размеры подходящие, и поведение соответствует. Гигантом не назовешь, но и соплей не перешибешь, золотая середина.

Ох-х, сколько сегодня интересного набежало, тут тебе и такие, тут и сякие, на любой вкус. Начнем с самого большого, не то чтобы я его есть буду, но как тут удержаться. Сначала делаем аккуратный разрыв на животе, залезаем внутрь и буквально выворачиваем тушку наизнанку. А дальше уже дело техники, тут кусочек с краешку, тут другой кусочек с другого краешку, красота. Безвольной и бесформенной тряпкой пал он на жертвенный алтарь, как символ нерационального хищничества.

А вот и стайка, по парочкам разбились. Не иначе как плодиться и размножаться удумали. но ничего, сейчас мы это поправим. Легкое круговое движение, и дуэт превратился в соло. Напрасно будет ждать воссоединения оставшийся, никто еще отсюда не возвращался.

Хорошо-то как, на сытый желудок можно и уйти в сон. И на краю, когда реальность уже растворялась в сладкой дрёме, я услышал.

— Коля, когда ты стиральную машинку починишь? Опять пододеяльник порван и носок куда-то задевался.

2

Самым важным для нее было восхищение.

Первым оценил ее совершенство Создатель. Он потратил столько сил, чтобы вселить жизнь в мертвую глину, что посчитал свою жизнь прожитой, когда свету явилась она. И, уходя, он все-таки остался жить в ней, научив чувствовать и понимать.

Она жила восхищением. Разное, оно окутывало ее волнами всех оттенков синего и фиолетового – значит, люди понимали, в чем ее прелесть. Кто-то восхищался безупречными линиями, других привлекала игра красок росписи и полупрозрачная хрупкость. Обманчивая. На самом деле, она всегда знала, что сможет существовать бесконечно долго. Достаточно впитывать и делать частью себя исходящие от людей тепло и свет.

От детей всегда зеленый – радостный и беспечный. Старики дарили белый. Он почти не грел, зато тратился медленно. Иногда свет становился золотым и горячим – так чувствовалась искренняя любовь. Конечно, ее любили! Хотя не все…

Она боялась красного света. И желтого. Красный означал возможную боль – однажды ее швырнули на каменный пол. Огромных сил стоило сохранить себя. И многие годы она не сияла своей красотой, а слабо светилась. Зато от трещин и сколов не осталось и следа. Желтый мог стать любым – полыхнуть золотом, обжечь алой злобой. Или потемнеть, и стать фиолетовым, самым лучшим и спокойным.

Иногда люди прятали ее. Она стояла в темных комнатах, в окружении дерева, камня и металла. О ней забывали. Сияние меркло без зрителей. Но уж если ее брали в руки, она жадно забирала тепло. Иногда брала слишком много. И хранитель исчезал, а рядом появлялся новый. Но разве это ее вина? Просто она не могла существовать без человеческих чувств.

О ней создавали легенды. Пытались разгадать ее секрет. Боялись ее. Напрасно. Пока ею восхищались, она дарила людям только радость. Никакого вреда.

— Папа! Что это?!

— Ваза. Из Китая.

— Ваза? Для цветов? Она сама, как цветок… Светится.

— Не знаю. Скорее, для красоты. О! Тут написано – ей полторы тысячи лет.

Зеленый с золотом и синий. Тепло и прохлада. Восхищение. Жизнь.

3

Книг было множество. Они стояли на стеллажах вдоль стен, лежали на витринах солидными стопками. Казалось, что это – настоящий музей старых и редких книг, о существовании которых все давно забыли.

Я медленно перебирал их, перекладывал, рассматривал и мысленно прикидывал, сколько же может стоить…ну хотя бы… Из раздумий меня вывел вежливый голос старика-продавца:

— Вас что-то заинтересовало?

Я показал ему книгу, которую держал в руках. Он взял её, не спеша провёл пальцами по потемневшей от времени обложке, затем удовлетворённо произнёс:

— У вас хороший вкус. – С минуту помолчав, он продолжил: – Знаете, мне почему-то хочется показать вам одну книгу. Мне кажется, вы её оцените. – Он отвернулся к стеллажам и принялся водить по корешкам узловатыми пальцами. Я наблюдал за стариком, восхищаясь тем, как он, будучи слепым, свободно и смело ориентируется в этом богатстве.

Наконец он извлёк и протянул мне увесистый том в старинном дорогом переплёте.

— Это пророчества Нострадамуса – полностью, все. Подарок для короля. Представляете? Всё так, как было записано им – на старофранцузском, зеркальным способом, с перепутанными строками и слогами…Шестнадцатый век…

— Но как это можно прочитать без перевода? – удивился я.

— Это не надо читать, – произнёс старик. – И даже нельзя читать. Это надо просто хранить. Как напоминание человеку о его смертности и слабости.

Я хотел было возразить, что уж об этом человеку напоминать не надо, но случайно бросил взгляд на книгу – и вдруг отчаянно захотел её приобрести. Желание было таким сильным, словно от этого зависела вся жизнь. Но я боялся даже подумать о том, сколько может стоить такая вещь.

Я посмотрел на продавца. Он стоял ко мне спиной – видимо, искал что-то ещё…

Словно в помрачении, я прижал добычу к груди и спешно покинул лавку, быстро добрался до отеля, заперся в номере, сел за стол и положил перед собой книгу, затем аккуратно раскрыл её и перевернул страницу.

На пожелтевшей, хрупкой бумаге чернели загадочные буквы. Неожиданно они стали сливаться в одно пятно. Я протёр глаза.

Пятно стало разрастаться и, заняв собой страницу, засветилось – сначала мягко, ласково… И вдруг меня ослепил резкий свет. Я закрыл глаза и спрятал лицо в ладони, но свет неестественного и запретного знания проникал сквозь пальцы, через глаза и словно выжигал всё внутри.

Я закричал и упал со стула. Не помогло – свет жёг по-прежнему.

Наконец он исчез – так же внезапно, как и появился.

