Босеан №3 Чёрная игра. Приём рецензий

А. Что хотел сказать автор?

Это «ось» разбора.

Композиция, художественные приёмы, стиль, герои – всё должно рассматриваться с точки зрения того, работает ли это всё на авторскую идею, создаёт ли нужное ему читательское восприятие.

Б. Определив идею произведения (интеллектуальную и эмоциональную), пишем о перечисленных выше средствах:

– композиция произведения (экспозиция, завязка, кульминация, развязка); уместность в рассказе описаний, рассуждений, диалогов.

– художественные приёмы.

Для справки — это тропы (эпитет, метафора, олицетворение, сравнение, метонимия, синекдоха, гипербола, гротеск, литота, перифраз, аллегория, ирония, аллюзия, реминисценция) и фигуры речи (анафора, эпифора, градация, многосоюзие, бессоюзие, эллипсис, синтаксический параллелизм, инверсия, антитеза, парцелляция, риторический вопрос, риторическое восклицание, риторическое обращение, умолчание, вопросно-ответная форма изложения, оксюморон).

Искать специально все эти приёмы в тексте не нужно, но критикам хорошо бы постепенно знакомиться с этими понятиями, чтобы, встречая их в работах авторов, уметь оценить верность/ошибочность применения приёма.

– стиль, в стихотворении – размер, рифомовка.

– герои (если они есть) и психологическая достоверность их поведения, какими средствами автор рисует их (особенности речи, внешности и поведения, привычки и т. п.).

– любые значимые моменты, если, по мнению рецензента, они будут.

В. Итог – на усмотрение рецензента: обобщение сказанного, советы автору. Обязательно нужно указать, что мешает (если это есть) восприятию текста – скачки от темы к теме, слишком длинные и усложнённые предложения, растянутые описания и т.п.

Г. Обязательная доброжелательность к автору в игре любого цвета!

Самый главный критерий – желание рецензента помочь автору увидеть свои сильные и слабые стороны, развивать лучшее, избегать того, что портит текст. Именно это, а не стремление увидеть в тексте то, что нравится и интересно рецензенту. Автор – взрослая, самодостаточная личность, который вы помогаете самореализоваться, а не ломаете под свои вкусы и пристрастия, как бы хороши они ни были.

…Вокзал, как обычно, был полон суеты и всевозможных эмоций. Я не сразу разыскал на одной из платформ свою компанию. Вовка с девчатами – Наташей и Катей стояли немного в стороне от основной массы народа. Валеры с его девушкой ещё не было и Вовка уже начинал нервничать.

— Блин, ну вот где они? – он потянул было из кармана пачку сигарет, но передумал. – Опоздаем же.

— Да ничего страшного, — попытался успокоить его я. – Поедем на следующей электричке. Привет, Наташ.

Она радостно распахнула мне свои объятья и чмокнула в щёчку.

— Привет, Серёжка! – она смеялась. Было видно, что эта поездка доставляет ей удовольствие. Мне почему-то стало как-то неловко перед Катей. Но она сама шагнула мне навстречу.

— Здравствуй, Серёжа, — поцелуй в другую щёку меня уравновесил.

— Здравствуй, Катюш.

Теперь мне стало неловко перед Вовкой. Посмотрев на него влюблённым взглядом, я решительно обнял и его тоже. На мой дружеский поцелуй в щёчку он отреагировал как то нервно.

— Ты чё, перегрелся? – он зло и смущённо оглянулся по сторонам, стирая со своего лица память о моих губах.

Девчата захохотали, обняли его с двух сторон, расцеловали, смутив ещё больше, но заставив улыбаться, потом, на всякий случай, тоже обнялись и расцеловались.

— Братство, спаянное поцелуями, — буркнул Вовка.

— Где там Валера со своей девушкой? – Наташа огляделась по сторонам. – Мы и их обнимем и расцелуем.

— Блин, — Вовка глянул на наручные часы и снова посуровел, — пора бы уже им и появиться. Я их сам расцеловать готов, лишь бы они не опоздали.

— За язык тебя никто не тянул, — Катя показала рукой на Валеру, вынырнувшего из толпы.

Она повернулась к Вове.

— Ну?

— Чё «ну»?

— За базар отвечать придётся.

Вовка зло сплюнул, решительно шагнул к Валере, обнял его и поцеловал. Тот не успел прийти в себя от такой неожиданной ласки, как попал и в мои страстные объятья. Побывав после этого в руках девушек, он ошарашенно посмотрел на нашу полоумную команду маньяков-целователей.

