Разбор по-мастерски №26

Правила

1. Победитель предыдущего тура — Ведущий — выбирает произвольный текст объемом 5-25 тысяч знаков с пробелами (согласие автора обязательно) и создает новую тему с заголовком «Разбор по-мастерски — <порядковый номер>»

2. Любой желающий новым комментарием пишет критический разбор на предложенный текст. Форма произвольная, но от нее зависит результат голосования.

3. Участники, зрители и критикуемый автор вправе вступать в вежливую и доброжелательную дискуссию с критиком в комментариях к критическому разбору.

4. Участники, зрители и критикуемый автор голосуют плюсами и минусами за критические разборы.

5. Через неделю Ведущий объявляет Победителя — автора критического разбора с наибольшим количеством голосов.

1. Критический разбор просим публиковать с новой ветки, тогда он точно не потеряется среди других комментариев;

2. Просим не прятать разбор в оффтоп, чтобы он выделялся среди других веток;

3. С той же целью убедительно просим помечать каждый разбор вот таким заголовком:

КРИТИКА НА КОНКУРС

4. Желательно, чтобы в обзоре содержались разделы: соответствие названия тексту, насколько полно раскрыт сюжет, насколько глубоко проработаны персонажи, стиль, язык, легкость чтения, достоинства и недостатки, выводы.

1

Сегодняшний день похож на вчерашний, и не отличается от предшествующего ему. И так до бесконечности. Вереница дней свинцовой цепью удаляется всё дальше и дальше, пока не исчезает за гипотетическим горизонтом, который можно предположить где угодно. Лишь одно видится хорошо. Чем дальше по времени день, тем вернее он сливается с остальными. Те, что всех ближе к горизонту, как в тумане, как одна сплошная серая масса.

Будет опять оскверняемо солнце миллионом совокуплений во славу неведомой царицы. Говорят, что многие видели её, но никто толком рассказать не может, как она выглядит. О, сколько восхищенных фраз, полных экстаза, слышали мы в адрес владычицы. Как красиво и сочно живописали её образ, но никто даже не заглянул в её суть. Неуловимая личина витала в воздухе, и все в восхищении твердили: «Царица!». Как серый унылый дождь стали эти слова, ничего они не значат. Пустой звук. Только по вечерам, когда оскверненное солнце сползало за горизонт, утаскивая за собой ещё один день, наступала головная боль. Её не избыть, как и тяжесть в сердце. Иногда ты думаешь, что вчера она была легче, а сегодня — чуть-чуть тяжелее. Словно невидимая рука подкладывает свинцовые гирьки в грудь, и тяжело становится таскать сердце в теле. Лучше б вырвать его, и всё будет кончено.

Генри не раз говорил об этом, но я не обращал внимания на безумные слова. Всё казалось бредом, да и внешность моего знакомого способствовала таким мыслям. Он смотрел пробитыми насквозь глазами, словно мертвец, восставший из могилы, словно ему нет покоя за кладбищенской оградой. Теперь труп встал и полусгнившими губами тщиться осязать слова, чтоб, в конце концов, составить предложения и поведать о хладе могильном, о сырой земле, о пустоте в голове и в области сердца. Но что тревожит умершего?

Генри шёл по улице и будто б загребал костлявыми руками воздух. Я смотрел ему вслед. Я припоминал его слова. Вот он рассуждает о мёртвых чувствах, вот он опять уходит от меня и загребает костлявыми кистями воздух, словно цепляется за жизнь. Я удивлялся. Ему тридцать лет, но выглядел он на семьдесят. Я почти как он. Ну, может, моложе. Не суть важно. Вчера Генри возвратился с предприятия. Рабочий день шёл двенадцать минут, но это предательское время, всегда ползшее убийственно медленно, могло доконать кого угодно. Генри был убит вчера этими минутами окончательно. Он вернулся изнеможенным и всё говорил, говорил, говорил. Казалось, что только на речь ему и хватало сил. Он опять поведал о мёртвых чувствах, затем пошёл на площадь. Это случилось вчера. Он сказал мне перед самым уходом: «Более так быть не может, эта работа, площадь, этот поганый город — всё это пусть летит в тартарары, я ухожу».

Прошло время, а Генри всё не появлялся. От него осталась одна пустота, и я смотрел в окно. На улицах тоже всё вымерло, не смотря на прохожих и на автомобили. Они не спасали положение. Город стоял на краю света и на краю времени.

Я представлял себя неведомым животным, присосавшимся к окну, заколдованным пустотой. Наконец, преодолевая апатию, вышел из квартиры. Генри жил этажом ниже. Я знал его квартиру, но ни разу там не появлялся, да и зачем мне бывать в ней? Для чего? Нагрянуть гостем и увидеть такую же квартиру?

Я спустился, шаркая по ступеням и буквально проползая сей кусок пустоты. Встретилась пьяная девка — существо непонятного рода, лишенное человеческого обличия. От неё за километр разило миазмами. Я прослезился не из жалости, конечно, а от зловония. Два лестничных пролета преодолены. Никто не попался на встречу кроме неё. Вообще на лестницах тихо, все как будто вымерли.

