Дуэль, господа! Радуга - Чепурной Сергей! Итоги дуэли!

В 1 туре рассказ Радуги «Полеты с булавкой на хвосте» получил от судей в общей сумме 23 балла, а рассказ Сергея Чепурного «Строка» — 29 баллов.

Баллы за соавторские работы 2 тура было решено поделить между конкурсантами.

В результате за рассказ «Средство», набравший 23 балла, автор альфы С.Чепурной получает 11 баллов, а автор беты Радуга — 12 баллов (округление 0,5 балла было сделано в пользу автора беты как определившего общий итог работы).

Рассказ «Меня убил Генри Блант» получил 28 баллов, что при делении на двоих дает по 14 баллов автору альфы Радуге и автору беты Сергею.

Общий итог:

Радуга — 49 баллов

Чепурной Сергей — 54 балла

Форма: проза – рассказ (миниатюра)

Объем от 3500 до 12500 знаков с пробелами.

Изначально были установлены границы объема до 10тз, но в процессе работы, по просьбе одной из сторон, границы были расширены до 12.500 т.з. с пробелами.

Работы выкладываются анонимно.  

Специфика выстрелов:

Дуэль проходит в два этапа:

1) Самостоятельная работа в жанре

Жанр: притча, фантасмагория

Срок – с 9 по 22 апреля (выкладка 23 апреля), но, поскольку наши дуэлянты справились раньше, сроки немного сместились.

Работы выкладываются в дуэльном топике. Судьи готовят отзывы по каждой работе, читатели могут делиться впечатлениями в комментариях.

2) Работа в соавторстве

Жанр: реализм/мистика

Каждый дуэлянт пишет первую часть работы (альфу), объём до 6000 зн.

Тема: Цена творчества

Срок – с 23 по 29 апреля (выкладка 30 апреля)

Затем альфы выкладываются в дуэльном топике, и дуэлянты пишут продолжение (беты), с небольшой корректировкой начала, если это необходимо.

Срок — с 30 апреля по 6 мая (7 мая — публикация)

Готовые соавторские работы публикуются для судейских отзывов и комментариев читателей.

Срок для окончательного вердикта судей – с 7 по 13 мая

«В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» (А.П.Чехов)

В литературном произведении:

1. Мысли.

Идея (идеи). Насколько они интересны, важны, актуальны.

Логика. Достоверность развития событий.

2. Душа. Сердце.

Эмоции, чувства.

В первую очередь — душа и сердце самого текста. Что вложил в него автор? Свет, тепло, надежду, отчаяние — или, вообще пустоту?

Во-вторых, эмоциональная и психологическая достоверность. Нет доверия к чувствам героев — невозможно сопереживание, а значит — погружение в текст.

3. Тело.

Сюжет (костяк). Развитие действия (мышцы, движения). Подача текста (телосложение).

Стройность, сила, гибкость, гармоничность.

Как минимум — отсутствие переломов, разрывов мышц и т.п. Даже очень умный и тонко чувствующий (человек) текст с переломанным позвоночником вызовет не восхищение, а в первую очередь — сожаление.

4. Одежда.

Язык. Стиль. Оригинальность и красота.

Как минимум — грамотность, отсутствие ляпов (грязи и рваных частей).

(За основу взяты критерии от Томах Т.В. с небольшими изменениями)

Полеты с булавкой на хвосте

(фантасмагория)

День близился к концу. Посетители понемногу расходились и внутри просторного, застекленного со всех сторон помещения, постепенно воцарялся долгожданный покой.

Геркулес Иваныч – блистательно гладкий брюнет с отточенным профилем — аккуратно, стараясь не привлекать лишнего внимания, вытянулся всем телом и комфортней устроился в своем углу. Осторожно повернув голову вправо, взглянул на новенькую: хороша! Блондинка, статная, с бархатно-кремовой кожей и глазки прячет – скромница!

— Агриппина Алексевна, да вы не стесняйтесь, давайте поближе к нам. Мы тут все как одна семья, — обратился он к юной нимфе.

— Ну, раз так – и я поближе, — тут же выпорхнула с места пламенно рыжая Паулина Власьевна. – Хоть посидим душевно, а то суета весь день, некогда и поговорить, познакомиться.

Она умостилась бок о бок с Геркулесом Иванычем, вытянула изящные ножки так, чтобы юная «соратница», которая все еще продолжала неловкие попытки присесть поудобней, держалась на безопасном расстоянии. Тряхнув сногсшибательной рыжиной, Паулина Власьевна уставилась на блондинку карими в крапинку глазищами.

Агриппина Алексевна немного скованно протянула вперед ручку с цепкими коготками:

— Я не знаю здешних порядков, но со мной можно по-простому, без отчества.

— Очень рады! – за двоих ответил Геркулес Иваныч и двумя руками с удвоенным усердием стиснул нежную дамскую лапку.

Паулина Власьевна пренебрежительно хмыкнула, глаза полыхнули огнем: «Ишь ты, робкую из себя строит! Ну, меня-то не проведешь…»

— По-простому? А зачем к такому привыкать? Вы что наверх не собираетесь? – напрямую врезала она.

— Александра… Сашенька наша… тоже отчеств не любила, а уже — там, — вступился Геркулес Иваныч. Акцент на слове «там» вызвал почтительный всеобщий вздох.

Но Геркулес Иваныч вздохнул не только от того. Вспомнить темнокожую гибкую Александру с глянцево-малахитовым взором было чертовски приятно. Что ее изберут первой — сомнений не вызывало. Следующий претендент — он. Геркулес Иваныч знал и гордился своим соответствием. Но последнее время его охватывало странное, тревожное чувство, что там совсем не так радужно, как он мог себе представить.

Туда отбирали лучших, и те, кто оставался без сомнения завидовали тем, кто уходил. Но судьба ушедших, как принято было говорить – наверх, оставалась загадкой. Никто из них не возвращался и не рассказывал здешним обитателям, каково это — быть наверху на самом деле. Геркулес Иваныч предполагал, что скучные будни в стеклянной комнате с бесконечными посетителями, которые бесцеремонно тебя разглядывают, уже никак не привлекали избранных, и они не считали нужным общаться с теми, кто пока еще стоял ступенью ниже. Пока еще… В этом таилась главная надежда, росла и крепла уверенность, что скоро и ты шагнешь вверх и сравняешься с тем, кто еще совсем недавно был рядом, а теперь живет в мире твоих устремлений.

Но чем ближе ощущалось мгновение перехода, тем больше сомнений копошилось внутри. Какие-то нелепые «а вдруг?» мелкими мутными каплями стучали и расплывались по стеклу, не позволяя мечте сохранять четкие контуры, нарушая благостный покой и равновесие в душе.

Легкий сквознячок пробежался по телу, заставив Геркулеса Иваныча дрогнуть. Из щелки приоткрытой двери наружу высунулась Голубянкина. Замерла на секунду – и вихрем упорхнула прочь.

«Какая-то она незаметная… И где только прячется?..» — отметил про себя Геркулес Иваныч и вынырнул из размышлений.

Между тем дамы оживленно беседовали.

— Великолепный цвет у вас! – восторгалась новенькая.

— Да, чистейшее золото, — с деланным равнодушием отвечала Паулина Власьевна, невзначай подвигаясь ближе к свету, чтобы блики заходящего солнца усиливали ее великолепие.

То, что Геркулес Иваныч продолжал разглядывать Агриппину, ее бесило. Не сегодня-завтра Геркулес отправится наверх, и как было бы хорошо, чтобы там он замолвил за Паулину словечко! Надоело здесь торчать, скорей бы уж… И, как назло, нарисовалась эта «обворожительная белокурая мисс»! Очень некстати!.. А Голубянкина снова прошмыгнула мимо охраны. Каждый день — туда-сюда. И зачем это ей?..

Агриппина Алексевна тоже повернулась к уплывающему солнцу. Но только для того, чтобы получше его рассмотреть. Как новичку ей было интересно все. Она подумала, что «верх» должен быть именно там, но постеснялась спросить: не ошибается ли?.. И если туда отбирают лучших, то почему Паулина Власьевна до сих пор здесь? Она ведь так подходит, какой изумительный тон!.. Наверное, надо обладать солидностью и весомостью, такой, как Геркулес Иваныч. Но тогда самой Агриппине до него недалеко. А если хорошенько присмотреться, то она и повнушительней будет…

С торжественным скрипом открылась входная дверь. Все встрепенулись и замерли. В помещении появился человек в белом халате. Паулина Алексевна и Агриппина Власьевна прерывисто вздохнули.

