Анастасия Арцишевская. Рецензия на роман Арисы Вайи "Дети Лепрозория"

 

 

Роман «Дети Лепрозория» — это продолжение истории, начатой в предыдущей книге под названием «Лепрозорий». Несмотря на сюжетную связь, романы получились очень разными и по заложенным в них идеям, и по настроению.

 

Основные герои романа – молодое поколение, поэтому название второго тома более чем говорящее. И хотя Автор затрагивает в произведение множество вопросов, в том числе философского характера, я считаю, что роман получился прежде всего о семье, взрослении и любви. По крайней мере, мне эта линия наиболее близка, поэтому говорить я буду о ней, а потому сюжет затрону мало, равно как и некоторых героев, которые несут другую смысловую нагрузку.

 

Интересно, но автор вольно или невольно привел в романе несколько основных моделей семьи. Я попробую рассмотреть их на примере героев.

 

Семья Химари и Хайме. Обоих персонажей читатель знает из первого романа, равно как и то, что эти двое любят друг друга, друг другу доверяют, преодолели уже все трудности судьбы и вступили в пору спокойной зрелости-старости, когда время пожить еще есть, а дети уже выросли. Собственно о взаимоотношениях этих двух читатель узнает скорее из атмосферы, которая их окружает и из отношения к детям – мудрого и взрослого. Семья кошек-шизаи является примером хорошей крепкой многодетной семьи, способной воспитать цельную сильную личность. И таких личностей у Хайме и Химари целых три: Тайгон, Райга и Тора.   Последняя представляет собой типичного подростка, этакого Базарова-нигилиста, тогда как ее братья уже перешагнули бунтарский возраст и вступили в пору сознательности, о чем говорит их сыновье отношение к родителям, понимающее друг ко другу и зрелый взгляд на жизнь (по крайней мере у Райги). Опять же замечу, что я рассматриваю героев без учета философского подтекста романа и больше уклоняюсь в психологию, нежели в оригинальный авторский замысел, так что моя рецензия (или скорее отзыв-рассуждение) возможно будет интересна автору, но вряд ли создаст для возможных читателей верное представление о романе.

 

Но я отвлекалась. Итак, Тора. Тора из тех молодых и дерзких, которые хотят изменить мир и считают, что знают как. Она наделена умом, силой и очень упряма. Это тот самый свежий и яростный ветер, который способен взлететь выше знакомых гор. Химари, ее мать, все это прекрасно знает и понимает, а потому делает единственно возможное – ждет, когда чадо само сделает выводы и найдет свой путь. Дальше я приведу целый кусок текста, поскольку он очень хорошо характеризует как героев, о которых идет речь, так и все то, что мною сказано:

 

«— Жалуйся, ушастая! — рядом плюхнулся Райга, добродушно толкнул локтем в раненый бок и тут же, извиняясь, принялся чесать за ушами. — Мы тебя еле отыскали.

 

С другого боку мягко присел Тайгон, стянул с себя верхнее теплое кимоно и укрыл сестру.

 

— Мама сказала, ты не вернешься. Ей показалось? — за ушами снова зачесали. Еще бы слезли с хвоста — вообще счастье.

 

— Химари не ошиблась, — с набитым ртом отозвалась лигрица. — Жаль, что она смогла понять, что я всерьез с уходом, но не смогла понять все, о чем я ей рассказала. Как об стену горох. А ведь я шисаи, что еще ей нужно, чтобы слушать меня?

 

— Перестать быть твоей матерью, например.

 

— Очень смешно. Да я бы с радостью! — фыркнула Тора и от злости принялась грызть марципановую колбаску усерднее. — К кумо Самсавеиловым это ее материнство. К кумо Самсавеиловым ранг. К кумо этот кумов бо. Все к кумо! Ничего не стоит.

 

— А что стоит? — Тайгон примиряюще отряхнул посыпавшиеся крошки миндаля с кимоно.

 

Тора запнулась, глубоко вздохнула, разглядывая марципан, прожевала лакомство.

 

— Люди, — тихо прошептала и боязливо перевела взгляд с одного брата на другого.

