Вот и ещё жж надуло

Избегая верить в подобных мне

ни о чем

Избегая верить в подобных мне, потому что их априори нет, грустный август вешался на ремне, извивался, мучился, не кончался, как Иуда с пригоршней серебра – неразменной осени младший брат. И вода, что раньше была добра, становилась яростней час от часа, изливая душу бродячим псам, успевая в ангелы записать доходяг без дома и без лица, наполняя грохотом водостоки. А потом плоды её пожинать приходила дикая тишина и была, казалось, поражена, и метала молнии на востоке.

Загрустишь – придумай себе пожар. Для жестокой девочки при пажах это дело плёвое – умножать школоту на сдержанных и брутальных, умножать на крыши цветы в постель, собирая образ из тех и тех, обещав награду – себя хотеть, колесо Фортуны изобретая.

Монолог героя – скорее, дань. Шепоток по дальним бежит рядам. Что услышу – в точности передам той себе, которая лжёт со сцены [леди Бог для мальчиков и мужчин – не присвоить, значит не изучить].

А стихи запишутся в палачи, оттого и станут почти бесценны.

Если осень впору, пора носить – листопад, прохладу, густую синь по утрам, которые для такси – невозможно ранние, молодые. Впереди – рождение сентября. Вот и ясли инеем серебрят, проверяют звёзды: горят? горят! и читают Библию на латыни.

В запылённом городе без людей

ни о чем

Он красив чуть более, чем смешон. У него десяток детей и жён. А она слоняется нагишом при открытых шторах в пустой квартире.

[и стишок заранее обречён, только с ним не справиться – бьёт ключом, так что я здесь вроде и не при чём, лишь бы рифмы лишнего не хватили]

В них играют разные города – анекдот лиричен и бородат. Значит листьям – падать, дождям – рыдать, остальным – угадывать продолженье.

У неё апатия и пажи – постоянно требуют: «Накажи!» Ей совсем не сложно, но плеть визжит так, как будто делает одолженье.

Он почти моряк. И в любом порту посреди толпы угадает ту, за которой ночь проведёт черту невозврата, тонкую и прямую. У него фрегат из трёхсот кобыл, никому не ведомо как добыл, но они становятся на дыбы и порой друг к другу его ревнуют.

У неё скелетики по шкафам, на балконе урна и саркофаг.

Он пятнадцать лет не носил шарфа, не ходил в кино, не встречал такую, чтоб смогла талантливо отказать, разбудив отчаянье и азарт…

[здесь уместно новый начать абзац]

Чудеса случаются, атакуют.

«Но не с ними. Слишком они ярки, нереальны образы, их штрихи как спецом заточены под стихи. А в обычной жизни таких не встретишь,» – возразят читатели.

Ни хрена.

У всего на свете своя цена. Изначально заданы он, она, это значит встреча случится третьей.

Отведу им утро, а лучше день, и одну из маленьких площадей в запылённом городе без людей, где у местной Леты ни дна, ни русла, где газетны тени у старых лип, а сквозняк состарился и охрип, да ещё и радио барахлит…

Ну не важно.

Встретятся – разберутся.

Исправны

ни о чем

себя с собой в себя не обыграть

айда нажрёмся за кулисой ринга

к кому из нас приедет ленинград

не важно

бинго

грядущее украдкой посетив

сентябрь сфотографировав блокнотом

уже легко сойти за позитив

в окно там

в малевича распахнутый квардрат

ещё вчера беременный искусством

дилемма глаз залить или продрать

не густо

последний кент ломается как дрянь

его петлёй уже не затянуться

хорошие слова меня кадрят

минут за

пятнадцать до начала дележа

карандашей и смены декораций

когда слова хотят принадлежать

их похер чем подобное карается

в моих стаканах вишни вдугаря

всегда готовы музыка и справка

труби трубач

раз трубы не горят

исправны

Высота приходит

ни о чем

под тобой карнизы карнизы леса леса

размышляй пока какого приручишь пса

и куда отправишь угнанный бронепоезд

над тобой плывёт безбашенный жёлтый кран

рассекая синь выводится на экран

где ещё вчера читалась другая повесть

за положенным слоем копоти ярко-рыж

трубочист расставил капканы открытых крыш

в них играет джаз и хочется попадаться

ощущать гудрон ботинки в руках держа

вспоминать как май считает себя в стрижах

а сентябрь в издержках раннего декаданса

высота приходит она с тобой говорит

без акцента добро пожаловать в главари

если с прошлой жизни лучший из этой банды

потому что давно ведёт по тебе дневник

и не важно что ты пока до конца не вник

но она дословно знает твои таланты

соблазняя смелых позволив собой дышать

высота отдаётся медленно не спеша

а пока внизу становятся матерями

забирает страхи свободу даря взамен

не стесняясь своей жестокости и заметь

улыбаясь вслед тому кто её теряет

Красивые женщины носят Shoei

Сидеть и романтики дожидаться не стоит ни времени, ни труда.

Мне нравится истинное джедайство, шонбинство и прочая ерунда – стремление жить, ощущая резкость любого из кадров, в которых снят. Когда вдохновенье имеет резус, его не положено объяснять. Приходит внезапно, меняет свечи [особая практика колдовства]. Моё вдохновение бьёт и лечит, поэтому осенью нарасхват. Оно всё острее к концу сезона, к последнему вылету журавлей и мёрзнущим астрам. С него срисован сентябрь, неприкаянный дуралей [опять озадачен и озабочен – да как это можно, такое сметь! – что падшее золото вдоль обочин седые дожди превращают в медь].

Свобода и поводы к ней стремиться всегда начинаются с гаража. Такой разновидностью экстремизма, естественно, хочется заражать. Мне нравится выехать с Ковалевской, а дальше по Дмитровке через мкад. Туда, где пустое уходит лесом, и больше не стоит его искать. Я чувствую трассу, она живая, она провоцирует и дерзит, но искренне большего не желаю, чем скорость обменивать на бензин.

Красивые женщины носят Shoei. Попутного ветра и полный бак – их женское счастье, оно большое, поскольку синоним его – судьба.