СОАВТОРСКАЯ ИГРА № 14 Жеребьевка есть. Пишем беты.

1.

— Машенька! Посмотри на меня! Хочешь чаю? Вот печенье. Угощайся!

Я не Машенька. Я — Мария. Мне тридцать лет. От чая отекают ноги. Ваше печенье тверже плитки на полу. Интересно, оно предлагалось всем посетителям за последние, скажем, пять лет. Именно это, дубовое «угощенье», лежащее на треснувшей по ободу тарелке.

— Маша! Не молчи! Ты знаешь, я очень переживаю за тебя!

Он издевается надо мной. На этом лунообразном гладковыбритом лице нет и крупинки истинного участия.

— Машенька! Может, ты хочешь конфетку?

Ба! Доктор еще и извращенец! Он произнес ненавистное слово «конфетка», растянув до безобразия слоги. Рот его в этот момент наполнился слюной, как у кобеля, почуявшего свежее «мяско». Если бы мои руки не были прикованы к подлокотникам просиженного вонючего кресла, эта бы конфетка вошла ему в горло через левую ноздрю. Левую, потому что она уже правой.

— Машенька! Девочка! Если ты будешь молчать, мне придется позвать … того страшного дядю, который сидит в коридоре.

Ты сдался? Ты, который обучался лет шесть криминальной психологии и особенностям «девиантного поведения»? Тупица!

— Дядю-милиционера. У него есть очень страшная вещь. Называется «электрошок». Я ведь знаю, ты — хорошая девочка…

Угрозы? Ты смешон! Докторишка, что ты можешь знать обо мне? Если бы освободить руки…

Много лет назад мать обнаружила, что я — толстая. В один из плаксивых осенних дней, она подошла сзади, когда я перед зеркалом расчесывала жидкие косы. «Господи, ты совершенно разжирела. Просто свинка!» Я плакала в тот день тихо, в подушку. Мать не любила слез. Она любила смеяться. И темой для юмора, каждодневного жесткого юмора, стала я. Мне было запрещено прикасаться к сладкому. Но это не помогало. Платье, одетое утром, могло едва слезть с тела вечером. Я перестала смотреться в зеркало. Я не пошла на выпускной.

«Ты как вкусная пышка», — сказал малознакомый парень на институтской дискотеке, на которую затащили однокурсницы. Я вышла за парня замуж. После родов меня понесло. Я трижды сменила гардероб, провожая платья и брюки ночными рыданиями в подушку. Когда муж сказал, что «не может жить со свиноматкой», и ушел, я сорвалась окончательно.

Я засела в «Шоколаднице». Это было затяжное преступление, сладкое беззаконие! Каждый кусочек пирожного ложился на душе плотной бисквитной заглушкой. Зефир, как белое облако, закутывал в памяти колючие слова матери. Снегом сахарной пудры засыпало горькие прозвища. В ягодном желе утопали обидные слова мужа… Это продолжалось недолго. Пока не появилась эта конфетка…

2.

Я смотрела на стройный танец моих сестёр, что кружили высоко в небе над морем, прощаясь со мной. Хотелось туда к ним, в просторы неба. Нужно просто взмахнуть руками, и лететь навстречу облакам планируя и ускоряясь, прямо к солнцу. Увы, это не возможно. Мне нужно отдать свой долг, долг смерти.

Начало лета тысяча восемьсот третьего года было холодным и промозглым. Моя семья жила в небольшой деревеньке принадлежащей помещику Севастьянову. Отец и мать трудились в поте лица на благо хозяина, но и про свой двор не забывали. Мы с сестрой Забавой помогали им, как могли и вскоре общими усилиями стали самыми завидными невестами во всей деревне. Сосватали нас с сестрой быстро, и свадьбу назначили на первый месяц осени. К нашему венчанию отец хотел преподнести замечательный и дорогой подарок, выкупить нашу семью у барина и получить вольную. Но задуманному не суждено было осуществиться.

В тот день мы с сестрой гуляли в лесу, собирая дикие травы. Вконец устав присели на маленькой полянке. Забава шутила и смеялась и ее звонкий голос раздавался далеко в лесной чаще. Я улыбалась шуткам и размышляла о том, как заживём после вольной. Неожиданно на поляне появился всадник на сером рысаке и заметив нас, направил своего коня в нашу сторону. Это был молодой барин Севастьянов. Молодой, хорош собой, веселый, он заговорил с нами, расточая улыбки и кидая жадные взгляды на нас обеих. Сначала мы с сестрой скромно отвечали молодому барину, а потом запросто болтали, наслаждаясь общим весельем. Барин предложил нам навестить его в усадьбе завтра, чтобы он дал личное поручение на будущую неделю. Попрощавшись, мы разошлись каждый в свою сторону.