 

Близнецы все трое, но не спутаешь ни за что на свете. Райга самый старший, умение владеть священным огнем и талант к врачеванию — от Химари. Странно, что не рядится в кимоно, как она, и прически не плетет часами. Всегда просто в форме шоколадного цвета. Вместо маминых игл — скальпели. Казалось, обними его хоть где — неизбежно на них наткнешься. Кумов идиот и показушник. Вечно умничает и считает себя лучше других. Заткнуть практически невозможно. Вот только…

Тора насилу вытащила руку из-под кимоно и ткнула ему запястьем под нос. Райга, поняв ее без слов, стянул наручи, развязал ленты обвязок и, задрав рукав, принялся возиться над раненым предплечьем.

 

Вот только лечить лучше него не мог никто.

 

Тайгон всегда был на порядок спокойнее, невозмутимее. Хоть разом схлопнись весь Лепрозорий к кумо Самсавеиловым прямиком в ад — и бровью не поведет. Чутье феноменальное, талант к управлению священными водами еще лучше, чем у отца. Да он сам как море в штиль, Тора бы не удивилась, если бы вся вода в мире ему покорилась. И голос успокаивал. Даже одно его присутствие дарило умиротворение, дышать становилось легче, и больше ничего не тревожило.

 

Тора опустила голову и уставилась на колени. А что она? Со стихией поди пойми что творится. Ни лечить, ни искать не обучена, предрасположенностей никаких. Одно упрямство. Одно упорство.

 

— И что с людьми, а, ушастая? — в руку настойчиво тыкали тонкой рукоятью скальпеля. Судя по свежим розовым полосам на все предплечье — уже не первый раз.

— Дохнут, — кивнула она и откусила марципан. — От лепры, от болезней, от самих себя. И у меня сил нет смотреть. И терпеть я уже не могу. Думала, найду поддержку у Химари с Хайме, но где там — все сама».

Посыл Торы очень понятен и благороден. И она и ее братья – лигры, а лигры как известно бесплодны:

 

«— Они разрушают семьи. Я свою никогда не создам — я не могу иметь детей. Но и смотреть, как уничтожают чужое детство, мне больно.

 

Тора опустила голову и прижала уши. Важно. Для нее оно было очень важно. Она никогда не хотела быть матерью, но мысль, что для нее это просто физически невозможно, сильно давила и угнетала. Из выбора это превращалось в злой рок.

 

Помедлив, Тайгон первым обнял ее плечи и уткнулся лигриным носом в шею. Следом за ним, обхватив сестру за талию, прижался Райга. И Тора едва не взвыла, сама не поняв, от чего — то ли от боли, так гудело все тело, то ли от разделенной с ними безнадежности.

 

— Я хочу, чтобы они жили. Я хочу, чтобы Имагинем Деи больше не было. Чтобы у всех были семьи, чтобы все жили так, как когда-то жила я. Счастливо, — шмыгая носом, шептала она, вжимаясь в братьев. — Я хочу позаботиться хоть о ком-то».