«Как? Уже?» — ошарашенный внезапностью, подумал Геркулес Иваныч, когда лаборант увлек его за собой.

Лаборант Гоша вышел с Геркулесом Иванычем и закрыл дверь с надписью: «Энтомологическая лаборатория. Инсектарий».* Они проследовали по темному коридору и оказались в комнате с волнующе-странными запахами.

Геркулес Иваныч увидел многих своих знакомых, с которыми не так давно соседствовал. Они важно располагались на небольших застекленных площадках, группками или поодиночке. В самом центре горделиво восседала малахитово-черная красавица Александра. Она даже похорошела с тех пор как ушла: прибавила лоску, утонченности и без того образцовым чертам. Геркулес Иваныч залюбовался.

В этот момент что-то холодное коснулось кожи и стремительно пронзило грудь. Холод внезапно сменился жаром и всепоглощающей болью. Перед глазами заклубился обжигающий туман, и Геркулес Иваныч умер.

Лаборант Гоша поместил наколотое на булавку тельце бабочки между двумя дощечками, старательно разложил крылья по обе стороны от ложбинки, бережно разгладил длинные шпоры, прикрыл калькой, закрепил и оставил для высыхания. Отличный экземпляр! Будет чем похвастаться на предстоящей выставке!

Гоша хотел умертвить еще и павлиноглазку, пока та не утратила своей привлекательности, но так и быть — подождет до завтра. Сегодня можно закончить пораньше. Тихо насвистывая веселую песенку, Гоша вышел на улицу и, довольный собой, вскинул голову к небу.

Солнце опустилось низко, но небесное полотно еще по-дневному искрилось бирюзой и кучерявилось облачками. Вдруг солнечный диск вспыхнул и стал растворяться, выпуская на свободу горяче-желтых, оранжево-красных, нежно-лимонных мотыльков, а облака рассыпались стаями слепяще-белых парусников. Небо опустилось и снова поднялось вверх мириадами голубянок: прозрачно-синих, водянисто-фиолетовых, лилово и розово-крылых. Они перемещались из стороны в сторону, сменяя друг друга, перемешивая небесные оттенки.

Гоша застыл на месте, потрясенный зрелищем. Он видел множество бабочек, специально охотился и отлавливал лучших, но картина мира, состоящего только из бабочек, не укладывалась в его лаборантской голове. Этот мир был ошеломляюще прекрасен! Завороженный Гоша не мог оторвать взгляд. Где-то под ложечкой метался испуг, восхищение, осознание своей незначительности и вместе с тем неотделимой причастности к многомерной картине бытия. Рука безвольно опустилась вниз и связка ключей от лаборатории звучно шлепнулась на металлические ступени. Звон завибрировал эхом.

«Как? Уже?» — очнулась от нечаянной дремы гигантская дымно-голубая бабочка. «Что-то я замешкалась сегодня», — спохватилась она и чересчур резко сложила крылья. Небо на миг исчезло, но огромная лунная Болина сразу прилетела на смену своей сестре. Сыпнув звездной пыльцой, она расправила иссине-черный атлас крыльев — и над миром воцарилась ночь.

«Как? Уже?» — растерялся Гоша, которому показалось, что кто-то невпопад щелкнул выключателем и погасил свет в лаборатории в самый неподходящий момент.

В неожиданно наступившей тьме, он наклонился, чтобы подобрать ключи. Зажатая подмышкой толстая книга, которую Гоша взял для племянника, выскользнула. Лаборант дернулся за ней, но не удержался и слетел со ступенек. Скатился вниз и ударился головой о столб с часами. От удара Гоша рухнул, уронив лицо прямо на раскрывшуюся в падении книгу. Старые часы на столбе уже давно были без защитного стекла и, не выдержав земных колебаний, в замешательстве сбросили стрелки. Одна из них ржавым копьем проткнула ухо лаборанта, пришпилив его к странице, и кровавая струйка стала расползаться, пропитывая бумагу и утапливая в темнеюще-алом книжный текст:

«Памятка юному натуралисту.**

Собирание и умерщвление насекомых для коллекции должно разрешаться юным натуралистам лишь для расширения их познаний.

Умерщвление пойманных насекомых должно совершаться быстро и искусно для того, чтобы избавить их от излишних мучений, вид которых развивает жестокость.

С маленькими бабочками – расправа коротка: стоит лишь покрепче сдавить слева направо нижнюю часть их груди, и бабочка тотчас же превращается в труп. С некоторыми затруднениями связано умерщвление более крупных ночных бабочек и мотыльков.

Умерщвление горячим паром совершается следующим образом: вода нагревается до кипячения в горшке, покрытом жестяной крышкой, к которой прикрепляется маленькая вертикальная трубка, снабженная узким отверстием. Лишь только вода в горшке начинает кипеть, из узкого отверстия трубки появляется горячий пар, моментально убивающий поднесенное к нему насекомое, которое предварительно насаживают на булавку. Прокол булавкой производят через срединную часть груди насекомого, осторожно проводя булавку сквозь все его тело. Умерщвление насекомых требует больших предосторожностей для того, чтобы пойманная добыча сохранила свой красивый, не помятый внешний вид».

___________________________

Инсектарий* (от лат.«Insecta» – насекомые) – помещение, где содержат насекомых;

Косциносцере Геркулес, Тизания Агриппина, Павлиноглазка Атлас, Птицекрылка королевы Александры – представители самых крупных бабочек;

Голубянка – одна из самых маленьких бабочек;

Гиполимнас Болина – «лунная бабочка», названная так за черные крылья с бело-голубым пятном в центре

Памятка юному натуралисту**- цитата из partnerkis.ru/kak-sobrat-kollektsiyu-nasekomyih/

Строка

О том, что отныне я умею читать мысли, я узнал во сне.

Странный это был сон. Хотя бывают ли сны не странные? Если верить тому, что о них говорят, надо признать: либо сны – самая естественная часть человеческой жизни, либо – самая неестественная. Всё зависит от того, насколько материалистично воспринимать окружающее. Оно, правда, и само по себе – триумф марксизма и дарвинизма в чистом виде, но если ты ещё и сам склонен принимать всё за истину в последней инстанции – ну да, то самое количество съеденных котлет, в которых может измеряться даже самая сознательная жизнь, – то и сны не будут связью с высшими силами, прорывом подсознания в сознание, а ирреальности – в реальность, и ты сам так и будешь воспринимать Бога как бородатого дядьку на облаке с нимбом над головой, который таращится на пролетающие мимо космические корабли и спутники. Возможна, конечно, и другая крайность, но не всем на роду написано стать великими и убедительными мистиками. Намного чаще получается только их слабое подобие.

Так вот, о сне… Мне приснилось Время. Оно не глотало несчастных младенцев, не трясло колокольчиком, чтобы поймать неосторожные и не спрятавшиеся души, не держало в руках секиру с кубком, не прятало за плечами копьё и не вращалось, подобно колесу сансары; оно выглядело как самое обычное солнце, но с нанесёнными на нём отметками часов и минут. Стрелок на таком, с позволения сказать, «циферблате» не было, и ход времени определяли протуберанцы, с пугающей частотой вспыхивавшие как раз напротив каждой нанесённой отметки. Когда они вспыхивали, казалось, что цифра подпрыгивает, словно курящий за углом школы первоклассник от оклика заметившего его классного руководителя. Это было бы даже забавно – всё-таки я понимал, что сплю, хотя явственно чувствовал холод космического пространства и даже немного задыхался, – если бы при этом я не читал так явственно мысли этого циферблата-солнца.

«Как я устало…» Пожалуй, именно после этой мысли я проснулся, понадеявшись, что сейчас зазвонит будильник на мобильном телефоне и мне придётся собираться на работу. Но будильник не звонил. Я повернулся на бок и глянул на экран. До пробуждения оставался ещё час. Вот весь этот час я и пролежал на спине, глядя в потолок и соображая, к чему всё это снилось. Можно было бы воспользоваться старинным бабушкиным рецептом – повернуться к окну и прошептать: «Куда ночь, туда и сон» – но делать этого почему-то не хотелось. Я не был мистиком, но не был и законченным материалистом; я прекрасно помнил, что «есть многое на свете, друг Гораций…» и что не каждый может преуспеть с Фаустом, и не только помнил это и прочую околоистинную белиберду, но и понимал её настолько, чтобы признать в ней нечто большее, чем обычное литературное остроумие и претензию на изложение высшей мудрости бытия. В общем, моего мировоззрения хватало на то, чтобы слегка задуматься над сном.