Я подошёл к двери и увидел — нижняя часть её испачкана грязью. Проходивший мимо озорник не из злости, а от тяжести сердечной пинал все двери, что попадались ему на пути. Были случаи, и дверь поддавалась, распахиваясь перед нежданным гостем, но он не думал проникать в квартиру. Лишь хотел пнуть дверь и уйти. В девяноста девяти случаях из ста хозяин оказывался дома, и тогда озорник в нагрузку к своей сердечной тяжести получал ещё и зуботычину. Тем и заканчивалось приключение.

Я не собирался на этот раз пинать дверь, а постучал. Звонка не было, от него остались два проводка. Где он теперь не ведал даже сам хозяин, которому уже всё по барабану. Дверь не открыли. Я стукнул ещё, но с большей силой. Опять тот же результат. Удар раскатисто прокатился и замер в углах комнаты. Прошла минута. Время длилось неимоверно медленно. Генри не подходил и не открывал двери. Он был там. Сам говорил, что никуда не пойдет, а теперь ещё не желает открывать. Время истекло. Терпение лопнуло. Я попытался припомнить весь прошедший день. Он не хотел собираться воедино. День исчезал на глазах, рассыпался, раскалывался на миллионы мельчайших кусков. Короче, он делал всё, что угодно, но только не складывался в единую картину. Ну, и черт с ним!

Я собрал сердечную тяжесть и изо всех сил ударил ногой в дверь. Что-то звякнуло, а потом загремело металлически. Дверь лишь на пядь приоткрылась. Я глянул в эту зияющую брешь. Тихо. Защелка, на которую была закрыта дверь, не выдержала удара ноги. Это она звякала. Я боялся войти, но потом — шаг, другой, третий, прошёл в зал и остановился. Генри лежал в круге посреди зала. Мгновение я не понимал, а потом, приглядевшись, увидел его мертвым в луже крови. Рука Генри сжимала пистолет. Что ж самоубийство — обычное дело в наших краях. Я обошёл труп, присел на корточки и стал рассматривать мертвеца.

Затем решил вызвать скорую помощь и полицию. Я вспомнил зловонную барышню. Нет, если Генри будет разлагаться, то пусть его забирают отсюда. Чтобы подъезд стал еще зловонней, этого не следовало допускать.

Я подошел к телефону, что находился в прихожей.

2

Далеко отсюда, от этого дома, от этой квартиры, где лежит остывшее тело Генри, едут машины. Они движутся с разных сторон медленно. Спешка здесь неуместна. Необходимо приехать в пункт назначения, зафиксировать случай, отвести труп в морг — обычная текучка. Машины не беспокоят омертвевший город. Их шины тихо шуршат по мостовой, а мягкий гул двигателей почти не слышен. Если исключить звуки, что они производят, то в городе тихо. День умер. Огромное солнце, налившись алым цветом, словно какое-то чудовищное кровососущее насекомое, медленно переваливаясь, ползёт к горизонту. На востоке уже ночь. Воздух тих и безмолвен. Какая-то мертвящая стерильность витает вокруг. Полиция и скорая преодолевают разный по протяжённости путь, но прибывают одновременно к дому, будто уже много раз отрабатывали этот трюк. Сотрудники обоих служб поднимаются по лестнице, видят открытую дверь, входят внутрь.

— Вы звонили? — спрашивает полицейский.

Лицо моё осунулось, оно сонное и усталое то ли от работы, то ли от нежелания говорить.

— Да, я.

— Майкл? Верно?

— Да, верно.

Я внимательно рассматриваю лицо человека и осознаю, что вопросы, заданные выше не нужны. Полицейский знает всё: эта та самая квартира, где обнаружен труп, который, когда он был живым, звали Генри, а это человек — его зовут Майкл. Я вижу, как работники скорой проходят в зал и встают рядом с телом. Никаких действий они не совершают, чего-то ждут. Полицейский, осмотревшись, проходит в зал, я следую за ним. Итак, в комнате находятся четыре человека: двое работников скорой, один полицейский (он составляет протокол) и я. Если считать Генри, то пять. Полицейский будто б совершает шаманский танец вокруг тела. Он обходит его по часовой стрелке, а потом наоборот, наклоняется над ним, даже один раз припадает на левое колено, чтоб увидеть огнестрельное.

— Интересно, — задумчиво произносит полицейский, — три выстрела. Два находятся в области сердца и один выстрел в голову, какой настойчивый. Аж три раза, чтоб наверняка.

Работники скорой тоже осматривают труп, составляют медицинское заключение.

— Похоже, всё, — говорит представитель правоохранительных органов, обращаясь к человеку в белом халате, — приступайте.

Врач садится перед Генри на колени, закатывает штанину брюк, спускает к щиколотки носок и массирует икру пальцами. В его свободной руке появляется скальпель. Врач натягивает кожу и делает надрез вдоль икры, лезвие проникает в образовавшуюся рану, осторожные движения ножа извлекают на свет знакомый предмет. Это электронный чип. Личность Генри определена. Запоминающее устройство оказывается целым и с него можно снять информацию. Труп укладывают на носилки.

— Возьмете заключение о смерти? — спрашивает врач.

— Не надо, — отвечает полицейский, — у нас есть чип, этого хватит.

Труп выносят. Полицейский говорит, чтоб я следовал за ним. Оглядываюсь. Не забыл ли чего-либо здесь из своих вещей? Мне почему-то приходит в голову такая мысль. Но нет, этого не может быть. Я следую за полицейским. Он садится вместе со мной в скорую. Машина едет, пассажиров немного покачивает, наклоняет на поворотах. Полицейский достает чистый бланк протокола и зачем-то допрашивает.