Поэтому для Торы, как и для следующей героини, этот порыв словно некий стержень, помогающей ей примириться с самой собой и принять действительность. Для беспокойных, ищущих и упрямых натур, бездействие – равно смерти. Только в деятельности, которую они избирают себе, как несущую настоящий для них смысл, такие люди обретают чувство свободы и самовыбора, оправдываю в своих глазах собственное существование, и принимают обстоятельства, мешающие их внутренним желаниям, как наилучшие и выбранные добровольно. Как и все молодые люди-максималисты, Тора готова ради своей цели на все, даже на смерть: «Для нее это было важно. Настолько важно, что она готова была отдать свои жизни. Настолько важно, что, подозревая, что в запасе жизней больше нет, она готова была рискнуть. Настолько важно, что иного выхода она не видела». Интересен момент, когда она отдает за жизнь брата три своих жизни, хотя наверняка даже не знает, сможет ли помочь ему и выживет ли сама. Тут не только и не столько любовь к брату, хотя у Торы, конечно, имеет место быть и она, сколько тот самый максимализм, когда нужно все и сразу: «…это же Тора. Ей все нужно еще вчера». Воскресить брата можно было и без жертвы с ее стороны, но это заняло бы время. Кстати примечательны тут слова Райги, сказанные им по сюжету почти в конце романа, о том, что он не стал бы жертвовать ради нее и Тайгона жизнями и вообще ничем, а «нашел бы другой способ», поскольку понял, что: «…мама была абсолютно права — ему стоит обучать новое поколение шисаи. Лучше него это не сможет сделать никто и никогда». Следуя этой мысли, его: «жертвовать собой ради нас — глупо. …у тебя есть ты» приобретает еще более глубокий смысл, как и его слова брату: «— Я не посмотрю, что ты мой брат — я убью тебя. И ты знаешь, что это не блеф». Против Ториного: «Дороже вас у меня никого нет». С такого ракурса Райга оказывается мудрее сестры, даже нет, просто более зрелым. У них у обоих есть достойные цели, но брат ставит цель выше личного и потому в конце находит в себе силы отстоять себя в ответе Самсавеилу. Как читатель я думаю, что эта зрелась результат еще и того опыта, который Райга получил в прошлом, лишившись важного для себя человека. Горе и боль – восполнили то, что могло дать только время. Путь Торы более длинный и сложный и схож с путем ее матери, на которую та похожа больше, чем ее братья. Не буду спойлерить, но в итоге Тора тоже взрослеет: «Отсветы костра мягко очерчивали черты ее лица, играли бликами на волосах, выделяя лиловые пряди, как у Химари. Она все больше и больше походила на мать, вот только вряд ли сама это замечала. …Раньше разница между матерью и дочерью была куда более заметной, теперь же что-то изменилось. Не только в глазах, окрасившихся из серых в пурпурные, не только в выжженных силой Самсавеила прядках волос. Но и в чем-то еще, внутренне»; «Все с начала? С самого начала. В этот раз все будет иначе, в этот раз оно нужно ей самой. Всем в лепрозории».

 

За Тайгона автора хочется поругать. Его было маловато и он терялся за братом и сестрой. В целом мне показалось, что он получился таким идеальным сыном и идеальным братом – хороший лигр. Думаю, свою роль Тайгон еще отыграет.

 

Следующая семья, которую я хотела бы разобрать – это Изабель (Люцефера) и Лион. Оба этих героя тем, кто читал «Лепрозорий» уже знакомы. История их любви тоже на слуху, но в «Детях» мы уже видим их состоявшейся семейной парой и весь конфетно-букетный период, а так же испытания проходят как бы за кадром, радуя читателя лишь конечным результатом.

 

«— Ты, — Изабель обняла его и, обхватив за пояс, боднула лбом в плечо. — Ты моя гавань.

 

— Ты — моя пристань, — он поцеловал ее в лоб и погладил по волосам.

 

— Не важно, как тебя зовут на самом деле. Не важно, кем ты себя считаешь и что из воспоминаний принимаешь за истину твоей собственной жизни. Важно то, что ты делаешь, — он гладил ее по волосам, успокаивая. — Что для тебя хорошо, а что плохо. К чему ты идешь. Чего добиваешься. Что для тебя ценно. Ты — императрица, моя супруга, мать Нойко».

Я думаю цитата настолько говорящая, что и добавить мне к ней нечего. В этой семье между супругами полное, я бы сказала даже абсолютное доверие, уважение и любовь. Казалось бы – идиллия, но нет. В мире Лепрозория ангелы – бесплодны, поэтому Изабель-Люцифера имеет ту же проблему, что и Тора, с той лишь разницей, что ее потребность в материнстве, в заботе о ком-то компенсирована приемным сыном Нойко. Отношения Изабель и Нойко являются классическим примером родительско-детских отношений в приемной семье, где родитель имеет ряд психологических проблем и страхов, связанных с тайной усыновления:

«— Но мы с тобой знаем правду, — ее всю затрясло то ли от смеха, то ли от плача. — А он не должен узнать, иначе все, что у меня есть, просто рухнет. А к этому я не готова»