Я отнял руки от лица, поднял голову, открыл и закрыл глаза.

Ничего…Темнота…

4

Карло положил нож и пристально вгляделся в свое творение. Вроде бы кукла как кукла, но тревожное чувство не покидало старого шарманщика. С самого начала он заподозрил неладное, еще в тот момент, когда пьяница Джузеппе навязал ему в качестве подарка странное полено. Кто вообще дарит поленья?

Но отказаться было неудобно.

Кукла смотрела на Карло круглыми деревянными глазами. Шарманщик нахмурился: правый глаз был чуть больше левого, что придавало лицу насмешливое, хищное выражение, да и нос получился длинноват… Зато руки — открытые деревянные ладошки, десять тонких, гибких как лучины, пальчиков — вышли на славу!

Отряхнув с колен стружки, Карло встал и погасил свечу. Засиделся он, орудуя ножом и вспоминая, как ходил когда-то по городу с шарманкой, распевая песни и разыгрывая шуточные представления. Это все глупая кукла, это она память разбередила.

Спал Карло плохо. Чудилось — пол скрипит, дверь хлопает, голоса шепчут за окном. Но к утру все стихло, и старик, перевернувшись на другой бок, наконец крепко заснул.

Джузеппе пришел навестить друга, как только рассвело. Постучал в дверь, потом беспокойно заглянул в грязное окно. Внутри кто-то двигался, медленно, неуклюже. Джузеппе подождал немного и снова постучал.

— Иду… иду, — проскрипело изнутри.

Дверь распахнулась. Немного скособочившись и щуря левый глаз, на пороге появился Карло.

— Получилось? — взволнованно спросил Джузеппе, вглядываясь в коричневое длинноносое лицо.

Карло не ответил, только махнул рукой — скованный, неловкий жест, — приглашая войти.

На столе, широко расставив негнущиеся ноги, стояла деревянная кукла. А перед ней — старая шарманка. Пальцы куклы мертвой хваткой сжимали ручку инструмента.

— Он скучал по своей шарманке, — едва слышно прошелестел Карло, — он хотел снова выступать перед публикой.

Джузеппе облегченно выдохнул:

— Значит все прошло удачно…

— Удачно, — ухмыльнулся Карло и окинул взглядом обветшалую мебель и усыпанный стружкой пол. — Надо бы попросить Маль… — он одернул себя, — Марию прибраться. Я хочу устроить здесь кукольный театр.

— Театр? — глаза Джузеппе азартно блеснули. — Я напишу пьесу в роскошных стихах!

— Да, да, — протянул Карло, рассматривая марионетку на столе. — А наш друг будет развлекать зрителей музыкой. Как же нам назвать его? Ты помнишь семью, которой мы подарили Арлекина? Веселые такие, счастливые… и звали их как-то глупо…

— Буратино! — подсказал Джузеппе.

— Точно, — кивнул Карло. — Буратино. Хорошее имя для куклы.

5

Стул в моем пиджаке тебя сзади обнимет за плечи

А когда ты устанешь, он рядом всю ночь просидит...

Мегаполис

+18

Чувствую себя отвратительно. Я люблю зимнее утро, чистый снег — белое покрывало. А сейчас осень, исход ночи. За окном дождь. Черное платье валяется рядом со стиральной машинкой.

Сегодня я бесконечно устала. Сижу на неубранной кухне, пью горячий чай с медом и лимоном. Так не вовремя, но мне очень хочется — дурацкое понятие — «разрядки». Как перчатки для мытья посуды. Как чай с молоком. Порядочные люди моют посуду в перчатках, пьют чай с молоком. И им иногда нужна «разрядка».

Горячий чай прокатился вниз, согревая и успокаивая. Не люблю пряники. Их покупал муж. Но другого ничего нет. Вот ключевые слова — другого нет. В глубине себя ты протестуешь, но желаемого нет — и ешь пряники.

А что в глубине тебя? Кому-то для «полной разрядки» нужна партнерша холодная, как покойница. Кому-то связанная. На виду. Т-с-с. Порядочные люди молчат о желаемом.

Помню, муж уехал на полгода. Первый месяц спала, положив рядом его свитер. Ничего плохого. Приятный запах. А еще мне нравилось закутываться в его старое тяжелое ватное одеяло. Потом муж вернулся. Все стало как обычно. Но когда муж уходил работать в ночную смену, я обнимала его одеяло, перекидывала через него ногу и засыпала. Удобно, приятно. Словно и не одна. С этого момента появилось моё т-с-с. Я стала замечать, что таких «одеяльных» ночей жду с радостью и нетерпением. Прижимаюсь к удобному ватному мешку, трусь щекой, задираю ночнушку. Укутываюсь. «Оргазм. Разрядка» А под шелухой понятий — тело подрагивает само, а потом проходит эмоциональный неконтролируемый «Суперпотряс» и проваливаюсь в сон с улыбкой. Как убоги эмоции в словах. Разве слово «гроза» передаст восторг и панику? Слова — бледная калька с картины чувств. А утром я ощущала как одеяло теплым краешком скользит по попке, и по мне гуляет радость, да, неправильная, некрасивая. Я понимаю фетишистов…

Месяц супруг работал дома. С ним было хорошо. Но… как мне было стыдно перед его одеялом, я скучала по «одеяльным» ночам! Застилая семейное ложе я гладила ладонью одеяло, и оно было теплым.

На днях мне пришлось уехать. Прощальная ночь с супругом была бурной — в кои-то веки я оседлала его, а пониже спины мне так неоднозначно упиралось одеяло… А утром пришло сообщение — мужа нашли в постели мертвым. Он весь был закутан в одеяло. Сегодня похоронили. Мне жаль, что так получилось.