— Так надо, — отрезал все его возможные вопросы Вова.

— А где твоя девушка? – поинтересовалась Наташа.

— Да вот она, — Валера даже удивился, кивнув головой себе через плечо. – Не видите?

Я увидел её первым. Краем глаза я засёк, что улыбка исчезла не только с моего лица. Продолжала улыбаться, с интересом разглядывая незнакомого ей человека только Наташа. Все остальные были с этой девушкой уже давно и хорошо знакомы.

Оля.

У кого как, а у меня возникла масса вопросов. С каких это пор она Валеркина девушка? Почему она здесь? Почему прячет от меня глаза? Зачем… А, да много эмоций, мало информации. Ладно. Разберёмся.

— Ты с нами едешь? – спросил её Вова, стрельнув злым взглядом в Валеру.

— А что? Нельзя? – вскинула она голову.

— Я спрашиваю, — Вова явно не собирался с ней церемониться.

— Едет, — спокойно ответил Валера.

Он не смотрел на меня. И был слишком спокоен.

— Ясно, — Вова снова посмотрел на часы. – Ждите здесь, я сейчас.

Он повернулся и бегом помчался куда-то по путям.

Мы все молчали, глядя кто куда.

Взгляды. Глаза. Как много эмоций могут передать наши глаза.

Наташа с интересом и недоумением кидала на меня вопросительные взгляды. Она поняла по вмиг изменившейся атмосфере и возникшему напряжению, что что-то не так. Она анализировала, я чувствовал это. И по постепенной смене выражения её лица и взгляда понимал, что она делает правильные выводы. Холод между мной и Валерой. Оля. Два друга и одна девушка. Особенно её заинтриговала в этой ситуации роль Кати. Ещё на вечеринке она просекла, что та ко мне неравнодушна, а когда я пошёл провожать её домой и вовсе могла решить, что мы пара. И сейчас перед ней был двойной треугольник – я, Валера, Оля и я, Оля, Катя. И ей не было неловко, она просто делала для себя выводы и ждала дальнейшего развития ситуации. И её взгляд в ходе этих размышлений постепенно менялся как небо – от радости рассветного утреннего до холодного спокойствия зимнего дня.

Катя. Лёд. Лёд злой, колючий. Но злость эта от отчаяния. Оля снова была рядом со мной, близко, стояла между ней и мной. Но это на первый взгляд. А в глубине этого льда почти демоническим отсветом проскальзывали искорки коварного торжества. Оля пришла с Валерой. И это было ей на руку. Клин между нами был вбит и теперь, если ударить точно и вовремя, клин этот расколет наши с Олей отношения навсегда.

Оля. Смятение, суматоха, бегающие глазки, злость. Она здесь, она со мной, она в ярости от того, что я поехал с Катей без неё, после нашей ссоры. Она уверена, что я нашёл ей замену, а если даже это и не так, то уж Катя то точно мечтает воспользоваться ситуацией. Но ведь она сама приехала сюда не со мной, а как-бы с другим. Она с другим, я с другой. И она сама так повернула эту ситуацию. И куда теперь вывезет эта кривая?

Валера. Друг. Я вдруг понял, что он так и останется мне другом. Да, чёрт возьми, даже если отобьёт у меня мою девушку, он останется человеком, готовым за меня жизнь отдать и я точно так же отдам за него свою, если потребуется. Несмотря на горечь в моей душе. Я не мог его понять. Возможно, он привёз Олю, чтобы на природе, вместе, мы могли помириться. Но ведь он знал, что с нами Катя. И он представил нам Олю в качестве своей девушки. Или я его не так понял? Ну почему у него такой спокойный, отрешённый взгляд?! Маска… Но что под ней?..

Интересно, у меня самого-то какой взгляд сейчас? Эмоции…

Я отвёл взгляд в сторону. Неподалёку от нас стояла кампания молодых ребят и девчат, почти как наша, только побольше.

— А ещё он так стихи классно показывает, — громко говорила подружкам одна из девушек, — ну вообще отпад! У них в театральном учат всё показывать. Андрюш! Ну прочти что ни будь.

Она теребила высокого парня в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и потёртых джинсах. Он несколько раз отмахивался от неё, но та не отставала.

— Андрюш, ну покажи!

Он тряхнул длинными, до плеч волосами и поднял руку ладонью к ней. Вся компания замолчала, видимо, уже зная, что за этим жестом последует нечто…

Дайте собакам мяса…

Он махнул рукой в сторону бездомного пса, притулившегося у края платформы. Пёс поднял уши и слегка махнул хвостом в знак своего одобрения этой идеи.

