Love me tender

Love me tender

Лилька суетилась у плиты, старательно размешивала кофе. С корицей и кардамоном, его любимый. На всю кухню пахло пряностями, Лилька напевала под нос "Love me tender" — голос у нее дрожал и срывался.

Коричневая пенка поднялась над туркой, но Лиля вовремя спохватилась, выключила газ, разлила кофе по кружкам… вытащила из холодильника сливки. Подумала и убрала обратно, вытащила вместо них шоколадку. Наломала мелкими кусочками, сложила в кошачью миску.

Забилась в угол диванчика со своей чашкой, как обычно.

— Ильяс, — окликнула почти в полный голос. — Иди кофе пить! — и добавила шепотом. — А то же остынет… опять…

— Я теперь не люблю горячий. — Он сел на свое место и улыбнулся ей. — И мне нравится, как ты поешь, только плакать не надо, ладно?

— Надо Тигру купить шлейку, — невпопад сказала Лилька. — Он что-то рвется со мной на улицу, когда я ухожу. А я боюсь — вдруг собаки… Или еще что. А тут еще новая Вовчикова модель пристает. У нее тоже мейн-кун, девочка, и она хочет их повязать с Тигром… вчера встретились во дворе, она мне все уши прожужжала…

— Лучше модельку повязать. С соседским мастифом, — фыркнул он и понюхал кофе: пах божественно, только слишком горячий. — Надеюсь, ты ее послала лесом?

Ллька промолчала, опустила глаза в свою чашку. Похлопала ладонью по дивану, рядом с собой.

— Тигр, иди сюда. Иди.

— Снова Тигр… — вздохнул он и пересел к ней, потерся щекой о ее плечо. — Ну не плачь уже, Лиль, пожалуйста. Все же хорошо.

— Я спать хочу, — пробормотала она в чашку. — Ужасно хочу спать… Ты еще не пойдешь, да?..

— Ты же не любишь, когда я смотрю. Трусишка. Ты очень красивая.

Она поставила чашку, медленно поднялась. Побрела в спальню, напевая под нос:

"Love me tender, love me dear,

Tell me you are mine.

I`ll be yours through all the years

Till the end of time".

Совсем как в Залесье, только неупокой снимать, подумал он и тоскливо глянул на свой "Никон", так и лежащий на столе, около закрытого ноутбука. Сейчас бы снова посадить ее на мотоцикл и махнуть как какие-нибудь чертовы рога, где красиво. Он бы поймал ей еще одного катрана, и нарвал бы охапку цветов, а потом… Он тяжело сглотнул и зажмурился, так явно представив себе это потом...

В спальне заплакали. Тихо-тихо, но он услышал. Наверное, опять устроилась на его подушке, а в свою рыдает. Господи, когда ж она, наконец, поймет, что все хорошо, в самом же деле хорошо? Это слишком больно, видеть, как она плачет.

Неслышно зайдя в спальню, забрался к ней на постель, слизнул с щеки мокрую дорожку.

— Маленькая моя, — пощекотал усами ушко, лизнул. Сладкое, розовое. — Давай спать, девочка моя. Ты совсем не спишь, нельзя так. Смотри, все твои кактусовые колючки завянут… как же ты будешь без колючек, мой аленький цветочек? Вдруг кто обидит…

Лилька подняла заплаканное лицо. Улыбнулась сквозь слезы — не улыбка, тень… Обняла его за шею и чмокнула в нос.

— Спокойной ночи, Тигр.

— Спокойной ночи, любовь моя, — ответил он и, как сто раз до этого, попросил: — Лиль, ну услышь же, наконец. Пожалуйста. Хоть раз, а? Просто услышь меня.

Не услышала. Пустила к себе под одеяло, уткнулась лицом в его подушку и затихла.

Он лежал рядом, пока она не уснула. Слушал дыхание, вдыхал ее запах. Вспоминал, как первый раз принес ее в эту постель — на руках. Вспоминал все четыре месяца счастья. Какой же он был дурак, боялся ее потерять, мечтал, чтобы всегда — вместе, чтобы не ушла в этот свой гребанный фентезийный мир. Вот и получил. Теперь она с ним. Навсегда. И никуда не уйдет, так и будет жить в этом бесконечном одинаковом дне, носить его рубашки, варить ему кофе, разговаривать с ним — не слыша и не видя...

— Лучше бы ты отпустил ее, чертов придурок, — сказал он вслух. — Она была бы счастлива, пусть не с тобой, но какая, к черту, разница?! Она просто была бы счастлива.