Наутро мы с Забавой побежали в усадьбу к барину, и застали его в весьма приподнятом настроении. Он нас за стол с собой усадил, вкусно накормил, а потом повёл в погреб, чтобы дать задание. Как только дверь за нами закрылась, я поняла, что мы в западне.

Посередине большого погреба стояло колесо с приделанными к нему металлическими цепями. Вплотную к нему был придвинут топчан, с прибитыми к полу ножками.

— Ну-с начнем, — бодро сказал барин. — Ты Любушка не тушуйся и вставай возле стеночки. Я сейчас тебе на ручку сладкую вот эту цепь одену. Не бойся это игра такая. Повеселимся мы-с и разойдемся. Я Вас с Забавой щедро награжу.

То, что происходило потом, я долго хотела забыть. Распятую на колесе Забаву, ее крик от боли, ее слёзы, когда он всё сильнее тянул цепи и её руки, побелевшие со вздувшимися венами. Я рвалась к ней, но цепь удеривала меня.

3.

Я стою посередине пентаграммы в куполе из гари и едкого дыма. Битые и искорёженные машины перекрывают улицу. Визжит на все голоса и мелодии сигнализация припаркованных машин. Вымощенная покатым тёсаным булыжником улица вспучивается, образуя равномерные и идеальные бугры. Хлопок. Из окон домов вырываются языки пламени, облизывая стены снаружи. Камень трещит, но не рушится. Хлопок. Из припаркованной неподалёку машины до моих ушей доносится приятная мелодия. Это «Венский вальс», спутать не возможно. Хлопок. Все машины подхватывают мелодию, и она разносится по улице, как гимн хаосу. Я смотрю на огонь, на его тщетные старания покорить каменные стены и понимаю, что этот вальс звучит для него. Движения стихии размеренные и направленные. У них есть ритм. Раз-два-три, раз-два-три. Огонь кружится, подхватывая другие языки пламени и пересекаясь с ними. Раз-два-три, раз-два-три. Треск. Хлопок. Вокруг пентаграммы разрывается каменная поверхность, и дорожные бетонные плиты рубленными крупными осколками выпирают наружу. Цветок, это напоминает цветок, а сердцевина пентаграмма под моими ногами. Раз-два-три. Мама очень любит вальс. Мне надо к маме. Но ее нет. Никого нет. Мне семь лет и я одна, совсем одна. Раз-два-три, раз-два-три. Пора возвращаться в реальность.

05.00

— Земля, я — Беркут, разрешите взлёт. Прием.

— Беркут, я — Земля, полёт разрешаю. С тобой командир поговорить хочет. Удачи тебе детка.

— Живы будем, не помрём, до встречи в раю, — ответила я и приготовилась выслушать приказ командира.

— Беркут, особое задание, — жесткий сухой голос раздался в моих наушниках. — На борту груз. Цель: доставить груз по расписанию противникам и сбросить на их базу. Варианты отступления отсутствуют. Галка и Ястреб прикрывают.

— Так точно, разрешите выполнять.

— Разрешаю, — холодно прозвучал ответ, а потом голос в наушника по-отечески попросил, — Ты вернись, девочка.

05.15

— Эй, Галка, я — Беркут, у тебя на «хвосте» что-то непонятное. Как слышишь, Галка? Приём, — а в ответ тишина и странный треск наушников. — Ястреб, вызываю на связь. Приём!

— Ястреб на связи. Что случилось?

— Посмотри, что Галка вытворяет. Еще немного и пике будет. Я не могу с ней связаться.

— Тебя понял, Беркут. Не волнуйся детка, я разберусь.

05.20

— Ястреб, что там с Галкой. Прием.

— Не могу связаться. Летит Галка как-то странно, не находишь детка?

— Я за твоей спиной, особенных нарушений полёта не наблюдаю. Ястреб, не нравится мне всё это.

— Мне тоже. Из строя не выбивайся.

— Поняла тебя Ястреб. До связи.

4.

Кевин лежал на кровати и смотрел в потолок. Сегодня был день операции — его последней надежды. Неделю назад ему поставили страшный диагноз — рак. Жить осталось недолго, и Кевин решился на отчаянный шаг: врач рассказал ему, что есть экспериментальная вакцина. Она не была проверена на человеке, но на животных давала ошеломительный результат. Клинике нужны были добровольцы… не легальные. И вот он тут…

В палату вошла медсестра, оставила комплект одежды и сказала через пять минут прийти в десятый кабинет.

В кабинете его посадили в кресло, закрепили ноги, руки и голову и подключили к множеству приборов. Когда врач набрал вакцину в шприц и поднес к плечу Кевина, у него внутри все сжалось.