…Может, они подерутся.

Дайте похмельным кваса…

Взмах другой рукой в сторону небритого мужика на лавочке. Все, кто наблюдал за этим действом, как завороженные, послушно повернули к нему головы. Мужик явно был с перенедопою, потому только нервно улыбнулся, поправляя скособоченный ворот рубахи.

…Авось они перебьются.

Чтоб не жиреть воронам

Ставьте побольше пугал…

Руки в стороны, голова наклонена и вот оно – пугало. Но мне показалось, что поверни он сейчас ладони не вниз, а к зрителям, да подними их чуть повыше… Я даже тряхнул головой. Видимо у меня сейчас такое настроение, что в полуклоунской миниатюре я вдруг увидел Голгофу…

… А чтобы любить влюблённым

Дайте укромный угол.

В землю бросайте зёрна –

Может, появятся всходы…

Бросил зёрна, присел, пригладил растущие из бетона платформы нежные зелёные всходы. И резко, зло, с волчьим взглядом из подлобья:

…Ладно, я буду покорным –

Дайте же мне свободу!

И тише, напряжённее, словно о близкой, непонятной угрозе:

Люди ворон пугают

А вороньё не боится…

Чёрт, так, словно вороньё объявило человека своим врагом и кружит теперь чёрными стаями у нас над головами. Я с трудом подавил в себе желание посмотреть в небо.

… Пары соединяют…

И, на миг сомкнув пальцы в замок, с усилием – в разрыв, словно крича – отпусти!

…А им бы разъединиться!

Псам мясные ошмётки

Дали…

Даже пёс потянулся и понюхал то место перед собой, куда парень бросил кусок мяса – смачно, шлепком. И изумлённый голос:

…но псы не подрались.

Красиво, хорошо поставленным голосом кандидата в президенты, обещающего всевозможные блага тем, кто его изберёт:

…Дали пьяницам водки!

Люди с осуждением посмотрели на похмельного мужичка. А надо сказать, что вокруг актёра довольно быстро выросла толпа зевак. Всем же интересно – чё происходит-то, а? А он – спокойно, уже почти без удивления:

…А они… отказались.

Какая-то бабулька с одобрением покивала мужичку головой, молодец, дескать, на правильный путь становишься. Тот слегка поник головой и почесал макушку, видимо решая – а не бросить ли и в самом деле это гиблое занятие?

Лили на землю воду –

Нету колосьев –

И, раскинув руки, закружившись, глядя в небо, криком:

…Чудо!

И вдруг остановился спиной к зрителям. Руки обречённо упали вниз. Обрыв в интонации, в движении был настолько резким, что все замолкли. Казалось, тишина накрыла всю привокзальную площадь. Он оглянулся через плечо:

…Мне вчера дали свободу…

Мой отец обожал Владимира Высоцкого. У него были все его записи – на магнитофонных кассетах и даже полная коллекция грампластинок. Поэтому я знал эту песню. И вместе с ним, еле слышно, обречённо (у парня, клянусь, слеза блеснула в уголке глаза):

…Что я с ней делать буду?..

Люди, заворожённые развернувшимся на их глазах представлением не сразу поняли, что оно закончилось. Потом ещё минуту все молчали, осознавая смысл сказанного, смысл слов и игру актёра. И только потом…

Таким аплодисментам позавидовали бы все звёзды телевидения, театра и кино вместе взятых! Девушка, подбившая его на это представление, радостно бросилась ему на шею.

— Талант! Красавчик! Моя любовь на век твоя!

Мы встретились с ним глазами. И одновременно, одними губами:

…Что я с ней делать буду?..

Честное слово, потом я очень жалел, что в тот момент не подошёл к нему, не спросил его фамилии. Уверен, что, если судьба не прервёт его полёт, через несколько лет я увижу его лицо на театральных и кино афишах.

— Так, давайте, быстро, быстро, бегом, наш поезд отходит, — Вовка вынырнул из толпы внезапно. – Быстро!

Мы похватали вещи и рванули к подошедшей электричке.

— Куда?! – Вова уже прыгал через рельсы в другую сторону. – За мной!