3

Что могу я сказать о Генри? Странный вопрос. Он здесь не уместен. Да, жили рядом, ну и что? Конечно, друг друга мы знали, а то, что иногда перекидывались парой слов, так это ни о чём не говорит. Это не дружба. Болтал в основном Генри, он жаловался на усталость, на старческое недомогание в тридцать лет, на увеличивающуюся тяжесть в области сердце. Его речи можно ли принимать всерьез? Это тоже неуместный вопрос. В этом городишке, что находится черт, знает где, такое у всех.

Телом и душой, вычерпав до самого дна всю воду удовольствий, медленно умираешь. Наступает пустыня с сухим раскаленным воздухом, но ни неба, ни земли нет в ней, только пустота. Вот, что мог поведать я полицейскому о Генри, а это то же, что и ничего.

Потом мы ехали по вымершему городу. Вечером наступает то время, когда жители прячутся по домам. А когда приходит ночь, суеверные люди подземелий болтают, что над городом витает дух Антихриста, но это лишь легенда. Да и самих людей подземелий я не встречал, может, и они тоже вымысел.

Когда я вышел из машины увидел, что мы остановились у больницы. Предстояла беседа с врачом. Он спрашивал то же, что и полицейский. Мне это надоело. Ладно, хоть один раз, а то уже второй. Неужели нельзя это выведать у полиции? Но врач не хотел ничего слушать, ему были нипочем мои настойчивые просьбы прекратить допрос. Я сказал, что всё есть в протоколе полицейского. Врач выслушал с вниманием. Он в основном молчал, кивал головой. Что-то нереальное было в этом качании. Я думал, что работник скорой не скажет более. Он зафиксирует письменно рассказ мой и отпустит, но нет. Врач всё записал и поведал, что причина физической смерти ему ясна, но вот в чём заключаются психологические корни суицида? Тут у меня почему-то задвоилось в глазах. Ручка в пальцах работника скорой размножилась: их стало две. Врач внимательно посмотрел на меня, будто заметил мой недуг, но после паузы продолжил говорить. Я даже, словом не обмолвился о раздвоении в глазах и о том, что я плохо себя чувствую, хотя по моему лицу, похоже, это видно.

Врач произнёс, что нужно найти психологическую причину самоубийства. Это важно. Я не думал об этом, мне нет дела до мёртвого тела. Генри не воскреснет, если медицина поставит все точки над «i» в заключении о смерти.

Врач намекнул, что, возможно, в квартире покойного найдутся записи. Записи? Какие к черту записи?! Это вывело меня окончательно. Работник скорой попросил меня успокоиться и, наконец, сказал напутствие: «Вы должны войти к нему в квартиру и порыться в его личных вещах». Что ж, можно сделать. «Но почему этим не занимается полиция?» — спросил я сам себя. Иль ей плевать?

Когда я добрался на такси до дома, то решил заглянуть в квартиру Генри. Дверь оказалась аккуратно прикрытой. Я толкнул её, затем прошёл в зал и увидел пятно крови. Неужели это случилось? Нет, Генри — это просто дурной сон. С такой мыслью легче смириться. Я взял её на вооружение и со спокойной душой прошел в другую комнату. Встав перед столом, я не особо соображал, что нужно делать. Врач говорил о каких-то записях. Я бессистемно стал открывать ящики. То один выдвину, то другой. В основном они пустые. Казалось, что оттуда вылетал запах нежилого помещения, будто ящиками давно не пользовались. Я сообразил: некоторые из них я открывал по много раз. Сделал паузу. Затем наугад дернул ящик. Там лежали какие-то бумаги. Я стал разглядывать их. Всё в ящике перемешалось. Попались чистые листы, листы, исписанные убористым почерком, встретились и документы: паспорт, свидетельство о рождении. Последнее отложил в сторону и направил своё внимание на бумаги. Стал разглядывать рукописный текст. Подчерк я с трудом, но всё же разбирал. Потом увидел, что листы снизу пронумерованы. Тогда, разложив их по порядку, рассмотрел каждый лист в отдельности. Они жёлтые, и, насколько я мог судить, подчерк не принадлежал Генри. Рукопись не его, но как она попала сюда? Я отбросил этот вопрос. Взял первый лист. Кроме названия там ничего не было. Оно не несло информации: «Ад номер шесть». Далее шёл текст.

4

«Небо было серым и дымным. Оно застыло навеки. Никаких возмущений мы не видели. Оно создано словно из закопченного стекла. Нельзя говорить о погоде в этих краях, да и что это за края, мне до самой глубины своего сознания не удалось понять. Таких мест нет на земле. Всё вокруг было пепельным. Будто небеса, заражённые серой чумой, отравили и мир, что лежит под ними.

Мы жили в огромном котловане. Казалось, что граница его проходит у самого горизонта. Настолько он огромен. На дне его стояли наши дома – бараки без крыш. Ни снег, ни дождь, ни другие осадки не тревожили эту землю. Она давно умерла.

Какие-то жалкие пародии на растения ещё как-то приживались на земле. Я видел эту чахлую флору, похожую на кустарники. Плесень и лишайники тоже обитали в этом почти безжизненном мире.