В кресле заиграл его телефон. Интересно, кто может еще ему звонить, через два-то месяца…

Лиля сквозь сон пробормотала:

— Ильяс, возьми уже трубку. — И притянула его поближе, она всегда любила спать в тепле. А теперь еще и не надевала пижамы — потому что он любил, когда она спит так, без всего.

Телефон и не думал умолкать. Кто ж такой настырный, подумал он, выскальзывая из постели, запрыгивая на кресло и переворачивая телефон лапой. Номер не определился. И звонить перестали тут же. А в прихожей заскрежетал в замке ключ…

…скрежет металла, вой клаксона, грохот удара и хруст костей, и запах — автомобильная гарь, кровь, бензин…

Он потряс головой, не желая в сотый раз переживать собственную смерть. И пошел в прихожую, старательно отворачиваясь от зеркала, в котором отражалась кошачья морда с неправильными, человеческими, глазами.

Гость даже света зажигать не стал. Остановился в дверях, склонил голову набок и криво улыбнулся.

— Здравствуйте, сударь мой. Как вам свобода, вкусная?

— Зачем это все? — Запрыгнув на комод, чтобы не смотреть с пола, спросил он.

— Это у вас надо спрашивать, сударь мой. Что хотели, то и получили. И свободу, и женщину, только на кой они вам теперь?

— Я хотел сдохнуть и проснуться котом?! Или, может, хотел, чтобы она — вот так… сходила с ума? Черт бы вас побрал с вашими чудесами!

— Вы хотели остановить Лиле, Илья Сергеевич. Любой ценой сорвать якорь. Вот и сорвали. Это не наши, а ваши чудеса. Вы ведь тоже темный. А что котом проснулись, так это потому, что не смогли ее оставить. Так всегда бывает, если резонанс.

— Какой резонанс, какой якорь? Господи...

Он по привычке хотел потереть виски и чуть не свалился с комода, потеряв равновесие. Бред, это все — бред собачий. Темные, светлые, полосатые, будь они все прокляты!

— Это, Илья Сергеевич, долгий разговор. Сами поймете. Или Лиле попросите, чтобы рассказала. У вас теперь много времени. Лет пятнадцать-то еще точно.

— Издеваетесь. Лиле зовет меня Тигром и собирается купить шлейку. Черт подери, нельзя было мне просто сдохнуть, без эффектов?

— А вы поговорите с ней, когда она спит. — Гость посмотрел неожиданно с жалостью. — И на всякий случай, если вы еще не поняли. Второй раз вы умрете насовсем и вместе. Только вместе. До свидания, Илья Сергеевич.

Вот как. Пятнадцать лет вместе — или сдохнуть, тоже вместе. Перспектива, однако.

Только когда шаги на лестнице затихли и хлопнула дверь подъезда, Ильяс вспомнил, что так и не спросил — что такое темные, и почему это вдруг он — темный. Пожал плечами и пошел к Лильке, разговаривать. В конце концов, вдруг правда во сне она его услышит?

Лилька спала, как обычно, лицом в подушку, вытянув руку — для него. Обниматься. Одеяло, правда, поправила, так что его теперешняя половина постели остыть не успела.

Привалившись боком к ее руке, — обниматься потом, сейчас не хватало только пробуждения кошачьих гормонов, — позвал совсем тихо:

— Лиля, малышка, ты меня слышишь?

Она завозилась. Пробормотала в подушку:

— Ильяс...

Если бы коты умели плакать, он бы, наверное, заплакал. И плевать, что здоровый сильный мужик… был когда-то. А так — он просто задохнулся и уткнулся носом в ее ладонь.

Она чуть шевельнула пальцами: погладила шерсть на морде.

Почему-то он совсем забыл, что же хотел ей сказать. Вместо этого понес какую-то чушь — о том, как очнулся после автокатастрофы в своей квартире и никак не мог понять, что с ним: ничего не болит, но тело не слушается, и все кругом большое, пахнет и выглядит совсем иначе, а в зеркале отражается Тигр, и вместо рук — лапы… Как сидел в пустой квартире, уверенный, что скоро умрет во второй раз, с голода, потому что Лилька не вернется — она же ушла к своему Эри. А потом, когда услышал шаги, — узнал сразу, как только открыла дверь подъезда, — бросился к ней навстречу, путаясь в лапах и хвосте, и услышал: «Тигр, он умер».

— Я люблю тебя, слышишь? Я здесь, рядом, Лиля, — повторял ей, как тогда. Только тогда она не слышала, и сама твердила:

— Господи, какая же я дура, Тигр, почему я не пошла с ним? Он же звал, он же приехал за мной. А я… я люблю его, ты знаешь, Тигр? Почему я поняла только сейчас...