Мы, не понимая, куда он нас ведёт, рванули следом…

Ни одна мало-мальски серьёзная художественная выставка не обходится без скандала. Иные пройдошливые галерейщики сами нанимают скандалистов. А рядом с эпицентром скандала — совершенно случайно, разумеется, — оказываются журналисты. И тогда в газетах появляются статьи с подзаголовками вроде «Ни одна порядочная женщина не будет смотреть на картины с таким сомнительным содержанием» или «Кровь стынет в жилах от одного взгляда на...». После чего женщины, считающие себя порядочными, и любители ужасов толпами бродят по выставке, пытаясь понять, что же неприличного или ужасного углядел критик в беспорядочном нагромождении пёстрых загогулин.

Но то выставки художественные. Ожидать чего-то подобного на выставке в музее древностей? Там, куда учителя с чувством выполняемого тяжкого долга загоняют подопечных приобщиться к останкам далёкого прошлого? Максим Плотвин, корреспондент газеты «Свежее свежего», скучая, шёл мимо ярко подсвеченных стеклянных витрин, мысленно костеря шефа, заславшего его сюда. Подумаешь, перебрал чуток на презентации новой книги. Это ещё не повод засылать его в это… это… Максим никак не мог подобрать верного слова. Максима раздражало всё — пёстрая роспись потолка, половина которого, по канонам древнего Та-Кмора изображала голубое небо в облаках, а вторая поблёскивала яркими точками звёзд на тёмном фоне; все эти древние черепки, обломки и бусины, со всех сторон окружавшие посетителей; сами посетители — стайки хихикающих и перешёптывающихся подростков, их нервные сопровождающие, пытающиеся одновременно вещать о вещах из Та-Кмора и следить за учениками… Максим попытался отстать от одной группы учеников, но тут же его догнала другая. Мысленно выругавшись, он двинулся вперёд, обгоняя школьников, чтобы выбраться из этого бедлама. И тут до его слуха донёсся громкий женский голос: «Безобразие!» Скандал?! Журналист резко развернулся и рванулся туда, словно акула, учуявшая запах крови, или олень, заслышавший рёв соперника. Голос доносился от стоявших в центре зала статуй богов. Высокие, в два, если не три человеческих роста статуи были ярко раскрашены. Таблички на пьедесталах статуй гласили «Облачение бога восстановлено в соответствии с та-кморской «Песнью умилостивления великих». Перед одной из статуй табличкой стояла пара посетителей, необычных уже тем, что при них не было ни толпы учеников, ни пары-тройки собственных чад. И тем, что эти заурядные, на взгляд Максима, таблички вызвали у симпатичной женщины средних лет нешуточные эмоции. Журналист окинул будущую героиню заметки профессиональным взглядом, отметив старомодность высокой причёски, скромную, хотя и добротную одежду, отсутствие украшений и макияжа. И мысленно кивнул сам себе — только такая зануда могла принять близко к сердцу что-то связанное с богами, забытыми уже больше четырёх тысяч лет назад.

— Если бы та-кморцы и в самом деле так обрядили Уап-ау и Ихир-ау, разгневанные владыки ветра превратили бы Та-Кмор в пустыню ещё пять тысяч лет назад, — кипятилась женщина.

Ничем не примечательный мужчина лет сорока с лёгкой сединой в тёмных волосах смотрел на свою спутницу с нечитаемым выражением лица. И явно не собирался ни присоединяться к её возмущению, ни успокаивать её.

— Простите, а что, по-вашему, так возмутило бы богов? — задал вопрос Максим, надеясь, что наличие более заинтересованного собеседника подогреет эмоции.

— Цвета. — резко ответила женщина. — Уап-ау никогда не надела бы синий, а Ихир-ау красный. Эти цвета противоречат их природе.

— Статуи раскрашены точно в соответствии с представлениями та-кморцев, — заявил подошедший к ним сухопарый шаттен средних лет.

Бэджик на лацкане его синего форменного костюма сообщал, что перед ними младший научный сотрудник музея Вячеслав Борисович Канутусов. Он высокомерно смотрел на скандалистку. В его взгляде явственно читалось: «ох уж мне эти всёзнающие любители».

— А поточнее? С какими именно представлениями? — спросила женщина, ничуть не смутившись под взглядом музейщика.

— «Песнь умиловстиствления» гласит: «облачите Ихир-ау в одеяния цвета крови», — нараспев произнёс Канутусов.

— «Песнь умиловстиствления» в оригинале или её упрощённый перевод? — с лёгкой полулыбкой спросила женщина.

— А в чём разница? — поспешил вмешаться Максим.

— Когда мы переводим с вермецкого, то мы знаем, что стул это стул, а яблоко это яблоко. Но даже при переводе наших современников могут возникнуть проблемы. Например, как вы думаете, какой цвет будет подразумевать автор, написавший, что портьеры были цвета спелых яблок?