Каждое утро… (Хотя всё застыло в неопределенном сумраке, солнце я не заметил, и нельзя угадать, что освещает эти мрачные просторы). Итак, каждое утро мы ходили на бесполезную работу. Люди начищали никому ненужный металл, который имел свойство сразу покрываться ржавчиной и плесенью. Мы очищали от грязи склянки, чинили ненужную ветошь, облагораживали кусты, которые, пока мы спали, приходили в негодность. Вся эта работа оказывалась абсолютно бессмысленной, ненужной даже тем существам, бродившим по окраинам котлована. Они сонно передвигались туда-сюда и бросали нам работу. Железяки, склянки и ветошь летели от них к нам, не подчиняясь закону тяготения. Каждая из этих вещей находила того, кому она предназначена. Работа совершенно беспросветная — ни капли творчества.

Не слышен детский смех в этом мире, нет и людей в обычном понимании этого слова. Другие обитатели барака — фигуры без лица. Вместо него – пепельного цвета расплывшийся блин. Какая-то сердечная тяжесть и изнеможенность лежали на их «лицах». Творческая ущербность острым ножом навсегда уродовала людей, нивелировала личность, но отблески индивидуальности всё-таки я мог разглядеть.

Когда работа заканчивалась, мы шли в бараки и ели. Пищей служили лишайники. Потом наступал тяжелый сон без сновидений, но он не давал отдыха. И всегда я видел это застекленевшее серое небо.

Я пытался разглядеть во время работы этих существ, бродивших по краю котлована, однажды мне это удалось. Случилось какое-то волнение на горизонте — существа зашевелились. На этот раз они собрались в группу и спустились к нам. Я не сказал, что в котловане есть одно место (перешеек), по которому можно, не преодолевая высот, выйти из замкнутого пространства. В этом понижении зияло нечто чёрное и неподвижное, похожее на застывшую смолу. Тот, кто находился здесь давно, сказал, что это море. Я не поверил. Море не бывает таким: чёрным, без волнений на поверхности, совершенно мёртвым. Существа охраняли этот единственный выход из котлована. Но мне пришлось поверить старожилам сих мест.

Это случилось именно тогда, когда существа зашевелились. Они стали спускаться к нам, а по морю, не делая волн, плыл черный ящик. Это было судно с торчащей мачтой, тоже аспидного цвета и без парусов.

И вот существа приближались к нам. Они быстрой приседающей походкой, словно делая широкие шаги, сокращали расстояние. Всё ближе и ближе. Я смог разглядеть их очень подробно. В это время ящик причалил к котловану. Эти существа огромны. Они оказались собаками в пять человеческих ростов. Псы шли на задних лапах. Передние – отсутствовали, вместо них — трехпалые конечности. Я понял, что этих монстров видел раньше. И тут с мучительной болью родилось одно слово, которое подходило для описания существ: «Анубисы», целая свора жутких псов, передвигающаяся на задних лапах, остановилась и стала разглядывать нас. Их свирепые и умные глаза вылавливали людей поодиночке из толпы, и никто не мог сопротивляться их воли. Дошла очередь и до меня. Велением взгляда Анубиса я вышел и поплелся на корабль. Всего было двадцать человек, попавших в чёрный ящик. Внутри него нет освещения. Мы чувствовали, как судно отчаливает и разворачивается на сто восемьдесят градусов, как, не спеша, скользит по чёрной глади вод. Ящик плыл очень медленно, слишком медленно. От вечной усталости, что преследовала меня всегда, я чуть не провалился в сон. Затем мы почувствовали, как судно стало делать спиралеобразные движения, уходя вглубь. Последнее, что помню — меня затягивало вниз и я, не в силах бороться с усталостью, провалился в сон.

Когда проснулся, небытие окружало меня, и кроме…»

5

Рукопись продолжалась, но я перестал читать. Глаза мои резало болью, словно от едкого дыма. Представил себе костёр, рвущийся в небеса. Тогда я пошёл на кухню, отыскал большую кастрюлю и принёс её в комнату. Изорвав рукопись, скомкал клочки и бросил их в неё. Найдя зажигалку, подпалил листы. Заполыхал огонь, но не такой, какой мне бы хотелось. Я не думал о том, что будет пожар от моей деятельности. Смотрел на пламя, но оно быстро потухло, остался лишь пепел от рукописи. Было неинтересно, что случится дальше с главным героем. Я видел там, на страницах, рассказывается история путешествия от первого лица по мрачным, но сказочным мирам, и, может, на последнем листе я узнал бы имя героя. Может, этот герой я? Этого не случилось. Сейчас для меня персонаж канул в лету, стал безвестным.

Когда развернулся спиной к комнате, то она словно рассыпалась. Я почувствовал всем телом, как мир исчезает. Самое интересное, это ощущение приходило не однажды, и я привык к нему как к родному. Секунду назад думал о рукописи. Секунду спустя, я уже и не вспоминал о ней. Историю с Генри не забыть, просто она ушла в глубокое подполье. Вещь оставлена пылиться где-то в бездне разума, её положили в долгий ящик.