Но… на душе стало спокойно. Вот сейчас допью чай… и… т-с-с…

6

— Не совсем так, – Дьявол медленно ходил по пентаграмме, элегантно жестикулируя кисточкой хвоста. – Вы не можете продать то, что принадлежит Ему, а я не могу стать полноправным владельцем человеческой души. Поэтому, мы заключаем договор не купли-продажи, а скорее — об оказании услуг. Я замыкаю для вас колесо Сансары само на себя в мире людей, а вы за это получаете вечную жизнь, молодость и абсолютное здоровье, как привилегии для постоянного пользователя. Извольте ознакомиться и проверить, все ли верно, — он протянул Арнелиусу свиток пергамента.

Свеча почти догорела, когда Арнелиус оторвался от договора. Руки его дрожали от возбуждения.

— Да, все верно. А подписывать нужно кровью?

— Разумеется.

— Вы знаете, — он смущенно развел руками, — а у меня здесь ни пера, не ножа. Как то не подумал заранее.

— Да вы не волнуйтесь, они не потребуются. Достаточно посмотреть на пергамент и выразить внутреннее согласие.

Арнелиуса что-то больно кольнуло в глаза и две упавшие кровавые слезы превратились под текстом договора в замысловатый вензель.

— Теперь, когда у меня назад дороги нет, вы можете сказать, в чем все-таки подвох? – Арнелиус нашел в себе силы посмотреть Дьяволу в глаза.

— Его нет, и вы действительно получили желаемое на более выгодных условиях. Хотя, по сути, очень скоро, лет через двести пятьдесят – триста, вы пресытитесь ограниченностью этого мира и тогда поймете. А пока – наслаждайтесь!

Дьявол нарисовал в воздухе символ перехода и шагнул в открывшийся портал.

7

Сэм вошел в комнату. Вроде все было как всегда, но что-то его насторожило. Шестое чувство у профессионального шпиона, это вам не просто так! Все вещи стояли на своих местах, но… Любимое старое кресло, как-то слишком уютно распахивало свои объятия, портрет старого капитана на стене был слишком мрачен, а чучело прожорливой пираньи на этажерке, чрезмерно хищно скалило свои острые зубы…

Сэм не спеша сунул руку под мышку, нащупал рукоять своего верного револьвера и вовремя. Нет, никто не стрелял, шнур стоящего за креслом торшера, обвил его правую ногу и резко дернул. Спасли навыки отработанные до автоматизма, падая Сэм развернулся и отстрелил его от лампы. Следующей была люстра с грохотом сорвавшаяся с потолка. Однако, молодой человек, успел откатиться с места падения.

«Валить надо, вещи взбесились», — он слыхал, что такое бывает, но никогда не верил в это до конца.

Путь отступления был нелегок: пришлось расстрелять любимую пепельницу, летящую ему в голову, оторвать дверцу ставшему на пути шифоньеру и свалить прямым в челюсть чучело старого медведя, доставшееся ему по наследству от двоюродной бабушки. Входная дверь злобно щелкнула замком, намереваясь задержать его.

«Хорошо что не успел поставить стальную», — подумал Сэм, выбивая её мощнейшим ударом правой ноги.

Выскочив на улицу, он набрал номер службы спасения.

— Диспетчер центральной службы спасения слушает вас, что случилось?

— На меня напали вещи! — возбужденно откликнулся Сэм.

— Пытались убить?

— Да, что это? Вы мне можете объяснить?

— В вашем доме много старых вещей.

— Да, я не люблю менять мебель.

— Как часто вы бываете дома?

— Редко, работа такая.

— Тогда все ясно, это синдром «хищных вещей». Они устали от отсутствия вашего внимания и решили сменить своего хозяина.

— Что же мне делать?

— Высылаю ликвидаторов.

— Это как?

— Все ваши старые вещи вывезут и уничтожат. А вы можете отправляться в торговый центр и покупать себе новые.

«Бред какой-то», — подумал Сэм, плюнул и пошел в ближайший бар пить текилу.

8

«Эх, не будет сегодня чая с можжевеловыми веточками», — грустно вздохнул Медвежонок, разглядывая прогоревший на костре чайник, по забывчивости оставленный на огне залетавшим ночью на чаёк Филином. Для порядку Медвежонок заглянул в сарай, где на него сердито покосились грабли и пустой туесок для ягод, вернулся к костру и сел греться и ждать.

Чего ждал Медвежонок? Конечно не того, что чайник вдруг сам починится и приготовит вкусный чай. Вещи никогда так не поступают. Они могут поломаться, но не починиться. Потому Медвежонок ждал, когда встанет солнце и станет теплее и веселее.

Вдруг о лапу медвежонка что-то потерлось.

— Привет, друг, а я принес можжевеловых веточек для чая! — поздоровался, плюхаясь на траву, Ёжик.

— Привет, Ёжик! А знаешь, сегодня мы не сможем почаёвничать, — проворчал, хоть уже и повеселее, Медвежонок. — Ночью сгорел мой чайник, и теперь мы остались без чая. Вещи, они любят портиться и не любят чиниться, они злые.

— Как это чайник может быть злым? — округлил и без того круглые глазки Ёжик. — Чайник может быть уставшим или обиженным. Наверное ты или кто-то другой про него забыли, оставив на костре, вот чайник и сгорел. И теперь ему самому грустно, что не будет пускать из носика пар, ощущая в себе аромат можжевеловых палочек.

— Действительно, как это я не подумал! Нехорошо получилось, — снова пригорюнился Медвежонок.

— Слушай, а давай занесем чайник к кузнецу, и он его починит! Это недалеко, в соседнем селе, — сказал, вскакивая, Ёжик, и потянул за собой Медвежонка с его чайником.

А вечером Медвежонок, Ёжик и растяпа Филин наслаждались чаем с можжевеловыми веточками из начищенного поремонтированного чайника. Всем было хорошо, и даже Медвежонок больше не ворчал о злых вещах.

9

Сегодня пополудни к Ивану Демьяновичу пришли грузчики и начали постепенно, подробно выносить мозг.

Он цеплялся за двери, прилипая к дверным косякам, размазывался по стенам, мерзкими сероватыми лужами скапывал на пол, выжигая на паркете змеистые дорожки, но грузчики неумолимо и методично продолжали делать начатое.