Но долго думать над такими вещами не следует: всё равно ни к каким толковым мыслям не придёшь, да и как «разминка для ума» подобные мудрствования ну совсем не выглядят. Поэтому я просто дождался звонка будильника, «выпал из кровати, продрал расчёской волосы…», сварил дежурный кофе, выпил его, влился в утреннюю уличную толпу…

…и сразу же решил стать каким-нибудь затворником-фрилансером.

Чужие мысли налетели на меня со всех сторон, словно они были автомобилями, а я – намертво застрявшим на «зебре» пешеходом, смотрящим на внезапно испортившийся светофор. Временами казалось, будто они, увидев меня, сами выпархивают из голов своих носителей и летят мне навстречу, но зачем – понять было нельзя. Если до этой минуты моё внезапное умение можно было представить как часть сна, то сейчас этот номер явно не прокатывал: я понимал чужие мысли так же чётко, как если бы они были моими собственными, только живущими не в моей голове, а во всём окружающем. Притворяться же, что я их не слышу или не понимаю, не было никакого смысла: с таким же успехом я мог сказать, что до сих пор сплю, однако поверил бы я сам в сказанное? Оставалось только смиренно принять новую реальность – а она на поверку оказалась весьма грустной. Если отбросить в сторону все маты, которыми сопровождались эти невесть откуда летящие мне навстречу мысли (а только Веничка Ерофеев умел разговаривать матом так, что он звучал, как вальс Штрауса майским вечером), получалось примерно вот что:

…«Наконец-то пятница!» – «Скорей бы зарплата!» – «Блин, сегодня по кредиту заплатить не успею, вот засада» – «На девять планёрка, не опоздать бы» – «А та, из бухгалтерии, ничего такая, можно было бы как-нибудь…» – «Чё он пялится, кобель? У меня что, тушь потекла?» – «Надо Славику позвонить – эх, оторвёмся сегодня!»…

Я не помню, как прошёл тот мой день на работе. От обилия мыслей спасало лишь расстояние: они не воспринимались, если их носитель (или они сами?) находился далее, чем в трёх метрах от меня. Почему моё умение было таким избирательным, оставалось загадкой, которую я даже не пытался разрешить. Все силы тратились на одно: не обращать внимания, что думают вокруг меня – а думали все примерно об одном и том же. Где-то в душе я и раньше догадывался, что Валера, мой сосед по кабинету – отчаянный карьерист, а у Пашки из соседнего отдела мысли заняты лишь семьёй, но я никак не мог предположить, что почти все, кто работает в нашей конторе – это сексуально озабоченные личности. В мыслях все имели друг друга в разных позах и обстановке, в разных сочетаниях и с разной степенью жестокости, и «путешествие по известному адресу» обретало настолько явственную плоть и кровь, что становилось даже немного не по себе. Может, поклонники романов маркиза де Сада и чувствовали бы себя уютно в такой атмосфере, но я-то к их числу не принадлежал…

В общем, когда я вечером добрался домой, по дороге наглотавшись ещё около пары десятков мыслей, то чувствовал себя настолько усталым и разбитым, что вместо ужина хотелось встать под душ и долго-долго тереть себя мочалкой: не покидало ощущение, что все встреченные мысли прилипали к моему телу, умудряясь проникать даже сквозь одежду. В конце концов я так и поступил: придя домой, сразу залез под душ. И лишь стоя под прохладной водой, подумал: неужели я думаю точно так же, как они? неужели мои обычные, повседневные, никому не мешающие мысли могут восприниматься так же, как я сегодня воспринимал чужое?.. Открытие было не совсем приятное, и я постарался поскорее о нём забыть единственным доступным мне способом: снова уснуть…

…И мне опять приснилось Время.

Всё то же самое солнце-циферблат с подпрыгивающими на протуберанцах цифрами, которое передвигало по Вселенной планеты, словно маленький ребёнок – кубики. Вселенский пасьянс приводил к тому, что Луна становилась спутником Плутона, Земля оказывалась на месте Марса, а у Венеры появлялись сатурнианские кольца. Я заворожено следил за всеми этими перемещениями и в какой-то момент поймал себя на интересе: а где в следующую минуту окажется Нептун? а какая конфигурация будет в этот раз у созвездия Змееносца?.. Всё совершалось настолько спокойно и даже в какой-то степени небрежно (временами мне казалось, что Время даже мурлычет под нос какую-то песенку), что внушало трепет, словно я был свидетелем каких-то высших сомнений относительно того, как должен выглядеть наш мир и какова должна быть его истинная (или альтернативная) история.

Глядя на манипуляции Времени, я вспомнил вычитанную где-то байку о том, как некий английский музыкант, большой поклонник веществ, расширяющих сознание, написал свою самую знаменитую песню. Однажды, приняв изрядную дозу этого самого вещества, он положил на стол две сливы и поместил между ними спичечный коробок. Сливы должны были обозначать планеты, а коробок – космический корабль, который стремится от одной планеты к другой. Выстроив таким образом мини-модель мини-Вселенной, он около часа сидел и смотрел на творение своих рук, видимо, познавая его суть, пока один из тех, с кем он снимал квартиру, не взял со стола сливу. В стройной дотоле картине мира исчезла целая планета. Музыкант ещё минут десять смотрел на опустевшее место, а затем громко расхохотался. Что творилось в его сознании, переживающем мини-Апокалипсис, не смог бы, наверно, сказать и сам Господь, но на следующий день его группа уже разучивала новую песню – «Astronomy domine».

Стоило мне вспомнить это «невесть что», как вдруг черты Времени стали расплываться, и на циферблате явно проявилось лицо этого самого музыканта. Меня взяла оторопь. Ещё более она усилилась, когда мурлычащая под нос песенка зазвучала изо всех углов пространства: сначала возникли звуки, похожие на радиоперехваты и на морзянку, сменившиеся вступлением ударных, в которое по очереди вплелись пульсирующий ритм бас-гитары, гитары и немного нервный голос, выводивший, словно в трансе: «Lime and limpid green the second scene the fights between the blue you once knew»…

Это было уже слишком. И я проснулся. Как раз вовремя для того, чтобы понять, что уже утро.

Особой радости это осознание не принесло, даром что это было утро субботы. Для начала – я не выспался. Затем: мне стали доступны мысли тех, кто находился в четырёх метрах от меня. Я понял это после того, как совершенно случайно узнал, о чём думают соседи сверху и снизу через этаж от меня, и не на шутку испугался: если граница моего умения будет отодвигаться всё дальше и дальше от изначальных трёх метров, то через некоторое время я смогу узнать, что на самом деле думает наше правительство, потом – что думают обитатели соседнего континента, а ещё потом… Да ну нафиг. Нужно ли мне такое счастье?..

Всё утро я занимался тем, что откровенно валял дурака – то есть, сидел в Интернете, – и после обеда в голову закралась фраза: «Тусклого дня вдаль убегают мгновенья…» Она напоминала первую строку какого-то стиха, но, хоть убей, я не мог вспомнить, какого; к тому же отпечатывалась в мозгу с определёнными поэтическими ударениями и паузами, что заставляло подозревать в ней начало песни. Я честно пытался отмахнуться от нового явления, но не получалось: явлению явно понравилось находиться в моей голове, и уходить оттуда оно не собиралось, потому что строка пульсировала в мозгу с настырностью головной боли и что-то требовала. Я произнёс её несколько раз на разный манер, пока в какой-то момент совпадения ритма, мелодики и интонации меня не осенило: «Ticking away the moments that make up a dull day»… Дальнейшее было делом минуты: поиск песни по названию в Интернете, поиск дорожки – и многократно переслушанная «Time» зазвучала в моей квартире, раздвинув стены до пределов космоса и выпустив наружу всё, что только могло существовать во всех слоях моего сознания. Да, это был кайф… особенно когда звучало соло. Казалось, что его играло само Время, ставшее Вечностью.

Наслаждаться песней можно было до бесконечности, однако какими-то остатками разума я понимал, что у всего этого должен быть смысл – даже если это и бред. И я оказался прав: на последнем аккорде, там где «Time» переходит в репризу предыдущей песни, мне послышался голос, сказавший: «Переводи!» Зачем, для чего? – эти вопросы казались такими глупыми… И я начал переводить.