, а ребенок эту самую тайну узнает в самом что не на есть подростковом возрасте, когда любая ложь воспринимается как предательство. И дальше начинается конфликт, который в реальной жизни нередко приводит к непоправимым последствиям, а в романе так же классически – к побегу Нойко и поиску им своей биологической матери. Вообще тема родства по крови и по духу звучит в романе в каждой модели семьи и рассмотренна всесторонне. Мы видим мать Берси, отдающую, а вернее продающую дочь ради собственного благополучия и мать Нойко, поступающую точно так же, потому что в Лепрозории это общественная норма – отдать ребенка Имагинем Деи, забыть о нем и родить новых. «Я рожу тебе еще, упрямый ты осел! Все так делают!» — говорит мать Берси. В ее случае, кстати, мы видим семью, где родительский инстинкт работает у отца сильнее, нежели у матери. Отец-одиночка – явление не частое, но имеющее место быть и обычно мужчины, встающие на этот путь, личности сильные и ответственные, поэтому судьба данного героя в дальнейшем складывается более чем логично.

 

Но вернемся к Нойко, его биологической матери Моране и приемной – Изабель-Люцифере. Супруга Изабель я сознательно в этот треугольник не беру, поскольку он более муж нежели отец.

 

Итак, Нойко, как ребенок, имеющий глубокую психологическую травму от расставания с матерью в детстве, одержим желанием ее найти, поскольку считает, что именно она и есть тот самый якорь, который поможет ему найти себя самого, обрести свободу, отобранную ложью Изабель и вообще потому что рядом с ней его дом. Типичный случай, как сказали бы тематические психологи, занимающиеся проблемами приемных детей. Обычно в таком поиске ребенок бессознательно создает себе некий идеал и придумывает совершенно фантастические обоснования отказа от него биологической матери. В большинстве случаев ребенка ждет разочарование, в случае Нойко оно прошло я бы сказала, мягко – тут автор сконструировал почти идеальную схему, когда биологическая мать раскаивается, видя ребенка, а ребенок так или иначе мать принимает, да еще и в итоге прозревает по отношению к матери приемной. Вариант действительно более подходящий к фэнтезийному роману, поскольку в жизни реализовывается крайне редко. Тем не менее, я буду отталкиваться от текста и еще немного добавлю слов о тайне усыновления и лжи, поскольку через Морану раскрывается и мотивация Изабель, приведшая ко всему тому, о чем рассказано выше:

 

«Осьминожиха зажмурилась и закусила язык. Самая лучшая — ага, как же. Ребенка не берегла, не растила, не заботилась, не любила. А все равно — «мама». Зато императрица, выучившая, вырастившая, переживающая и по первому зову расчехляющая казну ради чужого ребенка — какая-то там Изабель, не более того.

 

На душе было мерзковато, крабы скреблись. Так и хотелось надавать крылатому осьминожику по ушам и сказать, как есть, все, что на уме. Но императрица взяла обещание, что все разговоры с ней будут абсолютной тайной. Особенно правда насчет денег. Более того, зная, как Нойко относится ко лжи, Морана прекрасно понимала, что внезапное признание сделает только хуже, и она в его глазах упадет с пьедестала «мама» и станет «этой, как ее, Мораной». Просто потому, что врала, врет сейчас и будет врать. Ложь во благо ничего хорошего с собой не приносила, кроме надежды, что у Нойко все будет замечательно».

Из короткого, но емкого рассуждения видно, что страх обоих матерей – потерять ребенка, потерять объект любви при полной уверенности, что этому самому объекту ложь во благо. Подавляющее большинство приемных родителей думают аналогично и действуют, кстати, тоже. Увы, любовь и ложь не совместимы в принципе, а ложь во благо весьма сомнительна, как показывает жизнь. Думаю с Нойко на этом можно закончить, а вот об Изабель придется еще пару слов сказать, поскольку пройдя через полученный опыт, она тоже приходит к определенной психологической зрелости и получает определенное воздаяние, как сказано: ««Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях» (Пс.112:9). В случае с Изабель-Люциферой (ход с цифрами по числу детей по моему мнению очень удачен и логичен) автор в романе показывает, что то, к чему она приходит, было итогом и венцом ее пути, начинавшимся трагично и кроваво. «Иногда мы дети нас самих, — императрица приложила подарок к лавровой ветви и опустила. — И это нам пожинать плоды наших трудов».