Подумалось: «Если бы можно было обходиться без него, без его лени и тупости, без натужного торможения и долгой ежедневной раскачки, без вечерней усталости и ночных всплесков никому не нужной энергии. Что-то он совсем стал плох, неуправляем… Таблеточек пропить?..» И безвольная рука Ивана Демьяновича, подчиняясь внезапному внутреннему сигналу, механически потянулась за заветной коробочкой таблеток. Мозг хищно и удовлетворенно поиграл нейронами, наслаждаясь властью над своим вконец растекшимся носителем, и отпуская фантомных грузчиков. На сегодня они сделали свою работу.

10

Танечка смотрела, как он уходит все дальше и дальше.

Слезы катились по лицу, словно капли дождя на окне, за которым его неторопливая фигура удалялась из Танечкиной жизни навсегда.

Сил не было даже на то, чтобы думать. Она вышла из кафе и под струями дождя, совершенно забыв о зонте, поплелась домой.

В прихожей зеркало заставило остановиться. Танечка посмотрела на себя, отбросила мокрые волосы назад, всхлипнула.

Вот чего им всем не хватает? Молодая, крепкая, ухватить есть за что… Вон какая! Кровь с молоком!.. Хорошего человека должно быть много…

Утерла слезы, прошлепала в кухню.

За окошком все тот же невыносимый дождь, сил нет.

Танечка задернула шторы и потянулась к холодильнику. В полумраке плотно задернутых штор он белел наплывающим айсбергом и, вспыхнув ярким светом изнутри, на мгновение ослепил привыкшие к темноте глаза. А внутри… Танечка зацепила ложкой от половины вчерашнего тортика. Объеденье. Сама пекла. И крем какой получился, специально на рынок за сметанкой бегала, и коржи… Вот ведь, сволочь неблагодарная. Целыми днями ему выготавливала…

Тортик пропал с тарелки, холодильник одобрительно загудел, а слезы высохли.

Танечка потянулась за мисочкой оливье, богато выдавила майонез, перемешала. Холодильник требовательно замигал лампочкой сигнализации, Танечка закрыла дверцу и хотела сесть за стол, но полумрак заставил снова раскрыть холодильник – идти в коридор, чтобы включить люстру не было сил. Свет изнутри был манящим, совсем как в кино у Тарантино, когда разбойники открывают чемодан с деньгами, и свет из него озаряет их лица.

С озаренным лицом, Танечка сидела на корточках и кушала оливье. Пол дня ему на салат резала… Даже не притронулся, сволочь…

Холодильник, одобряя Танечкины мысли, опять заморгал лампочкой.

Танечка закрыла, тут же раскрыла, и он снова хищно улыбнулся ей светящейся створкой. Гусиный паштетик и курочка-гриль смотрели на Танечку в упор, связка шпикачек и мисочка жареной картошки ждали своего часа, ведерко с мороженым высунулось крышечкой из морозильного отделения.

Белый айсберг спокойно ждал, а где-то в светящейся глуби, поглощенные его холодными недрами, покорно застыли тени совсем недалекого прошлого – Танечкины легкость и грация, тонкая талия, изящная шея, звонки, приглашения, поклонники… и тот, ушедший сегодня навсегда.

Но Танечка не видела этих теней. Разве можно разглядеть что-то, прячущееся за пакетиком сливок и баночкой клубничного варенья?

Она пшикнула литровкой Кока-колы, улыбнулась щекотливым газикам, и подумала, что все не так уж и плохо… Дождик стих, а на улице уже совсем темно. Пора спать.

Танечка вышла из кухни, а белый айсберг поурчал еще немного и затих. Он знал – ночью она обязательно вернется.

Жертвы всегда возвращаются.

11

Цифровая запись воробьиных «чивир!» мелкими стежками прошила рассветную ткань утра и залатала зияющую прореху, рану с рваными краями, оставленную бессонной ночью. Он лежал, вслушиваясь в птичий строкот, и думал, что, может быть, надежда еще есть. Ведь вот – свет, вот – гомон, воробьи вышивают утро живой ниткой, и ночь еще долго не возьмется распарывать их работу. Вдруг все можно вернуть, исправить?

Но что исправлять? Ведь ничего не сделано. Просто наласкано, насмеяно, а главное – надумано. Космическими шашнями и звездным порошком… Запустить бы робота-чистильщика в мозг, чтобы вымел все мысли, мыслишки. Мыслищ там отродясь не водилось.

Их межгалактическая связь возникла из ниоткуда, в его томительные часы на вахте. Он пилот, она – риутрисса с планеты РК-ом. Молодая, мерцающая, велюрово-обволакивающая. Прелестная – такой образ передал налаженный мыслепоток. Сигнал за сигналом – и вот уже нет для него во Вселенной существа ближе. И не важно, что она другого вида, и что щупальца… Он с нетерпением ждал очередной вахты, а она запускала манящий сигнал в пространство и замирала, как кошка, прикусившая мышь.

А три дня назад… «Туу-тики-туу», — нежно-сливочное это «У» обволакивающе проникло в мозг и вспыхнуло перед глазами лазурью-янтарем-лимоном. Его сознание затопило теплом через многие сотни парсеков абсолютного холода. Признание, которого уже отчаялся дождаться. Он любим. Перед этой мыслью все Галактики, Черные дыры, затяжные метеоритные дожди – чушь. «Туу-тик», — отпустил он ответную мысль в эфир, зная, что Там-где-ему-не-быть-никогда, признание это вспыхнет кумачево-изумрудно-солнечно в изящном и сложном лабиринте ее извилин. Любима. Ее призрачный смешок повис в пространстве.

Дисконнект.

Больше на связь она не вышла. Он бесился и чувствовал себя репьем на потрепанном подоле Вселенной. Ртутными каплями падали в копилку отчаяния воробьиное утро… кромешный день… слепая ночь. Передатчик мыслепотока хищно таращил усики и молчал.