Я вышел из квартиры, и только пальцы были грязны от пепла. Каким образом я испачкал их? Пытался вспомнить, но не мог. Похоже, я не прикасался к сожженным бумагам, но тогда откуда грязь? Этот пепел напомнил о Генри. Я пошел в свою квартиру, я просто желал забыться навсегда. Мне удалось. Тяжелый сон всосал в себя мою душу. Я видел в смутных грёзах события, которые произошли несколько часов назад. Во сне встречался с врачом. Он укорял за сожженную рукопись, и у меня как обычно двоилось в глазах.

4 января — 7 февраля 2009 года.

writercenter.ru/library/absurd/rasskaz/ad-nomer-shest1/

Мне сложно писать отзыв на подобный рассказ, потому что, я так понимаю, он сделан в жанре, который я совсем не люблю. И, возможно, моя критика будет направлена на то, что, по сути, считается для подобного жанра правильным.

Но я все-таки выскажу своё мнение. Обычно, я не пишу, понравился мне рассказа или нет. Потому что это не важно для критики. И сейчас я писать этого не буду.

Название. Название для рассказа отличное. Сразу привлекает внимание. Но когда начинаешь читать рассказ, оно напрочь выветривается из головы, потому что никакой связи с сюжетом не прослеживается. Когда только жанр публицистики зарождался, и газеты дрались друг с другом за любого читателя, между журналистов пошла мода давать своим статьям броские, интригующие названия, которые никакой связи со статьёй не имели. Не могу сказать, как быстро читатели просекли подобную фишку. Но думаю, я ощутил тоже самое: разочарование. Все-таки аллюзии с «палатой № 6» Чехова должны были прослеживаться. А здесь автор сыграл на этом, «выстрелил» с названием, но стрела, вяло пролетев пару метров, упала гораздо дальше от мишени.

Сюжет. Честно говоря, я понял его смутно. Тут есть какие-то намёки на кошмарную жизнь, на расследование, есть фантастический элемент. Но эта сборная солянка из отдельных сцен так никуда и не ведёт. Есть некий персонаж по имени Генри, он живёт (то есть жил) в одном полумёртвом городе, там же, где живёт и рассказчик. После того, как Генри кончает с собой, рассказчик находит в его квартире рукопись о странной истории, рукопись сжигает, потому что она ему скучна и не интересна. И также скучен и не интересен ни Генри, ни рассказчик.

Персонажи. Персонажей тут, в сущности, нет. Есть люди-тени, носители функций. Есть Генри, который представляет собой ходячий труп. Есть рассказчик за кадром, лишённый даже намёка на какой-то характер. Эти два человека не испытывают друг к другу никаких чувств. Они не друзья, не близкие люди. Генри — измотанный жизнью полутруп, зомби. Который пустил себе пулю в лоб, после того, как дважды себя ранил. Зачем?

Композиция. Автор, по-моему, сделал все, чтобы читатель бросил читать при первых же строчках рассказа. Первое, он начал с того, что стал писать о том, что идёт череда скучных дней. Большая часть жизни человека состоит именно из такой вереницы скучных, однообразных дней. Зачем об этом ещё и читать? Второе. Автор начал рассказ от непонятно кого. Это вторая ошибка. Никогда не начинайте с общих рассуждений, если хотите заинтересовать историей. Вначале должна идти динамичная сцена, загадка, крючок, на который бы вы подсадили читателя. Если читатель видит, что автор начинает с вялой фразы: «этот день не отличался ничем от предыдущих» он дальше читать не будет. Третье. Рассказ разбит на отдельные кусочки, между ними есть провалы во времени. Но начинаются и кончаются кусочки одинаково скучно и вяло.

1. Сегодняшний день похож на вчерашний, и не отличается от предшествующего ему.

2. Далеко отсюда, от этого дома, от этой квартиры, где лежит остывшее тело Генри, едут машины. Они движутся с разных сторон медленно.

3. Что могу я сказать о Генри? Странный вопрос. Он здесь не уместен. Да, жили рядом, ну и что?

4. «Небо было серым и дымным. Оно застыло навеки. Никаких возмущений мы не видели.

5. Рукопись продолжалась, но я перестал читать.

Здесь нет завязки, здесь нет накопления напряжения, нет кульминации. И нет развязки. Если представить рассказ в виде графика, то будет прямая линия, в одном месте у неё будет скачок, в конце она вяло упадёт. Скачок происходит в месте, когда рассказчик читает рукопись, которую он нашёл в квартире Генри. Оказывается, Генри был свидетелем таинственной истории, которая могла бы пробудить интерес у читателей, могла бы объяснить, почему жизнь в городе умирает. И могла бы дать ответ на вопрос, почему Генри покончил с собой. Но автор решает, что он рассказал достаточно и сжигает рукопись. И это ещё одно разочарование. Поманили вкусной конфеткой, читатель попрыгал, как собачка, чтобы достать, а автор взял и швырнул её в огонь. Мол, не доставайся ты никому.

При том, что в рассказе отсутствует привязка и ко времени, и к пространству. Мы не понимаем, в каком измерении находится этот город, эти люди. По каким правилам живут и кому подчиняются.

Стиль. Очень спорный. Странное перемешивание времён глаголов, то настоящее, то прошедшее производит впечатление, что автору порой было лень дописать глагол-связку «был», чтобы сделать стиль единообразным. Избыток местоимений. Странное построение фраз, когда вначале идёт предложение с существительным. Во втором предложении это существительное заменяется местоимением. При этом приходится зачастую возвращаться и пытаться понять, о каком же существительном идёт речь во втором предложении.

