А после ходит тревожный, но спокойный наружно?

Трек 11

ЧТО УДИВИТЕЛЬНО: побежали все без исключения, скопом, и этому никто не удивился, то есть не тому, что побежали, а тому, что все, хотя то и другое было достойно удивления. Но удивляться было некому. Может быть, поэтому все разом встрепенулись и понеслись, словно заслышав зов боевой либо какой-то иной трубы, а ведь не прозвучало не только никакого зова, не только никакой трубы, тем более — боевой, но даже сколько-нибудь приличного трубного гласа. Люди выбегали из подъездов, ворот, дверей, улиц, переулков, проспектов, тупиков, арок, подворотен по собственному хотению, запросто, без какого-либо умысла или сигнала. Да если бы и существовал чей-то и наверняка злой умысел или прозвучал старый знакомый, инстинктом изжеванный сигнал, никто бы не тронулся с насиженного места, кроме, быть может, людей психически дисциплинированных, изувеченных тяжкой трудовой наследственностью, распухшим до метастаз чувством долга либо возрастом, близким к пенсионному. Однако побежали именно что все, заодно с пенсионерами.

Побежали дети, подростки, юноши, девушки и — скорее всех — грудные младенцы, до умиления споро перебиравшие своими не приспособленными к бегу ножками. И вообще: сверхъестественные беговые наклонности в чистом виде и полной мере обнажили, помимо профессиональных спортсменов, милиционеров, налоговиков, рэкетиров, бомжей, охотников, браконьеров, сутенеров, военных, военно-морских и военнообязанных, лица далеко не спортивной, точнее — антиспортивной ориентации, не только не любители, но те, кто в иных условиях просто отказались бы возложить на свои ничуть не крепкие спины отнюдь не легкую ношу столь не свойственного не здоровякам лидерства.

Побежали домохозяйки с наволочками, полотенцами и гладильными досками наизготовку, поварихи с уполовниками, сковородниками и наборами разделочных ножей, домработницы с пылесосами наперевес, половыми тряпками и совками с мусором, банщицы с мылом и мочалом в руках и шайками подмышкой. Побежали беременные женщины, со сроком беременности от намедни до не сегодня-завтра; иные дамы брюхатой наружности, с естественным в их положении единодушием поминая своих матерей и матерей своих будущих детей, прямо на бегу энергично разрешались от бремени, а роды, без каких-либо осложнений для рожениц, принимали — под категорическим надзором скачущих невдалеке астрологов и астрологинь — бежавшие вокруг да около акушеры и гинекологи. Новорожденные чуть ли не сами отрывались от пуповины, плотно упаковывались в памперсы, распашонки и пинетки и, не успев как следует хватить материнского молока, с радостным плачем вставали на ноги, дабы присоединиться к своим счастливым и одновременно бегущим родителям.

Побежали больные простатитом и псориазом, почечуем и полиомиелитом, проказой и пороком сердца, равно как и все остальные из когорты хворых, недужных и увечных — этих было особенно много, хотя стороннему, постороннему либо потустороннему наблюдателю, если таковые неслучайно обнаружились бы, это могло и показаться — ведь убогие телом и душой обычно ведут себя и себе подобных гораздо осмотрительнее по улицам более-менее здоровых заселенных пунктов, каковым, вне всякого сомнения, считался город Йорск.

Побежали золотоискатели, златоусты, золотари, нищие, нищеброды, бродяги, побродяжки, попрошайки, проститутки, шлюхи, ночные фиалки, камелии, жрицы свободной любви, путаны, кидалы, девки, девицы легкого поведения и вообще все девицы, в том числе старые, не очень старые и очень не старые девы. Побежали воспитатели детских садов и яслей, нянечки и няни, санитарки, санитары и медбратья, докторши, доктора и кандидаты в доктора решительно всех наук, вплоть до медицинских. Побежали учительницы, учителя и учители в сопровождении всемогущей кучки специалисток из отдела образования — последние в силу своей выдающейся духовности, душевности и особенно телесности придавали неразберихе, возникшей в связи с поголовной круготней, сухомлинский статус и отличались сугубо педагогической стремительностью и целеустремленностью бега.