***

«Потрясающе плодовитый эмоциональный интеллект у этой расы. Благодаря внедрению в их цивилизацию мыслепередатчиков мы решим нашу демографическую проблему в кратчайший срок. Их мыслепоток перенасыщен оплодотворяющими эмо-кодами – среди риутрисс, подключенных к чат-каналу, зарегистрированы случаи за-чатия более семи чад единовременно. Жаль, что земляне так нежно устроены: обрыв связи образует дыру эмоционального фона, которая делает их малопригодными для повторного использования в качестве донора кодо-эмоций», — и Куратор мысленно щелкнул хвостом.

12

В следующем городе меня обвинили чернокнижником и чародеем. Мол, такие игрушки не могли двигаться без демонической магии. Меня взяли под стражу. На двери и стенах висели заговорённые символы. Их действие не распространялось на окна. Я проговорил заклинание и просто вышел из заключения.

На ближайшей вершине располагалось много такого, незаметного для простых наблюдателей. Я разложил инструменты среди колдовского рисунка. Ко мне подошёл человек в меховом капюшоне, король Брин, настоящий злодей и чернокнижник.

— Ты помнишь наш уговор?

— Да, — по знаку правителя полуэнды сгрузили с носилок поклажу на землю. Среди всех тюков обнаружился и горящий холодным огнём слиток золота.

— Нужен меч, который не знает промаха.

Работа на час. У гномов вершины нашлись колдовской молот и наковальня. От ярких костров были слышны голоса ведьм и виночерпиев Бахуса. В один из котлов приземлилась комета, могучий удар содрогнул все окрестности. Когда дым рассеялся в воздухе, из котла выбрался демон.

— У тебя получился искусный клинок. Я потрясён такой тонкой работой. Сделай нам ключ от тюрьмы Люцифера.

— У тебя сейчас нет ничего, что могло бы купить расположение Мастера.

— Смотри же, — взмахнул демон рукой, и предо мною предстали три серые тени.

— Уильрих, Вильям и Бек. Ученики, но почему вы сейчас в призрачном мире?

— Один был сожжён крестьянами, второй убит Инквизицией, а третий отравлен. Но всё может быть по другому, — взмахнул демон рукой, и я углядел самый красивый город из тех, что мог повстречать в жизни. Дома, улицы и механизмы были построены самыми искусными Мастерами, а у причала был пришвартован корабль самых изящных расцветок, ученики стояли на его палубе.

— Что б сохранить баланс в мире, Господь создал место, где мы могли бы предаться забвению.

— А этот корабль?

— На него мы взойдём в начале конца, когда поймём, что мир в нас уже не нуждается. Смотри же внимательней, Мастер, это возможное будущее. Так что же ты выбираешь?

Я прикоснулся Уильриху, и ветер разнёс пепел и искры по свету. Мне показалось, такая искра попалась мне в юности.

— Мир наводнила волна дешёвых подделок. Одни пытались сгубить конкурентов. Другие пытались скопировать творения Мастера, что бы придать ему облик Шедевра. Та вещь, за которую люди согласны платить самую высшую цену, становится Хищной Вещью. Вот только стоит платить эту цену, когда настоящий Шедевр переживёт своего Мастера, лишь только когда тот вложил в него свою душу и силы? – ответил я демону.

13

Гиперссылка

Мне сняли повязку с глаз, когда тюремный фургон подъехал к пропускному пункту USB-сити. Жандармы машинально глянули в окошко. Я последовал их примеру, пытаясь хоть что-то рассмотреть, но кроме непонятной надписи, висящей над КПП, «Самый мастдаевский сакс в том, что даже рулезные фичи глючат» ничего не увидел. Служители закона неодобрительно покосились на меня, но не одернули.

Похоже, проверка документов закончилась, и машину пропустили в город.

Оказалось, что сквозь узкое окошко не на что смотреть. Мимо меня проплывали серые безликие коробки. Было безлюдно, если не считать жандармов, которые патрулировали улицы. Один из них остановился, заметив наш тюремный фургон. Форменная бляха на мундире жандарма блеснула на солнце.

Я вспомнил, как впервые увидел эти бляхи. Служители виртуального закона бесцеремонно ворвались ко мне домой с обыском. Помахав перед лицом ордером, главный из них гаркнул:

— Вы храните экстремистскую литературу!

— Какую?

— А вот сейчас мы и узнаем!

Пока они рылись в моих вещах, главный сидел напротив. Тогда я и рассмотрел во всех подробностях бляху. Она была металлическим кружком. В середине выбит бинарный код, а по окружности, как я понял, девиз органов правопорядка: «Ctrl. Alt. Delete».

Обыск закончился. Жандармы нашли в нижнем ящике литературу по программированию. За это меня и арестовали.

Я прогнал воспоминание.

Тюремный фургон остановился у безликого здания – ни номера дома, ни надписей. Меня провели по широкому лестничному пролету на второй этаж и пропихнули в дверь. Жандармы остались снаружи.

Я очутился в небольшой комнате. Посередине стоял стул, у противоположной стены – огромный стол. Человек стоял перед ним, опираясь кулаками о столешницу.

— С кем имею честь?! – выплюнул незнакомец.

Я назвался.

— Очень хорошо. Проходите. Садитесь. Я генеральный прокурор Священного Сим-кода. Мне вменяется в обязанность зачитать вам приговор. Вопросы есть?

— Но я ничего не понимаю в языках программирования, мне передали на хранение…

— Вы что, не знаете семьсот седьмой параграф виртуального уложения?

— Мне разъяснили при аресте.

— Вот, и в соответствии с уложением вы приговариваетесь к пяти годам одиночной гиперссылки в локальную сеть без права обращения к верховному конектору. Вам введут внутривенно летарген. Вы уснете, и вас подключат. Приговор оглашен.

Прокурор запустил руку под столешницу. Он видимо нажал кнопку, потому что тут же в дверях появились три человека, одетые в белые халаты. Один из них уже держал наготове шприц.

14

— Вы понимаете?! Дверцы хлопают постоянно! Я все рессоры подтянула, все!