Приводить все примеры я не буду. Потому что иначе пришлось бы процитировать весь рассказ.

Как пример:

— Интересно, — задумчиво произносит полицейский, — три выстрела. Два находятся в области сердца и один выстрел в голову, какой настойчивый. Аж три раза, чтоб наверняка.

Работники скорой тоже осматривают труп, составляют медицинское заключение.

Выстрелы не могут находиться в области сердца. В области сердца могут находиться пулевые отверстия. И работники скорой не должны осматривать труп. И составлять медицинское (?) заключение. Это должен сделать эксперт-криминалист, патологоанатом. И как они решили, что это сделал сам погибший? По каким признакам?

Никакого расследования не ведётся. Квартира погибшего не опечатывается, его бумаги и документы не изымаются. В общем, полный сюрреализм.

Врач намекнул, что, возможно, в квартире покойного найдутся записи. Записи? Какие к черту записи?! Это вывело меня окончательно.

Идиома: «это вывело меня из себя окончательно».

В это время ящик причалил к котловану. Эти существа огромны. Они оказались собаками в пять человеческих ростов. Псы шли на задних лапах. Передние – отсутствовали, вместо них — трехпалые конечности.

Причалил – прошедшее время. Существа огромны — настоящее.

Рост не имеет множественного числа.

Псы шли на задних лапах. Передние отсутствовали. Вместо ни были конечности. Лапы – это тоже конечности. Тогда надо было написать, что у собак вместо лап руки с тремя пальцами.

Я не думал о том, что будет пожар от моей деятельности.

Канцелярит.

Атмосфера. Вот это получилось в рассказе лучше всего. Мрачная тусклая, вызывающая тоску. Если автор действительно стремился к этому, то у него это вышло замечательно.

Вывод. Когда я читаю подобный скучный, вялый, маловнятный рассказ с никакими героями, которые не интересны даже самому автору (почему они должны быть интересны читателю?) все же пытаюсь ответить на вопрос: зачем автор потратил столько времени на написание этой истории? Чем она так была ему близка, интересна, что он часами напролёт печатал на клавиатуре знаки? Тратил драгоценное время своей жизни? Зачем? Что хотел вложить, какую мысль? Или просто провести эксперимент – а вот, что будет, если я напишу подобную историю. Но дочитав до конца, я так и не смог этого понять. Автор выстроил унылую бетонную стену, за которой я не увидел ни души автора, ни его чувств, ни его мыслей.

Предыдущий разбор делает честь любому рассказу. После такого трудно сказать еще хоть что-нибудь ценное про этот текст. Но попробую – для количества и для некоторой полярности взглядов. Воспользуюсь предложенной структурой разбора.

Название: не выстрелило. Ад, вроде, есть, аж в двух ипостасях: в реале главного героя и в рукописи. Где-то маячит Антон Палыч. В итоге – сбор разрозненных интуитивных аллюзий, не осознанных (такое ощущение) самим автором. Зато эффектно – название привлекает внимание.

Сюжет: как бы есть, пусть и с очень условной развязкой. Это не минус сам по себе – это такая описательная рефлексирующая проза, почему нет? Однако по прочтению остается вопрос, которого быть не должно: «И что?» Что хотел сказать автор своим творением? Что жизнь без творчества беспросветна? Или я уже фантазирую. Короче, идея не обнаружена – это жаль. И слита линия Генри и рукописи – развитие (откуда, для чего, куда ведет рукопись?) могло бы быть впечатляющим.

Персонажи: Полное отсутствие характеров как таковых. Персонажи – только средство для того, чтобы показать беспросветность того мира. Генри в качестве этого средства хорош и даже где-то выразителен, гг – бесцветен. Действительно, не герой, а сюжетообразующая функция

Композиция: самый сложный момент разбора. Хотя бы потому, что существует обширный пласт литературных течений, отрицающих классическое понятие композиции. Утверждающий, что начинать произведения с описательностей – можно, что удержать читателя, не загоняя в него крючков-зацепок, — весьма вероятно. Но при этом нужно понимать, что и читатель этот должен быть особого сорта (простите за гастрономизм). Не ждущий от автора привычных схем, ищущий новых решений и впечатлений, готовый продираться вслед за автором сквозь дебри смыслов.

Это я к тому, что предложенная композиция не плоха, а своеобразна. И тут все зависит от «хотелок» автора: если он хочет быть читаемым – вперед, к классической трактовке композиции. Если он следует своей дикой, слегка сумасшедшей сюрровской звезде, готов быть автором для ценителей и ждать своего читателя – оставим все, как есть. И да, один читатель (в моем лице) уже есть – прочитано не без удовольствия, несмотря на многое.

Стиль. Многообразно – и в плане ляпов, и в плане достоинств. Однако есть один простой вопрос: автор, для чего вы морочите головы критикам? Предложенный для разбора текст, как мы видим, датирован 2009 годом. Пять лет! За этот период автор, безусловно, вырос, стиль его претерпел существенные изменения – к чему критикам пересыпать песок давно минувших дней? Какая польза от этого автору? Критика ради критики – зло и ерунда, нет пользы автору – пристрелите критика сразу, ибо без пользы пишущему – это самоутверждение за чужой счет.