 

На этой поучительной ноте закончу, пожалуй с многогранной семьей Нойко и перейду к рогатым и упрямым козам, а именно к Аньель.

 

Аньель – девушка-подросток из неблагополучной семьи. Следуя многочисленным намекам в тексте, она с рождения испытывала со стороны родителей физическое и психологическое давление. В отличие от Нойко она кровный, но нелюбимый ребенок. То есть перед нами еще одна модель семьи и детско-родительских отношений. «

Лишь бы подальше от этого места. Лишь бы подальше от меня самой, — хлюпал козий нос, но резковатый голос звучал твердо. — Подальше от родителей, которые только и делают, что лгут».

Похоже? Да, кроме вводных обстоятельств видна параллель и с Нойко и с Торой (они обе боятся смерти). И тут мы возвращаемся к вопросу семьи как таковой, поскольку он раскрывается через Аньель более нежели через Нойко, несмотря на сюжетное разнообразие его линии.

 

«— Но они же твоя родня. Вы одной крови. Ближе них у тебя никого нет, — Нойко, опешив, отстранился. — Там твой дом.

 

— А вот ты почему из дома ушел, а? — огрызнулась она и дернула крыло поближе к себе, укрываясь. Ливень тарабанил все так же.

 

Нойко вздохнул.

 

— Там нет моих родных, понимаешь?

 

Аньель усмехнулась и закатила глаза.

 

— Да-да, там всего лишь те, кто тебя воспитал, — фыркнула она. — Кто тебя не унижал, не бил, не заставлял делать то, что не хочешь, быть тем, кем не хочешь, — шипела она, отвернувшись. — Всего лишь те, кому ты был дорог. По-настоящему дорог. Без всякой крови, клана, родства.

 

— Ты не поймешь, Ань, — Нойко махнул рукой и, откинувшись, поудобнее уселся под деревом. Крыло, накрывавшее Аньель, поднялось, и она вынуждена была тоже подвинуться к дереву от дождя. — Мой дом там, где Люцифера. А Изабель и Лион всего лишь растили меня потому, что я херувим.

 

……

 

— Тебе не понять! — зло процедил он сквозь зубы. — Она была пленницей Изабель тогда, она не могла меня защитить!

 

— Куда там мне до понимания, — усмехнулась она, убирая и пряча руку. — Меня же «свои» воспитали. Кровные родственники. Для которых я — вещь, товар, который нужно продать подороже. Род тот самый продолжить, кровь эту дальше пустить, — бурчала она, подпирая коленом щеку. Искоса смотрела на цесаревича, грустно пряла ушами. — Они ж меня не продали сразу — не сумели.

 

— К чему ты клонишь? — Нойко обернулся, скривился.

 

Аньель придвинулась ближе, подобрала копытца под себя, села наискось на голени.

 

— Изабель тебя любит? — усмехнулась она и наклонила голову, выжидая ответ. Ее немного качало.

 

— Ну конечно же нет! — фыркнул Нойко, мельком отметив, что и это он тоже делает, как императрица. Слишком много ее привычек въелось буквально в подкорку мозга. Нужно тщательнее следить за манерами и забыть эти привычки-паразиты как страшный глупый сон. — Она лгала мне.

 

Аньель усмехнулась и покачала головой.

 

— Что смешного?

 

— Да нет, просто, — коза пожала плечами, откинулась спиной на крыло. — Я просто хотела бы с тобой поменяться. Жизнями, судьбой. Понимаешь, — развела она руками, — если бы у меня был выбор, вернуться к родным или к приемной матери, которая ценит меня, заботится обо мне, но что-то скрывает, я бы не сомневалась ни на секунду. И плевать бы мне было, что там за Люцифера, узоры на руках и все остальное»

Я думаю, комментарии тут излишни. Все психологические проблемы Аньель проистекали из вот этой недолюбленности и насилия в семье. К счастью для обоих героев – встретились два одиночества.