Женщина чуть не плакала, глядя на Фотинью умоляющими глазами. Во взгляде читалось недоумение. Фотинья кивнула. Ей проблема была ясна уже с самого начала.

— Я мастеру заплатила, чтобы он приладил двери в комнату и ванную! А они все равно хлопают и скрипят… И свет сам собой… Я больше не могу!

Последние слова клиентка выкрикнула истерическим тоном. На пределе, болесная, вымоталась.

— К паранормальщикам обращались?! — это был даже и не вопрос, а утверждение. Женщина не из тех, кто к бабке бежит по каждому поводу. Интеллигенция, четыре поколения учителей, из них два — твёрдых коммунистов. Бога нет, чёрта нет, а барабашки — это сгустки энергии.

— Ой, конечно, — она махнула рукой, доставая из сумочки платок. — Сказали, негативных этих… как их… Ну, в общем, проявлений, чёрной материи и плазменных дыр не обнаружили!

— Угу, угу, — снова кивнула Фотинья. Конечно, не обнаружат. Куда им…

— Знаете, — клиентка перешла на доверительный шёпот, — я думаю, что всё дело в вещах!

— Да? — рассеянно удивилась Фотинья. Настроиться на нужный адрес в городских условиях и так трудно, а болтовня здорово отвлекает.

— Да-да-да! Они хотят избавиться от меня! Ведь я квартиру снимаю с мебелью, неизвестно, кто там до меня жил…

— Я понимаю! — прервала клиентку Фотинья. — Вот вам святая вода. Как придёте домой — побрызгайте во все углы и трижды прочитайте «Отче наш».

— Это поможет? — в щенячьих глазах плескался океан безграничной надежды.

— Всенепременно! — твёрдо ответила Фотинья. — Прощайте, дверь захлопните за собой.

Когда клиентка вышла, она провела рукой перед большой белой тарелкой, прислонённой к стопке книг позади стола:

— Алё! Кто там у нас на проспекте Ленина, пятнадцать? Дежурный! Приём!

Тарелка засветилась тусклым серебристым блеском, и на поверхности появилось нечёткое лицо морщинистого мужичка с окладистой седой бородой. Он откашлялся и скучным голосом просипел:

— Ну я дежурный по Ленина, пятнадцать. Чего стряслось?

— Фотинья на связи, код шесть-два-четыре. У вас домовой, извините, охренел совсем! Распоясался, понимаешь! Квартира сорок два, примите меры, иначе я в Управление жалобу подам!

— Ой, ну шалит парень, чего такого прям страшного…

— Четвёртая жиличка за полгода! Это произвол! Пусть отпуск возьмёт и там выпендривается!

Мужичок тяжко вздохнул:

— Ох ты господи, во паникёры! Вызов принят, разберёмся.

— Не забудьте отчитаться!

— Не забуду, — буркнул дежурный и отключился.

Вот так-то, а то вещи, вещи…

15

Нервная система мучительно чувствительна — радарная сеть паутины: мысли, образы, невесомые, мимолётные, сотрясают её беспощадно и продолжительно. Время моё неисчислимо тягуче. Мимо взгляда проплывает бесконечно чужое: люди, предметы, улицы, телескопически проваливающиеся в прошлое. Я вижу всё, вплоть до начала времён. Зарево вселенского костра, пузырьки фотонов… тьма, тьма пожрала мой разум. Сон. Сон. Но и в его толще светящейся медузой порхает мозг. Кто он? Чужой, хищный пришелец в дом моего тела. Не я ему открыл дверь.

Пока мне шесть, математику и физику скрывают за книжными вратами рая. Не пускают в отцовскую библиотеку, подсовывая путешествия и сказки. Там хищники, дневные притворщики. Ночью всё будет иначе. Они проснутся, вступят в сговор с архейскими тварями, замкнут уста, замучат до рассвета.

В девять я прошёл сквозь джунгли брэмова ада. «Жизнь животных» научила не протягивать им руку, не кормить с ладони. Сказочные птицы жгли пером волосы, улыбка льва и смех гиены — ядовиты, мягкая яванская лягушка вползала на колено, когда я рассматривал дикие орхидеи в лицо.

Наконец, в одиннадцать. Утром, зимой, родилась Вселенная. Волшебные, ядерные эмбрионы протонов, пески нейтрино, юла галактики вокруг «чёрной дыры». Меня спасли дифференциальные уравнения, математическая физика; квантовый рай терпеливо вошёл в мою дремучую комнату, расставил вещи по местам, обратил хаос в порядок. Время, заблудившееся, пошло ровно, методичным маятником. На циферблате полустёртыми следами зажглись цифры, тонувшие в вечность и тянувшие меня за собой, словно маленькие грузила различного металла.

У меня появились друзья. О да, их было много! Гильбертовы уравнения и принцип неопределённости, квантовая гравитация и интерпретации опыта Юнга с двумя щелями. С ними я проводил целые дни. На скамейке в парке, куда «развеяться» вели меня родители, удручённые моим внутренним счастьем; перед сном, по пути в школу, из которой я был изгнан. Изгнан! Пока бывшие учителя и психиатры подозрительно обследовали меня, а ровесники осваивали комиксы, я вторгался в спор Эйнштейна и Бора, побеждал обоих, смеясь, виртуозом исполняя никем не слышимую симфонию «теории струн».

— Ваш ребёнок — аутист, — бросал кто-то в моём присутствии, словно меня не существовало. — У него — аспергер. Он — савант. У него не может быть друзей.

И тогда я понял: вещи повсюду. Дома, мебель, люди — хищные вещи. Они будут меня жалить, уничтожать, пока я иду к ним. Всё, что мне нужно, уже во мне.

Время моё неисчислимо.

16

Иван лежал на печи. Когда ему это надоело, он вспомнил, что нужно идти в лес за дровами. Иван оделся теплее, взял ржавый топор и вышел на улицу. Дорогу всю замело снегом, но он махнул рукой и пошёл по сугробам в лес.