Побежали сантехники, слесари, слесари-сантехники, электрослесари, электротехники и просто техники; побежали алкоголики, пивоголики, трудоголики, женоголики и шлюхоголики с наркоманами; побежали психиатры, психологи, парапсихологи, психоаналитики, психи-аналитики, психо-драматурги, психованные поэты, писатели и просто психи, начиная с настоящих буйных (их было довольно мало), заканчивая полными идиотами, не уступавшими буйным ни количеством, ни качеством. Побежали транс, би- и сексуалы как таковые совокупно с трансвеститами и трансвеститками, гомосечками и лесбиянами, садистами и мазохистами, садомазохистками и разномастными извращенками на ниве целомудрия и почве феминизма; побежало не только анормальное, аномальное и коммунальное в аморальном смысле йорское население обоего пола, но и персоны, с некоторых пор уцененные до полной ущербности, пресловутый третий пол, а именно — падкие на женщин мужчины и западающие под мужчин женщины.

Побежали бездельники, лодыри, лентяи, дуракаваляки, жены-неумехи и безрукие мужья, то есть, конечно же, с руками, только вставленными, как водится сплошь и рядом, не тем концом, а если и тем, то не туда. Побежали толстые, растолстевшие, жирные, зажиревшие, откормленные, отъевшиеся, слоноподобные, еле передвигающие свои многопудовые, лопающиеся от жира и сала телеса. Побежали сытые, истекающие счастьем, довольством, самодовольством, достатком и процветанием директора, генеральные директора, их заместители, помощники, референтши, секретарки; побежали управляющие, менеджеры, узкие и широкие специалисты по маркетингу, консалтингу, лизингу, холдингу, брифингу, блюмингу, салингу, фитингу, митингу, шизингу и френингу. Побежали нувориши, шефы, боссы, бонзы, патроны с патронташами, новые йорские и, конечно, новые нейорские, так называемые гости города, с незапамятных времен ставшие его хозяевами; побежали бандиты, гангстеры, мафиози, братаны, братки, организованные, дезорганизованные и реорганизованные преступники, нарко- торговцы, бароны и дилеры. Побежали карьеристы, чиновники, чинодралы, чинуши, коррупционеры, взяткодатели и взяткобратели: одни, повинуясь благоприобретенной инерции, черт знает откуда извлекали толстые и тонкие пачки разнолико отделанных купюр разной степени параллелепипедности, а другие, не отдавая себе отчета, Бог знает куда сплавляли благополученное, хотя о даче и приеме взяток в момент непосредственно приема и дачи никто, по-видимому, уже не помышлял.

Словом, побежали все.

Не стали исключением и животные, было бы и странно, если бы стали. Побежали коты и кошки, псы и собаки, полноправные хозяева как городских квартир, так и домов сельского типа, в былые времена обильно понатюпанных в Йорске, изрядной, приходится признать, тмутаракани. Из полудеревенских дворов выбегали быки и коровы, лошади и козлы, утки и гуси, куры, цыплята и петухи, издававшие неоднозвучное хряканье в полном согласии со своей породой / беспородностью, полом и возрастом. Из экзотических тварей в Йорске проживали две Мартышки, одна очковая змея по имени Тамара и три безымянные золотые рыбки, но и они, несмотря на расовую принадлежность к иной, не йорской цивилизации, тоже побежали: рыбки, как все аквариумное поголовье, вместе с аквариумом, змея — на своих двоих. Побежали крысы, мыши, муравьи, тараканы, мокрицы, двухвостки, колорадские и другие жуки и жучихи, стрекозы и стрекозявки, божьи коровки, Божьи комары и бабочки. Насекомые, будучи окрыленными, вроде могли бы и полететь, но они все-таки побежали, а вслед за и вместе с ними — воробьи, галки, сойки, зяблики, ласточки, грачи, вороны (с ударением на оба первых слога) и прочие виды и подвиды крылатых и разнокрылых, исхитрившиеся воздержаться от издохновения, невзирая на острую нехватку незараженной пищи и обеззараженной воды.