 

Последняя модель семьи, пожалуй, самая сложная и я не уверена, что разберу ее верно, но попробую. Итак, основа философского подтекста романа – Ева и Самсавеил. Два игрока, играющие в мир Лепрозория, в контексте моего разбора семья, где женщина всецело отдает себя детям, а мужчина абсолютно эгоцентричен и вертится вокруг женщины, как Луна вокруг Земли – вроде бы и не оторваться, но и не приблизиться тоже. У Самсавеила преобладает скорее желание обладать, но не любовь, поскольку опять же – в любви нет места лжи, а между ним и Евой лжи столько, что вечности не хватит распутать. И вся – во благо. Мне почему-то вспомнился фильм «Мистер и миссис Смит». Опять же, я касаюсь философии, мне она как кошке свекла – фиолетова, а потому рассмотрю только психологию.

 

Итак, Ева лжет Самсавеилу, что помнит все и вообще все знает и может, а он, в свою очередь, молчит о прошлом, мучительно не зная, что ждет в будущем. По большому счету будущее его и не интересует – устраивает все, как есть, лишь бы Ева была рядом. Мнение Евы – лишний элемент, как и вообще весь мир, который для Евы, фактически, один большой ребенок.

 

«— Радость моя, — прошептал, укрывая ее крыльями. — Радость моя.

 

Она тихо спала и видела сны.

 

А он был снова счастлив. Прекрасно понимая, что это не вечно, Ева смертна. Но это было поправимо. Лишь бы только она не узнала, о чем он думает и куда исчезает, оставляя ее в убежище.

 

Ева не помнила, кем на самом деле была. Не знала, что на самом деле тогда произошло — ей и кошкам он рассказал совсем другую легенду. Она не должна была помнить. Уж об этом он позаботился, стерев воспоминания».

 

Как я сказала выше, для Евы весь мир – ее ребенок, и все, кто в мире – ее дети. Самсавеил не желает принимать ни мир как таковой, ни их общих, можно сказать кровных детей. Они для него только средство:

 

«— Ты — единственная ниточка, связывающая меня и Еву, — медленно произнес он.

 

— Я — твое дитя.

 

— Меня это не волнует, — честно признался он, отворачиваясь. — Меня волнует лишь то, что ты можешь ее вернуть. А я не могу».

 

Собственно как видится мне, Самсавеил «не дорос» до понимания семьи и до понимания любви. Он не может выйти за пределы своего «я» и потому не в силах принять в сердце никого и ничего. Он любит только собственное чувство любви, свою страсть, но не объект страсти, которым одержим, но не более того:

 

«— Радость моя, — выдохнул он, погладив сердце большими пальцами. — Мне не нужен мир, в котором нет тебя. Если я уничтожу тебя — умру и сам. Но раз ты так жаловалась, что колесо судьбы бесконечно, я сломаю его, я прерву круг твоей жизни. И круг своей — тоже».

Союз Самсавеила и Евы скорее напоминает отношения сына и матери, где сын ревнует мать ко всему, что движется и дышит. Такая модель семьи встречается довольно часто и она противоположена модели Берингарта и его жены-медведицы. В данном случае Ева оставляет «мужа», потому что хочет лишь «счастья моим детям. И этим, — походя обвела она рукой коконы, — и остальным в Лепрозории. Вам. Всем».

 

Такой брак, такая псевдосемья – это действительно обычно бесконечный круг, поскольку разорвать отношения чрезвычайно сложно, а поменять модель почти невозможно, для этого нужно нечто такое, что заставило бы эгоцентричного Самсавеила выйти за пределы своего «я», а Еве обернуться к нему лицом и принять в «свою» семью, что требует прежде всего обоснованного доверия.

 

Подводя итог, хочу повторить и утвердить, что автору, вольно или невольно, удалось показать почти все основные модели семьи, показать на примере сюжета ошибки как детей, так и родителей, и даже ненавязчиво указать на то, как их исправить или хотя бы ткнуть пальцем в свет в конце тоннеля. Книга вышла интересной и оригинальной, а главное – разносторонней, поскольку, я уверена, позволит каждому найти в ней что-то свое.