Они сидели вместе на пороге, даже не закрыв дверь, обнимались и рассказывали наперебой, какие оба дураки, как любят друг друга, и как теперь все это поздно и бесполезно, потому что Ильяса больше нет.

Иногда ему казалось, что она слышит. Она отвечала — словно слышала, а потом пугалась и снова называла его Тигром. Снова и снова. И плакала, все время плакала, даже когда вспомнила, что тигров надо кормить и пошла жарить ему печенку. А у него подводило живот, и было страшно и стыдно: он хотел жрать так, что попытался вскарабкаться на стол, забыв, что едва может ходить. И упал. Тогда Лилька взяла его на руки… Она — его. На руки… И он понял, что теперь так будет всегда.

Поначалу он ненавидел этого кота. Ненавидел хвост, шерсть, запах и кошачьи гормоны. Ненавидел шкафы, особенно кухонные, и холодильник, который невозможно открыть лапами. Ненавидел лапы, не желающие держать карандаш или попадать по клавишам ноутбука. А особенно ненавидел Лилькину пижаму, забытую на нижней полке шкафа — потому что она пахла Лилькой, теплой, любимой и желанной Лилькой...

Потом — смирился. Со всем, кроме того, что Лилька его не слышит. Даже научился находить в нынешнем существовании какие-то радости — к примеру, купание. Лилька тоже любила его мыть и чесать щеткой, любила брать на колени и гладить, и разговаривать с ним. Но чаще она разговаривала мимо него. С тем Ильясом, который не умер, а вот-вот вернется домой.

А еще Лилька была упрямая, как кактус. Он, едва не переломав лапы, достал из шкафа с реквизитом заначку, тысяч шесть с чем-то, и пароль к банковской карте, а она разревелась белугой и засунула все в стол. Объяснила ему, — Тигру! — что не имеет права тратить деньги Ильяса, и вообще она с ним была не потому, что богатый, а…

— Люблю его. И ни разу не сказала, дура… — еще поревела, утерла слезы и заявила: — Я сама могу заработать. Нам с тобой хватит, Тигр.

Почему он рычит и сует ей в руки карточку, она так и не поняла. И попыталась уйти из их квартиры, вернуться к себе на Молодежную — с ним, конечно же. Бросила эту дурную затею, лишь когда он в шестой раз вывернулся из ее рук сразу за порогом и улегся на свое любимое место — в кресло за кухонным столом, где всегда сидел с ноутбуком.

— Отведу тебя к Вовику, — совсем не страшно пригрозила она тогда. — Зараза упрямая.

С заразой упрямой он был согласен. А что еще ему оставалось?

— Что еще мне оставалось, Лиль? Ты же не слышала. Господи, ты не представляешь, что это такое — оказаться немым… а еще я не могу тебя поцеловать. Знаешь, как хочется, просто поцеловать…

Лилька потянула его к себе. Может, байкер не врал, а может — ей просто что-то приснилось. Перевернулась на бок, обхватила обеими руками. Позвала по имени. На миг он забыл обо всем. Осталось только ее тепло, ее запах, ее стон — и он снова был самим собой, всего лишь влюбленным мужчиной...

Не просыпаясь, Лилька чихнула — шерсть в нос попала.

Он опомнился, отпрыгнул от нее. Если бы коты умели стыдиться — умер бы от стыда. А если бы она проснулась, забыл бы о предупреждении байкера и сиганул бы в окно. Черт. А Лилька снова позвала: "Ильяс?" И, не дождавшись ответа, захныкала. Завернулась плотнее в одеяло, накрылась подушкой. Спряталась. Только все равно он слышал ее запах, и ее всхлипы. И не мог даже дотронуться, проклятые кошачьи гормоны.

— Наверное, мы когда-нибудь привыкнем, Лиль. — Он пожал плечами. — В конце концов, это же лучше, чем сдохнуть… но знаешь, если бы я мог вернуться назад и сделать все иначе… Я очень тебя люблю, Лиль. Может быть, ты потом захочешь замуж, детей… я пойму, правда. Только не плачь больше.

Она затихла. Уснула. А он ушел в шкаф, на пижаму — она не чихала от шерсти, но пахла клубничными листьями и дождем. Как Лилька.

Утренний кофе она налила в пиалу. А когда он остановился на пороге, улыбнулась ему и позвала:

— Иди пить кофе, Ильяс. Уже остыл.