Как проклятый, как будто от этого зависела как минимум судьба мира, я работал над текстом до самой ночи и в конце концов уснул прямо за столом, сделав почти две трети перевода. Сколько я спал, сказать было трудно, но когда я проснулся с чётким осознанием того, что рядом кто-то стоит, ещё была ночь. Я медленно посмотрел вправо-влево и обнаружил визитёра – долговязого губастого парня с английским лошадиным лицом и большими глазами, который внимательно вчитывался в мой перевод. По всем законам здравого смысла я должен был испугаться, но, наверно, не успел, потому что парень тут же оторвался от своего занятия, довольно хмыкнул и произнёс на чистом русском языке: «Только последнюю строку не дописывай», после чего исчез.

Меня бросило в жар. Я вскочил из-за стола и распахнул балконную дверь, чтобы немного прийти в себя. Ко мне тут же устремились чужие сны – на сей раз с расстояния в пять метров со всех сторон. Я попытался было закрыть дверь – не получилось. Тогда я, наплевав на то, что вокруг глубокая ночь и кто-то может проснуться, заорал во весь голос:

— Ну какого хрена?!!! Почему я? За что???

В ответ я увидел, как далёкие звёзды стремительно становятся ближе, почувствовал, как ночная прохлада становится нестерпимым космическим холодом, и услышал глубокий голос-стон, исходивший чуть ли не из самой глубины мироздания:

— Как же я уста-а-а-ало-о-о-о-о…

Средство — Сергей Чепурной

Справа от монитора на столе всегда стояла статуэтка музы – «Белой Богини», как её называла Таня. Муза была маленькой, высотой в половину компьютерной колонки, и держала в руках флейту, одновременно напоминающую собой авлос и сирингу. Видимо, создатель фигурки не очень хорошо представлял себе, как выглядели атрибуты Евтерпы и как выглядела она сама, потому что черты лица музы явно были списаны с ангела, возвещающего Иосифу радостную весть о Деве Марии. Но на такие подробности мало кто обращал внимание, и уж тем более – сама Таня. Ей достаточно было знать, что у неё есть муза, что к ней можно прикоснуться, а как она выглядит… У любого автора есть собственное представление о своей музе, но лишь стоит попросить: «Опиши её», сразу начинается нечто невразумительное в духе: «Ну-у-у… рост примерно с ангела…» Вот и всё авторское воображение. Слава Богу, к Тане никто с такими просьбами не обращался.

Собственно говоря, и описывать её было некому, разве что своим интернет-друзьям, таким же творческим личностям, как и она, – но у них наверняка жили свои музы с не менее примечательной внешностью, чтобы ещё интересоваться тем, как выглядит чужая. Да и разговора, даже пустячного трёпа никогда об этом не заходило, тем более что темы для общения активная сетевая жизнь подкидывала чуть ли не каждый день. Темы – и сюжеты.

Таня писала рассказы. Их охотно печатали. Пожалуй, это было единственным, что примиряло её с окружающей жизнью. Если кто-нибудь думает, что работа оператором в колл-центре – это мёд, тот жестоко ошибается. Конечно, ты не корпишь над отчётами, подобно бухгалтерам и прочим офисным работникам, не стараешься угодить начальству и т.д., — от тебя требуется лишь одно: приятный голос и умение быть спокойной и вежливой. У Тани всё это имелось. Но когда десять часов подряд ты сидишь на телефоне и изображаешь вежливость и спокойствие, хотя сегодня их нет и в помине (ну мало ли, почему...), то под конец становишься самой настоящей мизантропкой, мечтающей лишь о тишине и молчании – и желательно во вселенских масштабах. Поначалу такое настроение бывало редким и проходило уже на следующий день; потом – через день-два, потом – через три-четыре… Когда же подобные состояния стали появляться чаще и растягиваться на неделю, а то и больше, Таня призадумалась. Пару раз у неё даже мелькали мысли сходить к психологу, но она отбрасывала их как неуместные и неудобные. «Ну при чём тут психолог? – отговаривала она себя в таких случаях. – Это просто усталость. Все так живут, куда ни посмотри. Просто нужен отпуск. И лучше всего куда-нибудь уехать…»

Отпуск же по какой-то причине всё откладывался и откладывался: то надо было кого-то подменить, то операторов не хватало… Но делать-то что-то надо было. И Таня принялась сочинять рассказы.

Началось это, в общем-то, случайно: однажды на линию позвонил мужчина с приятным голосом и уточнил информацию о ценах на их услуги – мол, не изменились ли они с учётом нестабильного курса валют. Потом он спросил ещё что-то, потом – ещё, совсем уж на Танин взгляд малозначительное; голос переливался и золотился в трубке телефона, словно майский мёд, если смотреть сквозь него на летнее солнце, и Тане пришлось призвать на помощь весь свой профессиональный опыт, чтобы не истечь вслед за этим мёдом-голосом по трубке прямо в его рот и ещё отвечать что-то вразумительное и, главное, правильное. Когда разговор закончился, Таня ещё минуты три сидела с отсутствующим видом, глядя в окно, думая над внезапным вопросом: «Интересно, а кто он? А кем он может работать?» Кого только не рисовало её воображение: от доброго директора находящегося на окраине завода «Красный богатырь» до приехавшего в отпуск работника метеостанции, расположенной за Полярным кругом, пока наконец все эти бессвязные картинки-образы не стали складываться во вполне осязаемые слова.

Так родился её первый рассказ – конечно же, о любви, и, конечно же, о счастливой. Он понравился её подругам, и, окрылённая, она послала его в какой-то интернет-журнал. Ей его вернули. Та же история повторилась в другом журнале, в третьем… Самым обидным было то, что никто ей не объяснял причины. Рассказ-то ведь был такой хороший, про такую любовь, подружки так плакали и завидовали!.. И только из …надцатого по счёту издания ей наконец-то соизволили написать краткое письмо о причинах отказа.

«У вас безжизненные герои», – так было сказано в том письме.

Таня сначала не поверила. Как могут быть её герои безжизненными, если над ними так рыдали её подруги? Однако, немного подумав, она поняла, что всё-таки те, из издания, были правы, и с досады удалила рассказ с компьютера, потом сходила на рынок, находившийся в двух кварталах от её дома, и в заштатном киоске купила себе статуэтку музы, которую и водрузила на стол с правой стороны монитора. И дальше дело пошло.

Для начала она со злости, как Чак Паланик после «Невидимок», написала рассказ о своих подругах, выписав их со всей тщательностью и старанием, на какие только была способна. В том рассказе её подруги занимались тем, что всё время говорили вместо правды то, что все вокруг хотели услышать, и в какой-то момент начали терять свою красоту и молодость, превращаясь в старых обрюзглых карг — до тех пор, пока не исчезли с лица земли. Временами в её душе просыпалось что-то, похожее на угрызения совести или на жалость – мол, нельзя же так с подругами-то, вы ж друг друга с детства знаете, – но на помощь ей приходило: «Быть может, всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов». Таня читала Брюсова лишь в школе, и то мельком, поэтому предполагала, что эти строки ей напомнила её муза. Сюжет рассказа был прост и даже примитивен – или как минимум неоригинален – но в первом же интернет-издании рассказ приняли сразу и с большой охотой и даже не поскупились на пару приятных слов. «У вас такие живые героини вышли! Как настоящие», – было сказано ей. Таня впервые почувствовала себя счастливой.

Правда, счастье несколько омрачилось: оказалось, что её подруги на самом деле исчезли с лица земли, так что даже объявление о трёх пропавших девушках около недели красовалось на первых страницах городских газет. Версии выдвигались самые разные, вплоть до появления второго Чикатило и Ганнибала Лектора в одном лице; люди стали возвращаться домой до наступления темноты, ночные клубы сразу понесли серьёзные убытки, кое-кто даже закрылся; на этой почве произошло несколько разборок владельцев закрывшихся клубов с незакрывшимися, в результате чего население городского кладбища внепланово пополнилось на четыре человека – но всё как-то очень быстро утихло. Примерно так же, как и началось. Девушек так и не нашли, и полиция, обречённо вздохнув и вспомнив в очередной раз бессмертное «Наша служба и опасна, и трудна», присвоила этому делу уровень «глухаря» и сдала его в архив. Жизнь потекла дальше.