Укол оказался очень болезненным. Вначале ничего не происходило, и парень даже расслабился, но через минуту его голову пронзила такая боль, что он потерял сознание.

В себя он пришел в палате. Дверь с тихим шипением отъехала в сторону, и вошла медсестра. Она ласково улыбнулась Кевину:

— Вы проспали почти сутки. Как вы себя чувствуете?

— Голова болит.

— Я посоветуюсь с доктором, что можно сделать. А сейчас мне нужно взять у вас кровь.

Парень послушно протянул руку и медсестра сделала забор.

— Я зайду за вами через час, отведу на обед, — сказала она, убирая шприц, и вышла из комнаты.

Еще три дня пролетели незаметно, доктора были в экстазе от результатов: через день анализы показали, что опухоль уменьшается. А еще через два, она совсем исчезла. Анализы не выявили ни рака, ни каких-либо побочных эффектов, кроме повышенного уровня тестостерона. Взяв с Кевина подписку о еженедельной проверке состояния в течении месяца, его отпустили домой.

Неладное он почувствовал на шестой день, после прививки: все суставы начали болеть, а мышцы увеличились, как если бы он качался несколько месяцев. Кевин твердо решил на выходных съездить в клинику, но не успел. Спустя сутки, вечером, он почувствовал ужасную боль во всем теле. Сознание помутилось… Обнаружил он себя на кухне, яростно пожирающим сырое мясо, его руки были покрыты густой шерстью. В ужасе уронив кусок на пол, он помчался в ванную. И распахнув дверь, увидел, что из зеркала смотрит полузверь-получеловек с окровавленной мордой. И только попятившись в страхе парень осознал, что видит самого себя.

Через час он сидел на кровати и плакал. Рядом лежал телефон, но Кевин не решался набрать номер своей девушки. Он никак не мог придумать, как ей все объяснить. И сможет ли она полюбить чудовище? Наверняка нет. Кажется, его жизнь разрушена навсегда…

5.

Я встретил ее, когда она еще надеялась, что все образумится, и вся ее семья будет жить как и прежде. Тогда она была веселой оптимистичной девушкой. Много из людей, покинувших родной дом, еще долго верили в то, что их правительство найдет пристанище в этой галактике. Новый дом, с водой и пищей, с элементарными условиями для выживания, и жизнь будет продолжаться.

Я — айгор, с планеты Лайгори, там мой родной дом. Мы такие же исследователи как и люди, паразиты можно сказать, ищущие новое жилье, но у нашей планеты еще есть пара сотен лет, и мы пьем последние капли жизни на ней, в надежде на скорый переезд. Но люди израсходовали все свои ресурсы и то, что было их домом, теперь лишь черный шар, что скоро поплывет в неизвестном направлении.

Мы помогаем им, чем можем, но время идет, а правительство людей лишь разводит руками.

Было принято решение о наложении табу на рождаемость среди людей. Всем мужчинам репродуктивного возраста было положено пройти процедуру направленную на создание искусственного бесплодия.

Люди готовы были вымирать. Моя Лиззи тогда потухла. Как ни странно, она перестала твердить, что человек и айгор не могут быть парой, и у меня появилась хоть и небольшая, но надежда на то, что мы будем вместе. Я рассказывал ей, о своих мечтах, о том, как я вижу наше будущее. Сквозь непрерывные реки слез вдруг появлялся огонек в ее глазах. Она хотела мне верить. Она хотела жить, а я хотел провести все отведенное мне время с этой женщиной. Пусть мы совсем разные, но я люблю ее.

Однажды Лиззи пришла, когда я спал, ее волосы были растрепаны, а глаза полны страха и недоумения. Она сказала, что носит под сердцем ребенка.

6.

Рита смотрела в даль, на морскую гладь, из которой вдалеке выделялось что-то, но рассмотреть, получше не удавалось. Но Рита знала, что это — корабль.

Корабль, что вез её, успешную и светскую, по морю. Корабль, на котором она танцевала с Питером по звуки древнего вальса. Он обещал прийти вечером.

Рита прекрасно помнила тёплое закатное солнце, скрывавшееся за морской волной. Помнила отдалённые крики чаек и лёгкий ветерок, еле колыхавший тяжёлые локоны. Помнила даже скачёк напряжения на притушённой настольной лампе. Но потом последовал удар, содрогнулась вся каюта, всё поплыло перед глазами, и наступила тьма.

И вот она стояла в абсолютно чистом вечернем платье и смотрела на восходящее солнце и обломки корабля.

