Битва на салфетках №244. Голосование.

Зачем

Серебряное на черном. Летели-летели, да и влипли с размаха, с разлета в черно-бархатный кисель. На самом деле ничего страшного… Лучше влипнуть во что-то светлое? Серебра на белом никто не заметит. И потом, чернильный бархат лучше держит. Чтобы держаться, всегда нужна хоть какая-то тьма. Особенно серебру. И если все-таки начнешь падать, то и сам это заметишь, и другие увидят.

Зачем, если все равно нельзя остановиться? Просто это красиво. И если заметил, что падаешь, можешь выбрать – куда.

Да, вид сверху лучше. Но ведь это приходится долго-долго смотреть на одно и то же. От этого кто угодно начнет мечтать о падении. Может, это и неправильно, но только падая, можно чему-то учиться. А падают от того, что хотят измениться. Ни чернильный бархат, ни абсолютная белизна, постоянные, не могут удержать способных меняться.

Зачем учиться и меняться? Это тоже красиво. Конечно, все когда-нибудь закончится. Но смотрите так: вы влипли, неважно, в свет или тьму, вырвались из нее и полетели дальше. Всегда есть дальше. Это понимаешь сразу, как только куда-то придешь.

Зачем тогда оставаться? Иногда – чтобы убедить себя не ждать от места, куда упадешь, слишком многого. И потому что быть просто серебряным на черном – легче. И потому что тут, внизу, много возможностей, много искушений, и придется учиться и соглашаться, и отказываться. Хотя бы ради себя. На первое время хватит и этого.

Потом? Потом окажется, что вы снова влипли – в череду бесконечных возможностей, и нужны совсем не они, а свобода. И захочется падать дальше. Хотя в свободу тоже можно влипнуть, и остаться серебром на чернильно-черном, золотым на алом или и снежно-белым на голубом. Я путаю падение и взлет и вообще слишком много болтаю? Значит, я влипла, и мне снова пора оторваться от неизменности и падать дальше, ища ответ на очередное «зачем».

— Здесь собраны все? — Экзекутор устало посмотрел на Пятого, было заметно, что Рейд уже изрядно его утомил.

— Политика, спорт, шоу-бизнес и эти, как их… Писатели. Пожалуй, все.

— Пи-сатели? А у них что, не все разве могут писать? — Экзекутора, сотню раз вдоль и поперек излетавшего каждый уголок Системы, сложно было уже чем-то удивить, но тут он искренне удивился, — интере-есно…

— Это не в смысле просто письма, они выдумывают то, чего на самом деле нет и записывают, а другие потом это читают. Ли-те-ра-ту-ра, — Пятый был опытным и эрудированным сотрудником, Экзекутор в последнее время даже начал подумывать о его повышении.

— А какой же в этом… смысл..? — Экзекутор как бы сам себе задал вопрос. Первый раз он встречался с таким нелепым, абсолютно бессмысленным явлением.

— И что, эти писатели, действительно настолько здесь популярны, что в самом деле являются… Наверное это вон те, слева?

— Совершенно верно, Ваша Справедливость, это их группа, пара десятков самцов и несколько самок. Тех, что ныне уже мертвы, мы не стали воскрешать, тут это не принято.

«Да, чего только не бывает в Системе...» — несмотря на всю дикость туземных обычаев, Экзекутор всегда неуклонно придерживался Правил и не позволял себе поддаваться личным эмоциям.

Вот и теперь, задумчиво наблюдая, как туземцы во все глаза таращились на рейдовую команду, хлопотавшую вокруг Установки, он благосклонно произнес:

— Хорошо, пусть будут и писатели… Если у вас все готово, начинайте!

Пятый, с обычным своим хладнокровием, привел в действие Установку и начал процедуру.

«Хм… Может и себе попробовать, выдумать что-нибудь, записать… И пусть потом читают!

С неба капало. Холодное в этом году выдалось лето. И дождливое, словно осень уже наступила. Осень вечная и бесконечная…

Мрачное небо, мрачный народ, мрачное время. Торговли никакой, дела переделаны — можно и отдохнуть немного.

Петер отшвырнул ногой соседскую собаку, повадившуюся гадить на его газон, и задумался.

Все правильно делают немцы. Евреи… Да что евреи? Чего ради за них впрягаться?! Со звездами сразу будет видно, где свои, где чужие. Правда, новая власть их собирает и куда-то увозит. Наверняка — просто в другое место.

— Эх, Кристиан, Кристиан — ты единственный, кто заставляет меня уважать мо…

Не успел Петер договорить, как увидел короля въяве.

На белоснежном жеребце, на окраине города!

Сердце Петера чуть не остановилось.

На груди Кристиана Десятого, пожилого и не очень здорового монарха, горела желтая звезда.

Он молча проследовал дальше, кивая головой своим подданным и получая в ответ почтительные поклоны. Петер потер глаза, но все осталось как было — конь шел, король молчал, звезда горела.

Немцы перегородили дорогу, но увидев, кто именно носит клятую звезду, отступили.

Звонкий перестук копыт по мостовой, напомнивший лавочнику звуки одиночных выстрелов, постепенно стих.

— Ну, знаете, это уже… Это что-то ненормальное! – объяснял Петер не иначе как соседской собаке, вновь прибежавшей к ногам. — Кристиан, ох, Кристиан, да что же ты делаешь?! Они убьют тебя, не пожалеют!