Конечно же, Таня очень переживала за подруг – она ж ведь их знала с детства. Но когда дело было закрыто и она поняла, что их так и не найдут, то решила увековечить их память новым рассказом. Придумано – сделано: Таня с воодушевлением принялась барабанить по клавиатуре, но – странное дело! – рассказ не хотел складываться воедино, а образы её подруг получались такими же безжизненными, как и тот мужчина с медовым голосом (это она уже чувствовала сама). Промучившись с рассказом примерно с час, она встала из-за стола с намерением закончить его завтра (благо был выходной) и бросила взгляд на свою музу, как бы спрашивая её мнения. Муза, как и полагается статуэткам, благоразумно молчала, держа в руках нечто среднее между авлосом, сирингой и флейтой, но Тане на минуту показалось, что она будто бы подросла немного. Писательница моргнула и снова посмотрела на музу: ну да, её головка находилась уже чуть выше середины компьютерной колонки. Или ей всё же показалось?..

Меня убил Генри Блант — Радуга

«Всё началось с Даны Майерс, которая занимала место у окна на заднем сидении школьного автобуса. Я всегда заходил последним и оказывался рядом. Она имела привычку ёрзать и высовываться. Её бедро то и дело задевало моё колено, юбка задиралась… Спирали каштановых волос раздувал ветер, и они хлестали меня по лицу. Она бросала на меня колкие взгляды, дергала своих подружек, что сидели впереди, и все трое перешёптывались и заливались едким смехом.

Близкий, теплый, сладковато-тягучий запах исходил от тела Даны, дразнил мои ноздри, и я испытывал острую физическую потребность содрать с её кожи все эти бледные конопушки. Все до одной… Это желание росло и созревало вместе со мной и однажды стало сильнее меня. А когда, спустя много лет, я случайно встретился с Даной Майерс, она даже не узнала меня…

Детектив по особо важным делам Джоунс выключил запись и потёр ладонью затылок. Он поймал себя на том, что заслушался «исповедью нравственных мук» арестованного – слишком задушевно и ровно этот маленький неприметный человек, выкормивший внутри себя зверя, излагал признание. Но Джонс не верил в раскаяние. Хладнокровный и расчётливый хищник, терзавший своих жертв, а затем убивавший – теперь наконец-то в клетке. Серийника вычисляли долгие месяцы, и каждый раз ему удавалось ускользать. Но теперь судьба его определена, и возмездие скоро настигнет.

Джоунс захлопнул папку с делом, закурил и вышел из душного кабинета в сереющую рассветом пустоту города…»

Генри Блант сосредоточенно стучал по клавиатуре.

«Предрассветную пустоту города», — исправил он. «Да, пожалуй, так лучше… Точка».

Роман был практически готов. Ещё подправить пару-тройку эпизодов и можно ставить финальную точку и готовить к публикации. Генри вернулся к отрывкам, где немного ломалась стилистика текста, переделал, упростил предложения, добавил кое-каких подробностей. Кажется, всё… Утром нужно перечитать на свежую голову, а сейчас – отдых.

Он отошёл от стола и выглянул в мир сквозь приоткрытые оконные жалюзи: где-то там, укрывшись от назойливого света ночных фонарей и неоновых вывесок, мирно спят его читатели. Но скоро они, разбуженные свежей детективной историей, засуетятся, расхватывая эпизоды нового романа. Станут поглощать его в метро или за столиком уличного кафе, или класть у подушки, чтобы вновь забыться уже другим, тревожным сном — сопереживая героям, пытаясь распутать так умело закрученный автором сюжет.

Пискнул сигнал уведомлений электронной почты, и Генри вернулся к ноутбуку. В письмо без темы с обратным адресом «danamayers» было вложено только фото незнакомой девушки: довольно симпатичной, с уверенным взглядом и курчавой каштаново-рыжей шевелюрой. Генри хмыкнул: ни дать ни взять — его героиня Дана, первая жертва серийного убийцы. И адрес…

Кто бы это мог быть?.. Чья-то ночная шутка?.. Читатель, который проник в мысли писателя, еще не успев увидеть роман?.. Пожалуй, он переутомился и надо идти спать.

Генри закрыл ноутбук, залез под одеяло и забылся глубоким сном творчески удовлетворенной личности.

Под утро, как это частенько бывало, его разбудила мысль добавить ещё один флешбек для углубления сюжетной линии и кое-что переделать в начале.

Отдохнувший и полный энтузиазма Генри Блант включил компьютер и увидел свежее послание от вчерашнего адресата.

Письмо опять содержало лишь фото той девушки. Волосы полузакрывали лицо, но она была узнаваема и, судя по виду, мертва?.. Лежала на полу застывше-бледная, в расстегнутой блузке, на щеке виднелась ссадина и синюшный кровоподтек, рука прижимала какую-то записку. Генри увеличил фрагмент и прочёл: «Меня убил Генри Блант».

Что-то болезненно сжалось в животе и впрыгнуло в сердце. В тот же момент раздался звонок в дверь.

— Мистер Генри Блант? – у порога стоял крупный седоватый мужчина.

— Да…

Перед глазами Генри мелькнуло удостоверение.

— Детектив Джоунс, окружная полиция. Вы знакомы с девушкой по имени Дана Майерс?

— Я?.. – Генри обомлел. – Даже не знаю, что сказать…

— Лучше будет, если вы скажете правду, — детектив сделал шаг вперёд и, заставив Генри пятиться, прошёл в квартиру.

— Правду?.. Ну, видите ли… так зовут одну из героинь романа… моего романа… который я пишу… вернее, почти закончил… — Генри попытался улыбнуться.

— Дана Майерс была обнаружена сегодня ночью мёртвой у себя в квартире. При ней нашли записку, где она обвиняет в убийстве Вас, — сухо и без каких-либо предисловий сообщил Джоунс. — Что вы на это скажете, мистер Блант?

— Что?!.. Но… Я слышал, подобные вещи иногда случаются… Некоторые преступники совершают злодеяния, следуя сюжетам романов…

— Полагаете, здесь — тот самый случай? – взгляд детектива был жестким.

— Но… дело в том, что… я еще не публиковал свой роман, — ответил Генри Блант и спрятал дрожащие руки в карманы домашнего халата.

Средство

Справа от монитора на столе всегда стояла статуэтка музы – «Белой Богини», как её называла Таня. Муза была маленькой, высотой в половину компьютерной колонки, и держала в руках флейту, одновременно напоминающую собой авлос и сирингу. Видимо, создатель фигурки не очень хорошо представлял себе, как выглядели атрибуты Евтерпы, и как выглядела она сама, потому что черты лица музы явно были списаны с ангела, возвещающего Иосифу радостную весть о Деве Марии. Но на такие подробности мало кто обращал внимание, и уж тем более – сама Таня. Ей достаточно было знать, что у неё есть муза, что к ней можно прикоснуться, а как она выглядит… У любого автора есть собственное представление о своей музе, но лишь стоит попросить: «Опиши её», сразу начинается нечто невразумительное в духе: «Ну-у-у… рост примерно с ангела…» Вот и всё авторское воображение. Слава Богу, к Тане никто с такими просьбами не обращался.

Собственно говоря, и описывать её было некому, разве что своим интернет-друзьям, таким же творческим личностям, но у них наверняка жили свои музы с не менее примечательной внешностью, чтобы ещё интересоваться тем, как выглядит чужая. Да и разговора, даже пустячного трёпа никогда об этом не заходило, тем более что темы для общения активная сетевая жизнь подкидывала чуть ли не каждый день. Темы – и сюжеты.

Таня писала рассказы. Их охотно печатали. Пожалуй, это было единственным, что примиряло её с окружающей жизнью. Если кто-нибудь думает, что работа оператором в колл-центре – это мёд, тот жестоко ошибается. Конечно, ты не корпишь над отчётами, подобно бухгалтерам и прочим офисным работникам, не стараешься угодить начальству и т.д., — от тебя требуется лишь одно: приятный голос и умение быть спокойной и вежливой. У Тани всё это имелось. Но когда десять часов подряд ты сидишь на телефоне и изображаешь вежливость и спокойствие, хотя сегодня их нет и в помине (ну мало ли, почему...), то под конец становишься самой настоящей мизантропкой, мечтающей лишь о тишине и молчании – и желательно во вселенских масштабах. Поначалу такое настроение бывало редким и проходило уже на следующий день; потом – через день-два, потом – через три-четыре… Затем подобные состояния стали появляться чаще и растягиваться на неделю, а то и больше. «Это просто усталость – успокаивала себя Таня. – Все так живут, куда ни посмотри. Просто нужен отпуск. И лучше всего куда-нибудь уехать…»

Отпуск же по какой-то причине всё откладывался и откладывался: то надо было кого-то подменить, то операторов не хватало… Но делать-то что-то надо было. Беспросветная рутина затягивала, лишая жизнь красок и свежих впечатлений, делая её блёклой и скучной. И Таня принялась сочинять рассказы.