В лесу Иван долго выбирал дерево. Толстые рубить было лень, и он выбрал совсем тонкую сосёнку. Замахнулся Иван топором, и вдруг перед ним явилось чудо неведомое. Испугался Иван, а чудо ему и говорит человеческим голосом:

— Не бойся меня, Иван. Не обижу я тебя.

— А кто ты или что?

— Хитрой Вещью меня величают. Я всё умею. И я не хочу, чтоб ты сосёнку молодую срубил.

Иван почесал затылок, призадумался и говорит:

— Вот если ты всё умеешь, топор мне наточи. А я тогда дерево толще и крепче может и выберу.

Хитрая Вещь взяла у Ивана топор и наточила его. Удивился Иван, как ей это удалось, и спросил:

— Послушай, Хитрая Вещь, а может, ты и дрова мне нарубишь?

Усмехнулась она и, молча, нарубила ему дров.

— Вот, принимай работу, — сказала Хитрая Вещь, показывая на старые срубленные деревья.

Иван снова почесал затылок.

— А может ты мне дрова, и напилишь и домой отнесёшь?

Усмехнулась Хитрая Вещь и сказала:

— Что ж, сделаю!

Напилила Хитрая Вещь дрова непонятно чем и отнесла их к дому Ивана. Как это у неё получилось, он так и не понял. Поклонившись ей в пояс, он пригласил помощницу в избу:

— Что ж, проходи, Хитрая Вещь, чаем тебя угощу с баранками!

— С удовольствием, — обрадовалась она.

Попили они чаю с баранками. Потом проводил Иван гостью до леса и поклонился:

— Спасибо тебе ещё раз, Хитрая Вещь, за помощь твою.

— Не за что, — сказала она и исчезла.

Постоял Иван, почесал затылок и вернулся домой. Теперь можно и дальше на печи лежать, на всю зиму дров запас.

17

Пожиратель мозгов (Фэндом: Головоломка)

Радость сидела на диване и отрешенно наблюдала за происходящим на экране. За главным пультом, уже двадцать пять часов подряд, сидел Гнев и яростно стучал по кнопкам.

– Одни раки вокруг! Аааа! Сдохни, сдохни! Ха-ха, выкуси, я бог этой локации!

Гнев с каждым часом становился все безумнее и больше никого из эмоций не подпускал к управлению. И все это из-за Интернета. Неизвестно благодаря каким законам эта мысль приобрела форму, но с его появлением в головном отделе пошло все наперекосяк.

Сначала новый “друг” показался безобидным, общительным и приветливым. Поэтому все эмоции с удовольствием приветствовали его в своей компании. Но с приходом Интернета, что-то незримое, стало меняться в головном отделе. Дворовые друзья постепенно заменялись френдами в социальных сетях, “остров хоккея” исчез и на его месте возник “остров компьютерных игр". Да я сам мозговой центр поблек, утратив былые краски детских времен.

Практически бесформенной черно-белой кляксой, Интернет стоял над Гневом и что-то нашептывал ему на ухо. И эти слова откликались новыми ударами красных кулаков по панели.

– Он мне не нравится. – Тихим голосом произнесла Радость, обращаясь ко всем и никому одновременно.

– Взбодрись. Все еще наладится. Вот увидишь, ты снова будешь стоять у пульта как в былые времена. – Брезгливость сама не верила своим словам, но просто молчать она уже не могла.

– Не обманывай себя. Страх уже исчез, с такими темпами я на очереди. Нет, если Райли не одумается и не выкинет Интернет из головы, мы долго не проживем. Посмотри, воспоминания все красные и многие из них блекнут еще до того как попадут на полки долговременной памяти.

Радость резко замолчала. Искры жизни в ее глазах медленно гасли, а кожа меняла цвет с ярко желтого на пепельно-серый. Интернет не смотрел в ее сторону, но на его лице, в предельно простых и глупых чертах, читалось не прикрытое торжество.

18

За окном смеркалось. В квартире на третьем этаже зажегся теплый уютный свет. На плите затарахтел чайник. Молодой человек вытащил на средину спальни две старые раскладушки, но взглянув на аппетитный бочок хлопочущей на кухне жены, передумал.

— На полу поспим. Сейчас матрас надую.

Жена недовольно скривилась.

-Хоть на потолке, мне уже все равно.

— Злишься, да? Не надо. Фухх, — мужчина отложил матрас- немного передохнуть.

— Нам этот гарнитур между прочим папа подарил. Он дорогой!

— Хочешь, я его обратно занесу? Потом не говори – меня кресло кусает, а в диване что-то шевелится! Почему меня никто не ест?

-Потому что ты не такой сладкий.

— Так иди скорее ко мне, моя булочка.

В спальне предусмотрительно погас свет, чтобы через несколько минут вспыхнуть вновь. В распахнутое окно вылетела подушка и мягко приземлилась на скучающие в темноте двора диван и кресла.

— Все началось после нашей поездки! Увидеть Париж и умереть! Теперь на голом полу спать будем!

***

— Бонсуар, шевалье, мы уже начали скучать.

Из диванного шва навстречу новоприбывшему выполз хромающий на левый бок сухонький месье.

— Риск – дело святое! Последний поцелуй перед разлукой! — причмокнул шевалье, лихо сиганув с подушки.

— Вы неисправимый романтик.

— И дамский угодник! — шевалье бодренько просеменил на край дивана к застрявшей в щели даме.

— Позвольте засвидетельствовать мое почтения, мадам.

Дама, кокетливо хихикнув, протянула лапки для поцелуя.

— А помните, господа, весну на Монмартре? Запах фиалок, щебет птиц, наш разогретый на солнце матрас, подушки с мягким гусиным пухом. — À Paris ….Quand un amour fleurit….À Paris!

— Не рвите душу, мон шер. Кто знал, что нелегкая занесет нас далеко от родины. В опасный, непредсказуемый мир.

— Вы первый в их чемодан полезли, шевалье! Мы за вами. А знаете в какой стороне наш Париж?