Петер зашел в дом, от души хлопнув дверью, прорычал жене:

— Анна, лентяйка старая, где у нас кожа?!

— Да на что тебе кожа, Петер? — ворчливо отозвалась она с кухни.

— Дай, говорю!

Анна протянула Петеру несколько разноцветных обрывков.

Он вырезал дурацкий символ, намазал клеем и прилепил на грудь.

— Да ты что это удумал! — ужаснулась жена.

Петер отмахнулся и рванул из дома. Анна выбежала следом…

Со всех сторон на них смотрели звезды. Желтые шестиконечные, они были везде — на груди у мужчин и женщин, у детей и стариков, на спине хромой соседской собаки; они сияли ярым пламенем на дверях всех без исключения домов — на дверях бедняков и богачей, простолюдинов и знати.

«В Дании все равны», — сказал король. И люди поверили своему королю.

«Может, всех и не расстреляют», — выдохнул Петер.

Дождь закончился, блистающей желтой звездой выглянуло солнце. Петер смотрел на него, держал жену за руку и улыбался.

Подкралась. Прижалась к стеклу и слушает. Думает, я ее не вижу, — ага, конечно. Я дернула ручку балкона и она грудой ввалилась внутрь. Потом поднялась, отряхнула длинную юбку, поправила парик, фыркнула и скрылась.

Зря вы так, Леди Ночь, у меня давно уже скучно.

А на балкон, опять вся хвоя сползлась, кряхтит под подошвой. В небе звезда, одна-одинешенька. Красивая. «Звезда, будь моей!»

— Эй, ты… — зазвенела звезда.

— Я?..

— Ну, ты, ты. Что, еще тут кто-то есть?

— Ночь, пробегала только что…

— Да нет, слушай…

Тут к ней облако подскочило, стало ластиться и хвостом вилять.

— Да подожди ты! — отмахнулась звезда, и снова ко мне обратилась:

— А давай махнемся местами? Ты — тут, на табуретке посидишь, а я — там, у тебя…

— А вдруг свалюсь с табуретки твоей? Высоко.

— Ну, и ничего! Желание исполнится, кто увидит. Здорово же! Ой, я вас — людей, так люблю, так люблю… — она томно вздохнула, — я недавно книжку одну прочитала, в ней столько всего!.. И я бы так хотела, чтобы весело, чтобы босиком по росе! Хотя нет, лучше на каблуках под переборы гитар. И чтобы вечно не помнить какой сегодня день! И еще пиццу с помидорами хочу… Ты любишь пиццу с помидорами?

— Я?

— Ну, ты, ты…

— Н-нет, не очень.

— Ладно.… и чтобы мужчина меня красивый любил, как киноактер, и чтобы тушь на ресницах не склеивалась, и еще цветы выращивать, и письмо с чувством порвать…

— А писем на бумаге сейчас уже не пишут.

— Да?..

— Да.

— Ну, все равно, — махнула рукой, показала курносый профиль со всклоченной стрижкой и продолжила:

— … и кошкой под солнышком нежиться, и волосы длинные-придлинные, и папоротник в лесу найти, или хотя бы нору лисью, и чтобы билетов куча во все стороны света…

— А кастрюли годами тереть, ты не хочешь?

Облако зарычало.

— Ах, так? — скривилась звезда. Она показала мне язык, затем отвязала от табуретки облако и на меня пустился дождь.

— Звезды… — пожала плечами Ночь, складывая лорнет.

Шанс

Хочешь, чтобы монетка, а по-другому – ШАНС, сделал жизненно важный выбор за тебя? Не вопрос – крути. А если на аверсе и реверсе отчеканены лики жизни и смерти? Не страшно? Ведь любое загаданное желание, когда ты не уверен в исходе, практически всегда пытаешься переложить на чьи-то плечи. Монетке хочешь дать власть над твоим Я? Да ей абсолютно по – фигу, как ты рассчитал скорость, с которой закрутил свой выбор. Ха! «Авось» и «А вдруг» здесь очень плохие советчики. Бесхребетное «Или-или» поверь, ни к чему хорошему не приведет. Ведь в подсознании кроется мысль, признайся, что ты уже сделал выбор, но все же… сомнения грызут твою душу. А если нет, то я сочувствую. Ага — а, значит, тебе по — фигу? Тогда, зачем вообще закручивать? Уж лучше сразу, уползти ужом в свою нору.

Ты можешь закрученную монетку прикрыть ладонями, чтобы никто не увидел, не сглазил. Остаться с ней один на один и боязливо приоткрыв один глаз, подсмотреть и увидеть результат.

А, может, все-таки, стоит ПОВЕРИТЬ, схватить со всей решительностью судьбу за обе ее стороны и, притянув к себе посмотреть на гурт? И увидеть чеканным блеском светящиеся буквы – Ты смог! Одно решение — никакого авось. Гурт — ребро монеты, твой костяк, твоя сила и вера, твоя путеводная звезда на небе жизни. Она пристально смотрит на тебя и ждет, ну — ДАВАЙ…

… а… может, все-таки вообще не стоит монетку закручивать, испытывая судьбу? Может лучше загадать желание и выбросить ее? Например, на УДАЧУ.