Началось это, в общем-то, случайно: однажды на линию позвонил мужчина с приятным голосом и уточнил информацию о ценах на их услуги – мол, не изменились ли они с учётом нестабильного курса валют. Потом он спросил ещё что-то, потом – ещё, совсем уж на Танин взгляд малозначительное. Его голос переливался и золотился, словно майский мёд, если смотреть сквозь него на летнее солнце, и так же согревал. Тане пришлось призвать на помощь весь свой профессиональный опыт, чтобы не растаять и не истечь вслед за этим мёдом-голосом и отвечать что-то вразумительное и, главное, правильное. Когда разговор закончился, Таня ещё минуты три сидела с отсутствующим видом, глядя в окно, думая над внезапным вопросом: «Интересно, а кто он? А кем он может работать?» Кого только не рисовало её воображение: от доброго директора находящегося на окраине завода «Красный богатырь» до приехавшего в отпуск работника метеостанции, расположенной за Полярным кругом, пока наконец все эти бессвязные картинки-образы не стали складываться во вполне осязаемые слова.

Так родился её первый рассказ – конечно же, о любви, и, конечно же, о счастливой. Он понравился её подругам, и, окрылённая, она послала его в какой-то интернет-журнал. Ей его вернули. Та же история повторилась в другом журнале, в третьем… Самым обидным было то, что никто ей не объяснял причины. Рассказ-то ведь был такой хороший, про такую любовь, подружки так плакали и завидовали!.. И только из …надцатого по счёту издания ей наконец-то соизволили написать краткое письмо о причинах отказа.

«У вас безжизненные герои», – так было сказано в том письме.

Таня сначала не поверила. Как могут быть её герои безжизненными, если над ними так рыдали её подруги? Однако, немного подумав, она поняла, что всё-таки те, из издания, были правы, и с досады удалила файл с рассказом. Решив немного прогуляться, она забрела на рынок, что находился в двух кварталах от дома, и в заштатном киоске купила себе статуэтку музы, которую и водрузила на стол с правой стороны монитора. И дальше дело пошло.

Для начала она со злости, как Чак Паланик после «Невидимок», написала рассказ о своих подругах, выписав их со всей тщательностью и старанием, на какие только была способна. В том рассказе её подруги занимались тем, что всё время говорили вместо правды то, что все вокруг хотели услышать, и в какой-то момент начали терять свою красоту и молодость, превращаясь в старых обрюзглых карг — до тех пор, пока не исчезли с лица земли. Временами в её душе просыпалось что-то, похожее на угрызения совести или на жалость – мол, нельзя же так с подругами-то, вы ж друг друга с детства знаете, – но на помощь ей приходило: «Быть может, всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов». Таня читала Брюсова лишь в школе, и то мельком, поэтому предполагала, что эти строки ей напомнила её муза. Сюжет рассказа был прост и даже примитивен – или как минимум неоригинален – но в первом же интернет-издании рассказ приняли сразу и с большой охотой и даже не поскупились на пару приятных слов. «У вас такие живые героини вышли! Как настоящие», – было сказано ей. Таня впервые почувствовала себя счастливой.

Правда, счастье несколько омрачилось: оказалось, что её подруги на самом деле исчезли с лица земли, так что даже объявление о трёх пропавших девушках около недели красовалось на первых страницах городских газет. Версии выдвигались самые разные, но всё как-то очень быстро утихло. Примерно так же, как и началось. Девушек так и не нашли, и полиция, обречённо вздохнув и вспомнив в очередной раз бессмертное «Наша служба и опасна, и трудна», присвоила этому делу уровень «глухаря» и сдала его в архив. Жизнь потекла дальше.

Конечно же, Таня очень переживала за подруг – она ж ведь их знала с детства. Но интернет-общение заменяло живые встречи и беседы, а когда дело было закрыто и стало понятно, что девушек так и не найдут, то Таня решила увековечить их память новым рассказом. Придумано – сделано: она с воодушевлением принялась барабанить по клавиатуре, но – странное дело! – рассказ не хотел складываться воедино, а образы её подруг получались такими же безжизненными, как и тот мужчина с медовым голосом (это она уже чувствовала сама). Промучившись с рассказом примерно с час, Таня встала из-за стола с намерением закончить его завтра (благо был выходной) и бросила взгляд на свою музу, как бы спрашивая её мнения. Муза, как и полагается статуэткам, благоразумно молчала, держа в руках нечто среднее между авлосом, сирингой и флейтой, но Тане на минуту показалось, что она будто бы подросла немного. Писательница моргнула и снова посмотрела на музу: ну да, её головка находилась уже чуть выше середины компьютерной колонки. Или ей всё же показалось?..

«Чего только не рисует писательское воображение», — ухмыльнулась Таня.

И воображение не заставило себя долго ждать и тут же откликнулось. Таня выделила весь набранный ранее тест и, безжалостно нажав клавишу «delete», начала писать совершенно другой рассказ. Она придумала историю о писательнице, которая в ранней молодости пережила несчастную любовь и, не сумев оправиться, стала сочинять романы о счастливой любви. И делала это настолько правдоподобно, что читатели верили в подлинность её персонажей безоговорочно, книги расходились «на ура», а их автору приписывали разнообразные любовные похождения, описанные в романах. К концу жизни писательница настолько прониклась образами выдуманных героев, что сама уже не отделяла себя от них, даже писала им письма и высылала самой себе ответы.

Рассказ приняли с первого раза. Потом случился третий — о сладкоголосом мужчине, который обвёл вокруг пальца нескольких возлюбленных, выманивая у них деньги, и, в конце концов, обманутые женщины решили убить своего обидчика. Четвёртый – о трёх подругах, которые успешно расправлялись со своими врагами (а их, от чего-то, было немало) при помощи чёрной магии. Или это был пятый?.. Или шестой?..

Впрочем, Таня уже не могла вспомнить навскидку все придуманные ею сюжеты. Как правило, они приходили моментально, иногда повторялись или напоминали что-то очень знакомое, ранее прочитанное. Таня особо не заморачивалась над оригинальностью историй. Да это было и не важно. Главное – работа шла очень продуктивно, появилось чутьё: чего именно хотят читатели, и рассказы просто-таки разлетались по всевозможным издательствам и интернет-порталам. Таня не забывала благодарить свою музу: ласкала её взглядом, поглаживала рукой; а иногда ей снова казалось, что статуэтка будто бы увеличилась в размерах, стала значительней.

Жизнь Тани подчинялась единому всепоглощающему ритму: днём – усердная работа в колл-центре, вечером, по выходным, в любое свободное время – вдохновенное писательство. Она будто бы оказалась в динамичном потоке, который наполнял силой и стремительно нёс к цели. Какова была эта цель – Таня не вполне представляла. Но стать знаменитой писательницей – почему нет? – такой вариант её абсолютно бы устроил.

Так она частенько размышляла, заполняя паузу между звонками в колл-центре. Даже воображала, что в один прекрасный день снова позвонит тот сладкоголосый мужчина, но теперь уже не будет расспрашивать её о ценах на услуги, а пригласит на свидание.

И он действительно позвонил. Но на этот раз золотой мёд его голоса сильно горчил. Оказывается, в прошлый раз Таня дала ему неверную информацию, из-за чего у него возникли серьёзные финансовые разногласия при оплате услуг. Все доводы Татьяны о том, что эта ошибка произошла случайно, оказались совершенно бесполезны. Мужчина обвинил её в непрофессионализме, и сказал, что больше не желает пользоваться услугами компании.

Разговор сильно омрачил остаток рабочего дня. Таня разнервничалась, отвечала на звонки односложно, постоянно сбивалась и путала данные.

По дороге домой, чтобы как-то поднять себе настроение, купила у старушки букет свежесрезанных пахучих ландышей. «Бери, деточка, — приговаривала бабуля. — Это ж такая прелесть — дома поставить! Я бы и сама, да не могу – у мужа на них аллергия».

Дома Таня водрузила букет в бокал на подоконнике, еще раз вдохнула головокружительный аромат цветов и, как ни странно, почувствовала острый прилив вдохновения. Она села за компьютер и буквально за пару часов написала новый рассказ о том, как случайно перепутав упаковки с таблетками, жена отравила своего аллергика-мужа безобидным аспирином.