Однако «вино откупорено – надо его пить»: разбор начат, значит, вернемся к стилю. Большое удовольствие доставил ритм – не везде ровный, но текучий, обволакивающий, во многом именно он и создает мрачную атмосферу рассказа.

Образность: не всегда зрелая и оправданная. Если смысл образа на интуитивном уровне не постигается читателем, значит, он недоработан. Всего один пример, история с миллионом совокуплений:

Будет опять оскверняемо солнце миллионом совокуплений во славу неведомой царицы.

Это красиво, правда. Но как читатель совершенно не понимаю, кто оскверняет солнце? На грани сознания маячит догадка о закатах, но нет никакой уверенности. Автор увлек (и увлекся) образом и кинул читателя.

Понравилось:

тяжело становится таскать сердце в теле.

Очень точно переданное состояние, и сделано это не банально. Одной фразой автор дал понять, что все – край, хуже некуда. Браво.

Понравился и психологический этюд на тему

озорник не из злости, а от тяжести сердечной пинал все двери.

Глубже, чем кажется: это про то, что зло умножает зло, притягивает его. Несчастный человек не может нести радости – сердце его тяжело – он пинает двери – зло растет и ему выдают зуботычины. Интересно было бы продолжить эту цепь: получив зуботычину, человек продолжает нести зло – делает еще большую гадость (выбор огромен, недаром пьяная зловонная девка маячит в этом же абзаце). Хотя интереснее было бы эту цепь прервать…

Из ляпов отмечу только самый зацепивший: первые два слова. Нельзя так начинать:

сегодняшний день

– это день сего дня. Масло масляное.

Вывод: я не берусь заявить, что рассказ однозначно плох. Так же, как не скажу, что он хорош. Но скажу, что рассказа пока нет. Я искренне люблю такого рода непростую прозу, увлекаюсь процессом разгадывания образов, заглядываю автору в глаза, пытаясь угадать состояния, выплеснутые на бумагу. И как читателю мне будет жаль, если рассказ так и останется брошенной недоделкой. Спасибо автору и удачи!

В очередной раз порадовал нас своим произведением «Ад №6» Е. Пышкин. Прочтя название, невольно задумываешься: «А почему №6? Где первые пять?» и сразу понимаешь, что в этой жизни что-то безвозвратно упущено. Ну ладно. Возможно, это шестой круг Ада. Итак, что мы видим. С первых же строк описывается весьма веселый образ жизни, прожигания рутинных дней. Автор явно приверженец ночных совокуплений, дабы в его понимании, делать это днем – значит осквернять солнце. «… опять оскверняемо солнце миллионом совокуплений во славу неведомой царицы…» А царица, как получается, жизнь. Невольно вспоминается фраза: «В нее вошли не ради славы, а ради жизни на земле».

Итак, первый герой произведения — Генри. Это просто образец истины и веселости, красавец мужчина. С какой любовью автор описывает речь своего героя. «Все казалось бредом, да и внешность моего знакомого способствовала таким мыслям. Он смотрел пробитыми насквозь глазами, словно мертвец, восставший из могилы…» Восхищает каждое движение героя. «…труп встал и полусгнившими губами тщиться осязать слова… составить предложения и поведать о хладе могильном, о сырой земле…» Ну да о чем еще может сказать труп. В комедии сталкиваются два мира с одинаковыми потребностями, стилями жизни и манерами речи, но чуть иначе выглядящими. «Ему тридцать лет, но выглядел он на семьдесят. Я почти как он. Ну, может, моложе.» Но, несмотря на то, что автор выглядит чуть лучше своего героя, двигается он ни чуть не лучше. «Я спустился, шаркая по ступеням и буквально проползая сей кусок пустоты» Бедняге с трудом достается каждый метр. Но, не смотря на это, интересы героя весьма экстравагантны. Он упоминает некоего придурка, который ради хохмы пинал все двери на площадках, пока не получит зуботычину. Кто бы это мог быть? – задумывается читатель и не находит ответа. Но автор лишь тонким намеком удовлетворяет его любопытство. «Я не собирался на этот раз пинать дверь, а постучал…» Похоже, что автор живет двойной жизнью. А какие женщины встречаются ему на пути с одного этажа на другой. Комедия, говоря словами Шекспира, — «несовместимого соединитель». Комизм «Ад №6» состоит уже в том, что некая уличная девка колоритно воняет миазмами, доведшая его до слез. «…пьяная девка — существо непонятного рода, лишенное человеческого обличия. От неё за километр разило миазмами...» Да. Окружение и быт автора просто завораживают. И он не в силах совладать со своими привычками. Ну еще бы, ведь чего стоило преодолеть два лестничных пролета, без единого пинка по дверям. И вот, долгожданный момент настал. «Я собрал сердечную тяжесть и изо всех сил ударил ногой в дверь.» Полегчало. Ну и в открывшейся пустоте он обнаружил труп своего друга, лежащего в луже крови.

По мысли драматурга Е. Пышкина, зловоние – это бедствие всего подъезда. Привыкнув грубо обращаться с входными дверями, он заботливо думает о возможном смраде, который будет источать его мертвый друг. И тому способствовала та самая, встреченная им подруга. «…Я вспомнил зловонную барышню. Нет, если Генри будет разлагаться, то пусть его забирают отсюда.» Забота о ближнем слышна в каждом слове его мысли.