Побежали и неодушевленные: предметы, вещи, утварь, инвентарь, аксессуары учрежденческие, садово-огородные, пожарные, сортирные. Побежали столы, стулья, почтовые ящики, скамейки, урны, рекламные плакаты, вывески, объявления: частные и нечастные, исполненные мастером и фломастером. Побежали книги, газеты, журналы, деловые и любовные письма и записки, рулоны офисной и пачки туалетной бумаги — чего-чего, а этого в Йорске хватало. Побежала еда: в консервных и стеклянных банках, в бумажных и целлофановых пакетах, в мешочках и мешках, на развес, на вынос и на разлив, оптом, мелким оптом и в розницу. Побежали кастрюли, тарелки, ложки, вилки, ножи, соусники, сотейники, салатники, солонки, сахарницы, супницы, перечницы, рюмки, стопки, фужеры, бокалы, стаканы, стаканчики, подстаканники плюс бутылки, от полуторалитровых до мерзавчиков с жидкостями разной степени градусности и безградусности.

Побежали трава, травка, травушка-муравушка, кусты, кустарники, кустики, цветы и овощи, поодиночке и целыми клумбами, цветниками и грядками. Побежали деревья: новопосаженные деревца, — лихо отрываясь от родимой йорской почвы; дерева с солидным сроком посадки, — насилу выпрастывая из земли свои разветвленные корни; те, кто после бешеных попыток вырваться на свободу, обречен был век воли не видать, горько плакали деревянными слезами от бессилия влиться в общейорскую ко- и кампанию.

Порывались бежать чугунные заборы, автобусные и трамвайные остановки, дома, дома престарелых, культуры и ребенка; норовили тронуться в путь учреждения, организации и офисы, детские сады и школы, столбы электроосвещения и трамвайного электроснабжения, станции и подстанции, заводы и фабрики. Но сверхгабаритники, в силу своей профессиональной неуклюжести, громоздкости, а главное, ответственности за порученное дело, все-таки не дерзнули отложиться от своих бетонных оснований и фундаментов. В самом деле: не могли же, скажем, опоры электропередач отбросить собственные провода на произвол судьбы и пуститься вскачь! Это было бы слишком рискованно для всех, и со всех сторон. Йорский крупняк мог позволить себе только едва заметное глазу нетерпеливое подрагивание, схожее, если бы речь шла о людях, с топтанием на месте или переминанием с ноги на ногу. Даже такие телодвижения отдельных зданий и сооружений не сошли им с рук: самые недоразвитые квартиры, улицы и кварталы остались без света, тепла, газа, канализации, телефона и радиосигнала, а кое-какие конструкции скорчились и рухнули наземь за отсутствием капитального обслуживания и полноценного ремонта. Кроме самих строений, никто не пострадал, тем более что внезапное и, само собой разумеется, временное отсутствие коммуникационных удовольствий и коммунальных развлечений актуальности не получило: все бежали, включая тачки, автомобили, автобусы, трамваи и, в некотором смысле, троллейбусы, каковых в Йорске не было, но могло бы и быть.

Побежали идеи, принципы, убеждения, концепции, правила жизни и поведения, понятия, положения, постулаты, позиции, философии, системы, подсистемы, мировоззрения, миропонимания, миросозерцания, взгляды на вещи, точки зрения, образы мыслей, собственно мысли и прочие отвлеченности, сопровождаемые тьмой-тьмущею своих же трактовок и интерпретаций. Побежали идеологии, религии, веры, верования, вероучения, вероисповедания, догмы, догматы, кредо, символы веры, их смеси, слияния и хитросплетения. В отличие от органических веществ и неорганических существ, бежавших деловито, спокойно и более-менее молча, все эти эфемерности, химеры, иллюзии, тени, миражи, обманы чувств и призраки бытия запрудили улицы и переулки бесперебойным шумом, гамом, воплем, взвизгом, стоном и междусобойной грызней. Так, одно позабытое-позаброшенное убеждение не на шутку сцепилось с другим вышвырнутым на свалку принципом и, доказывая свою правоту, до хрипоты орало благим матом и его неблагими разновидностями; стоявший на своем принцип, брызгая философической слюной, тоже, мягко говоря, не гнушался пищеварительных выражений и, если бы не внушительный вид противного ему убеждения, того и гляди пустил бы в дело свои экзистенциальные кулаки. Гарцующие как попало, вкось и вкривь споры, дискуссии, диспуты, полемики, препирательства, пререкания, перепалки, прения и словопрения, возбужденные интеллигибельной шпаной, к счастью, не произвели на йорское население, занятое преимущественно бегом, сколько-нибудь оглушительного впечатления, иначе могло произойти неизвестно что.