Таня перечитала готовый рассказ и с удовлетворённой улыбкой посмотрела на музу, как обычно ожидая знаков одобрения или поощрения со стороны «Белой богини». Но увидела странные изменения в её чертах: лицом та уже не походила на ангела – щеки неестественно раздулись от усилий, с которыми ей приходилось выдувать «музыку» из своей флейты и покраснели — не то от стараний, не то от стыда; глаза богини искрились хитрецой и насмешкой; она сейчас больше походила на злобного сатира, завлекающего своей музыкой в обман. И Тане вдруг почудилось, что она слышит эту странную, монотонную и удивительно знакомую музыку. Не было ни испуга, ни волнения, а только пустота будто бы лилась вместе с мелодией и проникала внутрь, вытесняя всё остальное и оставляя лишь оболочку. Эта пустота разливалась дальше – в квартиру, через окно — на улицу, и тянулась, охватывая каждый дом, каждый уголок пространства…

На следующий день Таня позвонила на работу и сказала, что не придёт: поднялась высокая температура. Её и на самом деле бил озноб, а внутри всё пылало, но температура была нормальной. Видимо, сказывалась усталость от долгого сидения за монитором дома и в душном помещении колл-центра. Захотелось выйти на воздух. Таня шла по улице, не задумываясь, и очутилась возле того неприметного ларька, где впервые встретила свою музу.

На витрине стояло множество похожих статуэток. Они отличались только цветом, размером и, соответственно, ценой. Выражение лиц у всех поголовно – ангельская доброта и одухотворённость.

Продавщица заметила, что девушка долго разглядывает товар и неохотно привстала, прикрыла и отложила в сторону книгу, которую всё это время увлеченно читала. На глянцевой обложке Таня увидела название: «Любовь и смерть в одном бокале», один из многочисленных романов очень популярной писательницы.

— Не читали? – отследив её взгляд, спросила продавщица.

— Нет, — криво улыбнулась Таня.

— Ерунда, конечно, но прекрасное средство от скуки и бессонницы.

— От скуки можно найти и другое средство, — ответила Таня и вышла из ларька.

Через неделю в колл-центре забеспокоились: Татьяна не появлялась на работе и не отвечала на звонки. Одна из напарниц отправилась к ней домой разузнать, что же случилось. Девушка звонила и стучала, но никто не открывал. Когда подёргала ручку, то дверь оказалась незапертой. Квартира была пустой. Включенный компьютер наводил на мысль, что хозяйка где-то рядом и вышла всего лишь на минутку, однако ровный слой пыли на столе давал понять, что за ним давно уже никто не сидел. Только у колонки справа виднелся гладкий островок, почти не тронутый пылью, как будто оттуда недавно убрали вазу или чашку, а, возможно, тот бокал с опавшими ландышами, который сейчас стоял на подоконнике, наполняя комнату запахом сладковатой гнили.

Напарница Тани тронула компьютерную мышь, и на экране высветилась пустая страничка с названием: «Бокал иллюзий или авлос и сиринга как средство от скуки и бессонницы».

Меня убил Генри Блант

«Всё началось с Даны Майерс, которая занимала место у окна на заднем сидении школьного автобуса. Я всегда заходил последним и оказывался рядом. Она имела привычку ёрзать и высовываться. Её бедро то и дело задевало моё колено, юбка задиралась… Спирали каштановых волос раздувал ветер, и они хлестали меня по лицу. Она бросала на меня колкие взгляды, дергала своих подружек, что сидели впереди, и все трое перешёптывались и заливались едким смехом.

От её тела всегда исходил близкий, теплый, сладковато-тягучий запах, дразнил мои ноздри, и я испытывал острую физическую потребность содрать с её кожи все эти бледные конопушки. Все до одной… Это желание росло и созревало вместе со мной и однажды стало сильнее меня. А когда, спустя много лет, я случайно встретился с Даной Майерс, она даже не узнала меня…

Детектив по особо важным делам Джоунс выключил запись и потёр ладонью затылок. Он поймал себя на том, что заслушался «исповедью нравственных мук» арестованного – слишком задушевно и ровно этот маленький неприметный человек, выкормивший внутри себя зверя, излагал признание. Но Джонс не верил в раскаяние. Хладнокровный и расчётливый хищник, терзавший своих жертв, а затем убивавший, теперь наконец-то в клетке. Серийника вычисляли долгие месяцы, и каждый раз ему удавалось ускользать. Но теперь судьба его определена, и возмездие скоро настигнет.

Джоунс захлопнул папку с делом, закурил и вышел из душного кабинета в сереющую рассветом пустоту города…»

Генри Блант сосредоточенно стучал по клавиатуре.

«Предрассветную пустоту города», — исправил он. «Да, пожалуй, так лучше… Точка».

Роман был практически готов. Ещё подправить пару-тройку эпизодов и можно ставить финальную точку и готовить к публикации. Генри вернулся к отрывкам, где немного ломалась стилистика текста, переделал, упростил предложения, добавил кое-каких подробностей. Кажется, всё… Утром нужно перечитать на свежую голову, а сейчас – отдых.

Он отошёл от стола и выглянул в мир сквозь приоткрытые оконные жалюзи: где-то там, укрывшись от назойливого света ночных фонарей и неоновых вывесок, мирно спят его читатели. Но скоро они, разбуженные свежей детективной историей, засуетятся, расхватывая эпизоды нового романа, станут поглощать его в метро или за столиком уличного кафе, или класть у подушки, чтобы вновь забыться уже другим, тревожным сном — сопереживая героям, пытаясь распутать так умело закрученный автором сюжет.

Пискнул сигнал уведомлений электронной почты, и Генри вернулся к ноутбуку. В письмо без темы с обратным адресом «danamayers» было вложено только фото незнакомой девушки: довольно симпатичной, с уверенным взглядом и курчавой каштаново-рыжей шевелюрой. Генри хмыкнул: ни дать ни взять — его героиня Дана, первая жертва серийного убийцы. И адрес…

Кто бы это мог быть?.. Чья-то ночная шутка?.. Читатель, который проник в мысли писателя, еще не успев увидеть роман?.. Пожалуй, он переутомился.

Генри закрыл ноутбук, залез под одеяло и забылся глубоким сном творчески удовлетворенной личности.

Под утро, как это частенько бывало, его разбудила мысль добавить ещё один флешбек для углубления сюжетной линии и кое-что переделать в начале.

Отдохнувший и полный энтузиазма Генри Блант включил ноутбук и увидел свежее послание от вчерашнего адресата.

Письмо опять содержало лишь фото той девушки. Волосы полузакрывали лицо, но она была узнаваема и, судя по виду, мертва?.. Лежала на полу застывше-бледная, в расстегнутой блузке, на щеке виднелась ссадина и синюшный кровоподтек, рука прижимала какую-то записку. Генри увеличил фрагмент и прочёл: «Меня убил Генри Блант».

Что-то болезненно сжалось в животе и впрыгнуло в сердце. В тот же момент раздался звонок в дверь.

— Мистер Генри Блант? – у порога стоял крупный седоватый мужчина.

— Да…

Перед глазами Генри мелькнуло удостоверение.

— Детектив Джоунс, окружная полиция. Вы знакомы с девушкой по имени Дана Майерс?

— Я?.. – Генри обомлел. – Даже не знаю, что сказать…

— Лучше будет, если вы скажете правду, — детектив сделал шаг вперёд и, заставив Генри пятиться, прошёл в квартиру.

— Правду?.. Ну, видите ли… так зовут одну из героинь романа… моего романа… который я пишу… вернее, почти закончил… — Генри попытался улыбнуться.

— Дана Майерс была обнаружена сегодня ночью мёртвой у себя в квартире. При ней нашли записку, где она обвиняет в убийстве Вас, — сухо и без каких-либо предисловий сообщил Джоунс. — Что вы на это скажете, мистер Блант?

— Что?!.. Но… Я слышал, подобные вещи иногда случаются… Некоторые преступники совершают злодеяния, следуя сюжетам романов…

— Полагаете, здесь тот самый случай? – взгляд детектива был жестким.

— Но… дело в том, что… я еще не публиковал свой роман, — ответил Генри Блант и спрятал дрожащие руки в карманы домашнего халата.

— Тем более, – голос детектива ни на йоту не сбавил в своей напряжённости. – Вы думаете, это что-то меняет?