— Там, где садится солнце, мадам. Где осталось мое сердце!

— А мне здесь нравится, — встрял старик. – Особенно последний перформанс был неплох.

— От которого сдохли Гаспар и вся его семья? — мадам смахнула невольную слезу.

— Они теперь в раю, вместе с нашими братьями.

— Нахожу лишь один плюс от нашего пребывания на чужбине, господа. Кухня здесь отменная, полна белков и жиров. Я заметно прибавила в весе. Вернусь домой – тут же сяду на диету!

— Вас это совсем не портит, мон ами, — подмигнул толстухе шевалье.

— А мне все-равно здесь нравится, — не унимался старик, — последний приход был манефик!

— Так вы не жрете последнее время ничего, только дуст! Вы конченный наркоман, месье!

— Я эстет, шевалье! Мой психоделический опыт бесценен!

— У вас от экспериментов уже пол тела отсохло. Все прячутся, а вас несет на передовую. Не бережете вы себя.

— Се ля ви, шевалье!

— Мне кажется или мы движемся? — взвизгнула мадам и неожиданно резво шмыгнула в щелку.

— Не кажется! Нас куда -то несут, — старик вглядывался во тьму.

— Ой, не так быстро! Меня укачивает!

— Жизнь продолжается, господа!

— Посмотрите, нас несут на запад?

— Вроде да!

— Формидабле! Париж, мы возвращаемся!

ВНЕКОНКУРС

Они сверкали!

Нет, подсветка витрины тут была не при чем. Они сверкали и манили к себе, как мечта!

Усталость у Ирочки сняло как рукой, и каблучки вновь энергично застучали в огромном пространстве торгового молла, в унисон нетерпеливо застучавшему сердцу. Лишь пакеты в руках зашуршали, да длинные полы шубки развевались в стремительном Ирочкином шаге.

— Ой, здравствуйте… Давно к нам не заглядывали… У нас новый поставщик, и новая коллекция…

— Вот эти, на витрине, бежевые…

«Надену с ними светлые гетры… кстати, тоже нужно купить…»

— Прекрасные сапожки… только сегодня получили по одной единице в каждом размере, и почти все продали… Два размерчика только осталось…

«Гетры обязательно… и юбку короткую…»

— Бесподобные сапожки… Крокодилья кожа… Лимитированная серия…

«А наверх норочку короткую, с капюшоном»

— На витрине должен быть ваш размерчик как раз… но если не подойдет, даже и не знаю, чем помочь… лимитированная серия, крокодиловая кожа… два размерчика всего осталось…

«Все равно куплю! Даже если велики окажутся!.. И норочку сверху короткую… Ленка лопнет!»

— Вот примерьте… замочки пока тугие, походите немножко и будет все хорошо…

«Круть какая!.. Ленка лопнет!!!»

Ирочка подошла к зеркалу, на ноге сапожки выглядели еще лучше, чем на витрине. Они сияли.

Показалось на мгновение, что немного великоваты в подъеме, но после первых шагов они, словно какая-то термоусадка, плотно обхватили ногу, сообщая приятный комфорт. «Мои крокодильчики! Как под меня шили…»

— Я беру!

«Ленка лопнет от моих крокодильчиков!..»

— Хорошо, давайте я уложу их в коробку, и проходите к кассе…

Ирочка уселась на пуф, провела ладонью по голенищу. Выпуклые лаковые квадратики были прохладными и неожиданно мягкими. А вот замок не расстегивался. Золотой металл молнии не расходился, и «собачка» застежки застряла на месте, не сорвешь. Продавец дергала за нее, пока не сломала ноготь, кто-то высказался про плоскогубцы…

— Не нужно расстегивать, я сразу в них пойду, дома помогут снять. Мои в коробку положите, и скидку за молнию хотелось бы…

«Крокодильчики мои! Прямо сейчас Ленку огорчу!»

Ирочка выскочила из бутика и помчалась к эскалаторам.

На фуд-корте было не особенно людно. Ленка сидела за столиком в обрамлении пакетов с покупками, в одной руке имея чашку с латте, другою прокручивала страницы в айфоне.

Не поднимая головы, сказала:

— Я тебя устала ждать, дорогая… Тут в новостях такой бред пишут! Развод какой-то – представляешь, типа три случая по городу сегодня, сапоги из кожи крокодила сгрызают ноги своего владельца…

Ленка оторвала взгляд от телефона и увидела, как Ирочка, словно в замедленном действии, выронила из рук пакеты и судорожно схватилась за сверкающие молнии на новых сапожках. Лицо ее исказилось от боли и, наконец, наружу вырвался крик, ничем не напоминающий крик молодой девушки. Упав на пол, как была, в шубе, она вопила на весь магазин «Снимите их с меня! Снимите их с меня!», пытаясь сорвать с ног свою обновку, и уже теряя сознание прошептала: «Помоги…» Но Ленка не могла помочь, она хотела бежать, и убежала бы, если б ее не парализовала увиденная картина, и главное – Ирочкины ноги, извивающиеся внутри сапожков отдельно от уже неподвижного тела. Что-то урчало и причмокивало внутри сапогов, а крокодилья кожа снаружи как-будто двигалась, словно совершала глотательные движения, да штанины, заправленные в голенища, на глазах пропитались бурым цветом. Парень с соседнего столика выронил хот-дог и, подлетев к Ирочке, рванул сапог с ее ноги, но сапог остался у него в руках, а вместо ноги ровно на высоту голенища — лишь окровавленные лохмотья штанины, словно вырванные из жерновов. Парень, белый как полотно, в ужасе отбросил от себя извивающийся в руках сапожок с чмокающим кровавым месивом внутри.

«Шикарно шоппинганули», — мелькнуло в голове у Ленки перед тем как упасть в обморок.

Айфон, с новостной лентой на экране, погас.

Ирочка лежала неподвижно.

Бежевые сапожки крокодиловой кожи лежали рядом со своей хозяйкой.

Они по-прежнему сверкали.