Побежал и Лившиц. Без особой охоты, но побежал. Он как раз дописывал текущий кусок настоящего текста и вдруг соскочил со стула, наскоро оделся, непроизвольно прихватил с собой ломоть колбасного сыру и, не выключив света, не дописав текста, не заперев квартиры, не попив чаю с булочкой, выскочил на улицу…

Многомильная пробежка по проспекту Тленина, улице Мира или Антимира (Лившиц точно не помнил), через Татаринский мост, минуя первую, вторую, третью и прочие Десадовые, еще один мост через великую речку Орал, отсекавшую от евразийской части города его азиопскую половину, затем по Йорскому тракту на вокзал и далее к древнегородскому то ли Гудериану, то ли Гордону, не оставила в памяти Лившица никаких следов, помимо смутных. Все и вся бежало, не ощущая ни усталости, ни напряжения сил, ни необходимости в отправлении физических надобностей и потребностей в еде и воде.

Остановился, отдышался, опомнился и огляделся он одновременно, внезапно и вместе с остальными. Неживое народонаселение Йорска, с металлокерамическим скрежетом прильнув друг к другу, сгрудилось как смонтированное; живое — столпилось у какого-то округлого сооружения, выкрашенного черной краской. За дальностью расстояния Лившиц, как ни старался, ничего разглядеть не мог, но это в самом деле был финиш. Полная финита. Подлинный финал. Убеждать в этом никого не приходилось, всем и так все было ясно. Железная дорога, распростертая под бетонированной эстакадой, путаница электрических проводов почти под ногами сонмища людей и животных, железнодорожные составы, преимущественно товарняк, размеренно и разносторонне постукивавшие на стыках своей чугунной многоколесицей, космическое ощущение свободы внизу, по одну сторону от шпальнорельсовых перекрестков, и герметическая зависимость всех ото всех, от всего и еще от чего-то, не поддающегося осмыслению, вверху, где скопилась масса одушевленной плоти и крови, — все это существовало с достаточной степенью убедительности. На секунду-другую из разношерстной кучималы всплыли жена и сын Лившица, и он заволновался, пытаясь пробиться к ним. Они живы, они здесь, они почти рядом, подумалось ему, значит, беспокоиться не о чем. Но ни приблизиться к ним, ни взять себя в руки он уже не мог.

Точкой назначения оказался открытый маслопровод, метров двадцать в поперечнике. Из толпы, стиснутой вокруг его врезанной в землю горловины, время от времени выдавливались люди и звери и по одному, по два, по четыре, по шесть и т.д. падали в бездонную купель, заполненную нефтеносным киселем. Это был единственный шанс оказаться по ту сторону железнодорожной ткани, избежать неочевидной, но неизбежной угрозы, неотвратимо сгущавшейся по эту сторону пространства-времени. Умение плавать ничего не доказывало. Утонуть могли все, выплыть — единицы. Кому на роду была написана иная смерть, узнавали об этом, только оставшись в живых. Время поджимало, и те немногие, кто еще помнил молитвы, в спешке забывали помолиться. Людям оставалось только неизвестно чего ждать и неизвестно сколько терпеть. Делать было нечего, идти — некуда, любить — некого, верить — незачем, надеяться — не на что.

Теперь, когда опасность почувствовали все, искомый маслопровод оказывался выходом к свету и входом в темноту, дорогой, исхоженной в оба конца, и безвыходным тупиком, коридором жизни для одного из десяти и лабиринтом смерти для остальных девяти. Лившиц сделал такой вывод на глазок, издали наблюдая за теми, кому удавалось выползти на тот берег, вырваться из масляного плена, не захлебнуться в мутной, тягучей и до омерзения ароматной автомоторной субстанции. Постепенно там, на свободе, завязалось некоторое подобие жизнедеятельности: живые (кажется, это были мужчины), придя в себя, вылавливали трупы (кажется, это были женщины и дети), всплывавшие на том конце трубы, и сволакивали их в одно место.

В последнее мгновение, до того как соскользнуть под напором толпы в индустриальную трясину, Лившиц вроде бы разглядел на той стороне своих. Обрадоваться он не успел, мимоходом скормил колбасный сыр первой попавшейся лошади и вместе с ней канул в маслопровод.

И только здесь обрадовался…