Вот же, надо сказать, блин! Что делать? Сушка сухарей — дело, требующее хлеба! И даже никакой обуви кроме прелестных тёмно-синих туфелек на пятидесятых шпильках!

Ну… надо сначала обойти остров кругом решила Рита. В чащу тропических пальм она идти побоялась — ещё ногу свернет, а то и шею, и выбрала путь немного удобнее — по каменистому пляжу.

Ветер шевелил тяжёлые локоны и листву деревьев. Солнце начинало припекать. Чудные пейзажи открывались взору.

Уже через полчаса солнце жарило не по-детски, а Рита отчётливо чувствовала дикую усталость. Пришлось отойти под своды пальмовых крон и пройти до более затенённых мест. Там уже начинались заросли широколистных деревьев, названия которых Рита не знала и окрестила про себя полузнакомым словом «секвойи». Под секвойями произрастал обильный кустарник, а землю покрывало моховое покрывало. Рита, увидев такое чудо, сразу побежало его тыкать на мягкость и сей тест мох выдержал с достоинством. Рита попробовала сесть туда и у неё получилось. Через пять минут она уже спокойно дрыхла по обычаю сиесты.

Матёрый жук-сколопендрий выбрался из моха, в зарослях которого он устроил логово, и чрезвычайно удивился, обнаружив на своих зарослях нечто большое и непонятное, бывшее Ритой. Он решил с этим, во что бы то ни стало разобраться и неспешно заполз на волновавшее его обстоятельство. Поморщив усы сколопендрий отправился на другую сторону вопроса, но попал в ловушку и обнаружил себя летящим куда-то вдаль. Недовольно расправив крылья и прожужжав что-то обидное он отправился по своим жучимым делам.

На лицо Риты упала тень, и она приоткрыла глаза. Над ней нависала неописуемо наглая физиономия с улыбкой, заканчивающейся где-то там, за ушами… От субъекта пахло повидлом.

С лёгким хлопком портал захлопнулся, скрыв за обшарпанной стеной ярко-освещённый коридор дворца и приближающийся отряд рыцарей регента.

«Мы успели! — выдохнула про себя Ариина, одной рукой крепко сжимая маленькую ладошку своей подопечной, а другой — одноразовый амулет перехода, который она украла из кабинета наставника. — Агидель в безопасности".

К сожалению, только на время принцесса Агидель оказалась далеко от своего дяди. Не успеют они выйти из этого старого дома, как сразу обратят на себя внимание. И не только стражников. В Черноте, среди нищих, бродяг, они будут выглядеть, как два драгоценных камня среди булыжников. И окажутся лёгкой добычей для городских отщипенцев. Даже странно, что пожелание оказаться в месте, где они смогут найти защитника, привело в дом, в котором Ариина прожила первые десять лет своей жизни. Неужели только здесь можно найти помощь?

— Здесь грязно! — капризно воскликнула Агидель, отвлекая Ариину от дум. — Зачем ты меня сюда привела? Я домой хочу!

И девочка топнула ножкой в изящной туфельке. Поднявшаяся пыль засверкала в редких солнечных лучах, проникающих в окно, и опустилась на нарядное платье принцессы.

Губки принцессы недовольно поджались, она, выдернув ладошку из руки Ариины, начала быстро отряхиваться. И только заблестевшие от слёз глазки, да и то, как она украдкой посматривала по сторонам, выдавало, что девочке страшно, и она ничего не понимает. Но показать этого не желает. Если бы Ариина за эти полгода не узнала бы принцессу так хорошо, может быть этого бы и не заметила.

Ариина присела, чтобы стать одного роста с девочкой.

— Ваше высочество, мы не можем вернуться. Во дворце опасно.

— Дядя, да? — на миг скинула девочка свою маску глупой капризной принцессы, но тут же, опомнившись, замотала головой. — Там не опасно, не опасно! Я знаю! — Вздохнула и, словно делая одолжение, махнула ручкой: — Но так уж быть, я разрешаю вам попутешествовать со мной! Идём!

— Подождите, ваше высочество. Позвольте мне сначала вызвать защитника.

— Позволяю. Только быстро! — недовольно дёрнула плечиком Агидель.

Ариина кивком поблагодарила, про себя улыбаясь любопытству, сверкнувшему в голубых глазках принцессы, и достала из маленькой сумочки на поясе миниатюрную арфу. После чего она села на пол у окна, провела над инструментом рукой, снимая заклинание уменьшения, и, на секунду прикрыв глаза, начала перебирать струны. Солнечные лучи, коснувшись арфы, словно затанцевали под музыку и, превратившись в яркие переливающиеся брызги, устремилось к окну. Песнь призыва приведёт того, кто сможет стать защитником для маленькой наследной принцессы.