— Зелёный. — не задумываясь ответил журналист.

— Нет, если бы он упомянул цвет молодых яблок, то это был бы зелёный. А вот цветом спелых яблок в Вермеции считается как раз красный. И это я уже не говорю про какой-нибудь цвет летящих лепестков лундаги.

— Летящих лепестков чего? — поперхнулся Максим. И полез в карман за ручкой с блокнотом — такое грех было не записать.

— Лундаги, — терпеливо повторила она и продолжила. — Это дерево, цветущее ярко-жёлтыми цветочками. Увядая, они блекнут, теряют цвет, так что любимый вермецкими романтиками цвет летящих лепестков лундаги — нежно-жёлтый, почти белый. Но то сложности перевода с вермецкого. Когда же речь заходит о переводах с древних языков, тут сложностей намного больше. Во-первых, некоторые объекты за прошедшие тысячи лет видоизменились до неузнаваемости. Например, арбуз был в те времена маленьким, кисловатым и с зелёной мякотью. Поэтому, когда в тексте упоминается круглая кисло-сладкая ягода величиной с мужской кулак, мы не можем точно сказать, идёт ли речь о яблоке, арбузе, а то и вовсе о гранате. Во-вторых, у та-кморцев был один набор стереотипов, у нас другой. Например, мы под словосочетанием «цвет крови» подразумеваем только красный. А та-кморец, услышав про цвет крови, непременно спросил бы «чьей крови».

— Как это? — спросил Максим с искренним любопытством.

— Та-кморцы любили пространные многословные описания. Так что в той же самой «Песни» не могло быть сказано просто «цвета крови». Думаю, в оригинале должно было быть что-нибудь вроде: «цвета крови тучных стад его, пасущихся в высях небесных». И его облачение было, скорее всего, из тонких полупрозрачных тканей, шитых серебряными нитями.

Максим непонимающе посмотрел на женщину.

— Ихир-ау был богом западного ветра, несущего дождь, — пояснила она. — Так что его тучные стада и в самом деле тучные, то есть, тучи. И дождь — их кровь.

Максим отметил про себя, что по мере того, как посетительница читала свою импровизированную лекцию, с лица музейщика исчезало выражение превосходства, сменяясь лёгкой растерянностью. Ехидно подумал, что завтра, когда выйдет статья, такое выражение лица будет не только у младшего научного сотрудника, но и у его начальства. И поспешил задать следующий вопрос:

— А Уа… Уап-ау, — прочитал он имя соседней статуи, — что не так с её цветами?

— Она была богиней восточного ветра, который приносил с собой жар пустыни, — продолжала посетительница, уже чуть успокоившаяся, и оттого приобретшая ещё большее сходство со школьной учительницей. — С чего бы ей облачаться в цвета воды и ясного неба?

— Но в «Песне умиловстиствления» сказано именно про одежды цвета неба, — возразил Кантусов.

— Цвета неба, — неожиданно легко согласилась женщина. — Что-нибудь вроде «цвета неба на закате дня, перед тем как начнёт свой танец Летящая-с-востока.» Так что её сарафан скорее полыхал всеми оттенками красного и оранжевого, с шеи спускалось на грудь тяжёлое золотое ожерелье, а на запястьях и щиколотках позвякивали золотые браслеты. И когда она танцевала… Когда её жрицы танцевали, должно было казаться, что пламя бушует перед храмом.

Лицо рассказчицы на мгновение преобразилось, словно не богиня, а она сама танцевала в вихре пылающих юбок, и это на её запястьях и щиколотках звенели золотые браслеты. Но всего лишь на мгновение. Затем огонь в глазах её потух и она устало произнесла:

— Да что толку говорить об этом. Эти боги забыты уже так давно и так прочно, что и вспоминать нечего. Напрасно мы сюда пришли. Пойдём, — она повернулась к своему спутнику.

Он молча взял её за руку и быстро повёл к выходу, оставляя за спиной собеседников, впавших в лёгкий ступор от такого неожиданного перехода.

Максим опомнился первым и бросился следом, желая узнать хотя бы имя заинтриговавшей его незнакомки. Но сопровождавший её мужчина обернулся и на мгновение встретился взглядом с Максимом. Холодный взгляд человека, просчитывающего, как эффективнее избавиться от тебя. Журналист видел такой у одного из специалистов по «особым операциям», у которого по молодости пытался взять интервью. И потому затормозил и вернулся к стоявшему в задумчивости перед статуями сотруднику музея. Уж этот от него никуда не сбежит.