Генри и сам уже понял свою оплошность. Любой, даже далёкий от работы полицейского человек мог сопоставить все эти факты и сделать выводы, которые оказались бы совсем не в его пользу. И лишь в следующую минуту писатель сообразил, что и детектив Джоунс – тоже персонаж его романа, как и Дана Майерс. На какую-то минуту ему стало смешно, но, взглянув на суровое лицо визитёра, Генри тут же спрятал улыбку.

— Детектив, – начал он спокойно, – это, скорее всего, какое-то недоразумение или жестокий розыгрыш. Никакой Даны Майерс не существует, она – плод моего воображения. – «Как и вы», – добавил он мысленно. – И я могу вам это доказать.

— Вот как? – хмыкнул Джоунс – Я на своём веку повидал немало, мистер Блант, но вот такое со мной впервые. Что ж, докажите. Это будет даже забавно. Уверен, Гарри немало посмеётся, когда я ему это расскажу.

Генри слегка вздрогнул (Гарри Гор был ещё одним, второстепенным персонажем его романа), но, не подавая виду, быстро нашёл папку с ещё не законченным романом и, предложив детективу присесть, подвинул к нему ноутбук:

— Вот, прошу вас, почитайте последнюю главу. Это не займёт у вас много времени.

Джоунс начал читать с заметным недоверием и ухмылкой, которые постепенно сменились недоумением. Генри с интересом следил за выражением его лица. Когда детектив дошёл до показаний арестованного, то произнёс:

— Откуда вы знаете, чем я занимался час назад?

Генри не смог скрыть своего торжества:

— Потому что я придумал всё это.

— И вы хотите сказать, что я – тоже плод вашего воображения? – Джоунс как-то странно посмотрел на писателя.

Генри отчего-то немного помялся, затем произнёс:

— Н-ну… как бы это сказать… в некотором роде…

— В каком таком «некотором роде»? – с нотками нетерпения, в которых опытное ухо явно услышало бы растерянность, спросил детектив. – Что вы мне тут голову морочите? Если вы думаете, что таким образом уйдёте от ответственности…

— Детектив, – довольно-таки невежливо прервал его Генри, осенённый новой догадкой, – простите, а зачем вы пришли ко мне? Вы ж уже арестовали убийцу.

— Что?.. – переспросил Джоунс.

— Час назад вы читали показания арестованного по делу об убийстве Даны Майерс, правильно? – быстро, словно боясь упустить какую-то важную мысль, заговорил Генри Блант. – Вы сами это подтвердили своим вопросом. Значит, преступник найден. И если вы даже добились его показаний, то зачем же пришли ко мне? — ведь вы же знаете, что я невиновен. А если арестованный невиновен, тогда что – выходит, вы каким-то образом заставили его написать лживые показания?

Генри сам не заметил, как из подозреваемого превратился в обвинителя. Зато это хорошо заметил Джоунс: с минуту помолчав в явной растерянности, он вскочил и, выругавшись, быстро направился к выходу. Вскоре хлопнула дверь.

Блант шумно выдохнул и только сейчас заметил, что у него от напряжения мелко подрагивают руки. Каким бы нелепым ни казалось всё произошедшее, он понимал, что визитёр не шутил и на полном серьёзе готов был арестовать его по обвинению в убийстве – кто бы только подумал! – книжного персонажа, им же придуманного… Генри зашёлся нервным смехом. Как же всё-таки хорошо, что он сумел сбить детектива с толку, так что тот даже не вспомнил про какую-то там записку… Записка… Стоп!

Генри быстро нашёл на ноутбуке входящие письма и с удивлением обнаружил, что обе фотографии убитой девушки исчезли, словно бы их и не было. Он проверил «корзину» – пусто; набрал в строке адрес почты «danamayers» и отправил письмо, состоявшее из одного слова «Привет» – на экране высветилось сообщение, что такой адрес не разыскан. Генри уставился на экран, пытаясь переварить увиденное и отказываясь что-либо понимать. Даже если предположить, что Джоунс или он сам случайно удалили пришедшие вчера и сегодня письма с фото (а Блант мог бы поклясться, что никто из них этого не делал, и Джоунс – тем более; наоборот, он бы с радостью ухватился за такую улику, и тогда бедному Генри и впрямь было бы несдобровать), то уж удалить обратный адрес-то никто из них не мог. Но объяснить всё это Генри был не в состоянии.

В глубокой задумчивости он встал и прошёл на кухню. Чаепитие заняло несколько минут. Когда Генри, слегка успокоившись, вернулся и снова подсел к ноутбуку, намереваясь всё же закончить роман, то увидел на электронной почте новое уведомление.

Непослушными руками он кликнул по квадратику почты, открыл письмо и ошалело, чувствуя, как волосы поднимаются дыбом, а по коже бегут мурашки озноба, уставился на фото детектива Джоунса, уронившего голову на свой рабочий стол. На первый взгляд казалось, будто он спит, устав от трудов праведных, однако вытекавшая из-под головы лужа крови сообщала совсем о другом. Рядом с головой лежала записка, уже изрядно подмокшая, но буквы на ней ещё можно было разобрать. Каким-то шестым чувством Генри догадался, что в ней написано, но, не в силах оторваться от страшно завораживающего зрелища, всё же вчитался в надпись.

«Меня убил Генри Блант».

Обратный адрес был ещё более красноречив: «jonescop».

Трясясь, Генри вскочил с места.

— Кто? — заорал он так, что его наверняка услышали соседи. – Кто? Это?? Делает???

Ответом ему была полуденная тишина.

В квартире стало душно. Генри подбежал к балкону и рванул на себя дверь, намереваясь впустить хоть немного свежего воздуха, однако вместо ожидаемого на него пахнуло сгустком летнего жара. В голове помутилось, Генри беспомощно раскрыл рот и медленно осел на пол. Перед глазами всё поплыло и затем потемнело…

***

Врачи зафиксировали смерть от инфаркта. Гарри Гор молча посмотрел на лежащий перед ним труп и, дождавшись, когда квартира опустеет, в нарушение всех правил сел на так и не убранную кровать и снова посмотрел на Генри Бланта долгим, ничего не выражающим взглядом. На лице писателя так и застыл невыразимый ужас.

— Ну вот и всё, Генри Блант, – негромко произнёс напарник детектива Джоунса. – А я ведь просил тебя сделать меня главным персонажем, помнишь? Ну или хотя бы не эпизодическим. По-хорошему просил: являлся к тебе во снах, мешал тебе писать, влезая в твоё подсознание со своими идеями и сюжетными поворотами, путал твою фабулу… Но ты же вёл себя как идиот, ты ж не хотел по-хорошему. Ты упорно игнорировал меня, а те эпизоды, где я фигурирую – да они ж самые неудачные во всём романе, и посмей только сказать, что я неправ! Но ты же вцепился в эту шлюху Дану Майерс и недоумка Джоунса и носился с ними, как дурень с писаной торбой, хотя от них толку как от мебели! А чем они лучше меня, а? Я должен был стать твоим главгером, понимаешь?.. Я – и у меня для этого были все шансы, все повороты сюжета!.. Но ты ж так ничего и не понял, даже когда получил фото этой Майерс. А я считал тебя умнее. Думал, наш создатель должен быть умнее своих созданий… Ну и как тебе там, в другом мире, среди всех убитых и ненаписанных тобой персонажей, а?.. Молчишь… А жаль. Я бы сейчас очень хотел услышать твой голос.

Гарри Гор поднялся, нашёл в квартире чистый листок бумаги и карандаш, вернулся к столу и начал было что-то выводить на листке, как вдруг, случайно бросив взгляд на свою руку, увидел сквозь неё стол во всех деталях. Детектив перевёл взгляд чуть дальше: карандаш висел в воздухе над самой запиской, будто поддерживаемый невидимой опорой, однако в следующую минуту он с тихим стуком упал на стол. Гарри Гор быстро оглядел себя и увидел все свои внутренние органы, постепенно тающие в воздухе.

Он с усилием повернул голову на быстро исчезающей шее и, как ему казалось, прокричал – на самом деле прошипел:

— Блант, ты скотина! Будь ты…

Проклятие замерло в воздухе, так и не сорвавшись с растворившихся в нём губ. По тому месту, где стоял Гарри Гор, прошла еле заметная рябь. Влетавший сквозь открытую балконную дверь ветерок лениво шевелил свесившуюся с кровати простыню и время от времени поднимал край листика с недописанной запиской: «Меня убил…»