Во второй части своего произведения автор описывает практически мертвый город. Даже машины, в отличии от других городов, тут едут никуда не торопясь, поскольку за рулем этих самых машин такие же тормоза. «…они движутся с разных сторон медленно. Спешка здесь неуместна.» Похоже все на ручном тормозе. И день умер. А оскверненное солнце уже стало красным от стыда виденного совокупления. (Вспомним первые строчки произведения» И вот уже «Огромное солнце, навившись алым цветом, словно какое-то чудовищное кровососущее насекомое…. Ползет к горизонту». Бедняге так же достается во время прохода над данным городом. И ведь как на зло ни единого облачка, прикрывающего весь этот срам.

Но что интересно. Не смотря на все общую томознутость жителей города, и полиция и скорая прибывают одновременно. Такое и во сне не приснится.

Сюжет комедии насыщен событиями. В основном это ситуации «бытового масштаба», естественные и непритязательные, как завязка произведения. Сюжет пышкинского рассказа предвосхищает заветы А.П. Чехова: «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни.» Ну подумаешь, самоубийство. Тут автор прямо говорит «…самоубийство — обычное дело в наших краях…» Но что интересно. Как замечает полицейский, осмотрев тело: «…три выстрела. Два находятся в области сердца и один выстрел в голову, какой настойчивый. Аж три раза, чтоб наверняка.» И впрямь такая настойчивость героя изумляет неискушенного читателя. Двух выстрелов в область сердца ему было не достаточно. Но так ли это? Возможно, герой сделал первый выстрел в голову, а уж потом, поняв, что пуля прошла насквозь, не задев жизненно важный орган, выстрелил двумя выстрелами себе в сердце. Возможно, что он бы выстрелил и четвертый и пятый раз, если бы не закончились патроны. Так от чего умер Генри? От выстрелов в сердце или от тоски, что пули закончились? Похоже этот вопрос интересует не только читателя, но и полицейского вместе с приехавшим врачом. Те начинают допрашивать автора еще в машине. А что он может сказать, кроме как: «…жили рядом, друг друга знали, перекидывались парой слов… жаловался на усталость и старческое недомогание в тридцать лет…» В общем ничего интересного автор полиции не сообщил. Да и врачу тоже, который нешуточно до него домогался. Как возмущенно пишет сам автор по этому поводу: «Ладно, хоть один раз, а то уже второй…» Аж в глазах задвоило. «Ручка в пальцах работника скорой размножилась: их стало две». В общем как бы там ни было, но врач дал хорошую идею автору, порыться в вещах мертвеца. Странно, что квартиру не опечатали, не обыскали полицейские. Сразу наводит на мысль, что этот доктор обладал каким-то гипнозом и был в сговоре с полицией. Направив таким образом автора рыться в вещах Генри, он обязательно должен был оставить отпечатки пальцев, чем могла воспользоваться полиция и закрыть дело, пахнущее висяком.

Как бы там ни было, именно это действие проливает свет в конце тоннеля. Автор находит записки с названием «Ад №6». Так вот почему так называется произведение. Он просто стырил это название у бедного Генри. Но читаем дальше. Тут-то и раскрывается истина сюжета. Человека окружал такой забавный мир самого дна рутины, что диву даешься, как он вообще сумел прожить 30 лет. Вспоминается пьеса Горького «На дне». В записках передан неторопливый темп повседневной «бессобытийной» жизни обитателей города. Столкновение неоднородных мироощущений, хаотичное брожение мысли, жуткие побуждения героев. Все становится ясно, зачем автор пинал двери до получения зуботычины, почему шлюха воняла на весь подъезд и почему солнцу так доставалось за день, что оно краснело. И вправду. Бесполезная работа, бездарное прожигание времени пребывания, бесцельное шатание. «…каждое утро мы ходили на бесполезную работу…. Начищали ненужный металл, который сразу приходил в негодность, чинили ненужную ветошь, облагораживали кусты, которые, пока мы спали, приходили в негодность…» ДА кому оно надо? Задаемся мы вопросом, читая все это. И вправду. Читаем бесполезные рассказы, пишем никому не нужную критику, о которой все забудут уже через час после прочтения, если вообще дочитают до конца. И в самом деле «беспросветная работа, ни капли творчетсва». Да это действительно ад. Но почему №6 не понятно. Читая записки сумасшедшего, невольно понимаешь в каком мире жил застрелившийся чел. Его окружали одни Анубисы. Существа с собачьей головой и телом человека. А ведь это божество, проводник умерших в загробный мир. Понятное дело, с кем поведешься, того и тапки. Заканчивается история весьма печально. Автор сжег рукопись, чем очень огорчил врача. Но что делать. Похоже, что бедняга жил двойной жизнью и не ведал что делает его правая рука, когда он смотрел на левую. Так бывает, когда два полушария в одной голове живут в стойком противоречии друг к другом. Да, это действительно ад. Причем в описании образ Генри куда глубже раскрыт, нежели образ ГГ – автора, который так и остался в тени, используя лишь положение наблюдателя со стороны. Стиль выдержан, язык русский, потому и легко читается. Достоинство рассказа в том, что он закончен, а недостатки перечислять нет смысла. Вывод: автор жжет.