Мама и Малыш; Росомахина Татьяна

Мама была всегда.

Разве что в самом начале ее не было. Малыш помнил холодную, жесткую темноту, голод, страх и собственные отчаянные крики. Он кричал, пока совсем не обессилел и не лишился голоса. Почти оцепеневшего, его обдало вдруг влажным теплом. Кто-то схватил его, крепко и бережно, понес, а потом в рот ему полилось молоко. Темнота стала уютной и мягкой. Наевшись, Малыш уснул рядом с тёплой, мерно шевелящейся стеной, из-за которой доносился ровный, успокоительный стук.

Какое-то время он только ел и спал. А однажды у него открылись глаза. Темнота проредилась, и Малыш увидел Маму.

Она была огромной! Когда она лежала рядом, ее шерстистый бок вздымался высоким склоном, толстые лапы были неодолимой оградой. Малыш не мог переползти их, как ни старался. В маминой пасти он поместился бы целиком, даже не задев острые клыки. Но мамин язык гладил его ласково и нежно, легко приминая шерстку.

Мама обнюхивала и вылизывала Малыша, но не кормила. Кормил его Другой.

Он был даже больше Мамы. Когда он подходил к Малышу, сначала были видны только ноги-столбы, потом он нагибался, и приближалась его огромная, плоская, безволосая морда. Лапы у Другого были тоже огромные, безволосые и плоские, с длинными отростками-пальцами, голос — гулкий и тягучий, а не отрывистый и звонкий, как у Мамы.

Сначала Малыш боялся Другого. Но его пальцы умели гладить шерстку, хоть и не так ловко, как мамин язык. И еще пальцы подносили ко рту Малыша белую гладкую трубочку, наполненную молоком. Малыш скоро привык к Другому и с нетерпением ждал его.

Другой приходил часто, и при свете, и в темноте. Малыш жадно глотал молоко и быстро рос. Когда он сумел встать на дрожащие лапки, Другой вместо трубочки принес блюдце с жидкой кашицей, ткнул Малыша туда мордочкой — тот сразу понял, как надо лакать.

Через пару дней лапки его окрепли. Он сумел выбраться из ограды маминых лап. Поначалу переступить край коврика-подстилки было страшно. Но Мама толкнула Малыша носом, и он прямо-таки выскочил в огромный мир!

Сколько всего в нем было! Тысячи запахов, острых, заманчивых, иногда вкусных, а иногда противных. Скользкий блестящий пол, по которому на бегу скользили лапы. Ворсистый ковер, немножко похожий на мамин бок. Шуршащие, свисающие сверху куски ткани, по которым так интересно было карабкаться, цепляясь коготками.

А за ними! Еще один пол, белый, на котором стояли горшки с какими-то плетьми и палками, покрытыми упругими прохладными пластинками. Они упирались в прозрачную стену, из-за которой лился яркий белый свет. Малыш ткнулся носом — холодная стена не пустила его. Жалко, он не успел рассмотреть что там, за стеной: пришел Другой и, схватив свой плоской лапой, спустил его на пол.

С каждым днем Малыш открывал в мире новые уголки и учился новым умениям. Он узнал вкус мяса и маминой каши, научился ловить мамин хвост, жужжащих летучих существ и съемные лапы Другого, ловко запрыгивать на белую полку у прозрачной стены, на стулья и стол…

На столе пахло особенно вкусно! Правда, когда Малыш влез туда, то услышал грозный, отрывистый мамин окрик. Потом и Другой закричал так громко, что малыш испугался по-настоящему, спрыгнул на пол — и от страха сделал кучку.

Тут уж мама накинулась на него, схватила за шкирку и давай трясти! Другой разразился странными, отрывистыми звуками, почти как Мама, только совсем не страшно. И, отобрав Малыша у Мамы, посадил в коробку с песком, куда перед тем положил кусочек кучки.

Малыш вылез из коробки, пристроился на коврике — Другой схватил его и снова посадил в песок. Так повторялось, пока Малыш не понял, что коробка с песком — туалетное место.

Маме это не очень нравилось: она нюхала песок, чихала и ворчала. Однажды, когда Малыш вертелся в ящике, Мама взяла его в пасть, отнесла в маленькую комнату и усадила на край большой миски, белой и гладкой, на дне которой журчала вода. Малыш не любил воду, но не посмел ослушаться Маму и сделал свои дела прямо в миску. Другой, когда увидел, снова закричал отрывистым, похожим на мамин голосом, погладил Малыша и дал ему кусочек мяса. С тех пор Малыш ходил по нужде только в эту журчащую миску.

День ото дня ему все легче было вспрыгивать на край туалетной миски, а стулья, стол и белая полка у прозрачной стены будто становились ниже. Мама тоже немножко уменьшилась, хоть все еще была много больше Малыша. Но теперь, встав с пола на задние лапки, он даже мог лизнуть ее в нос! Или шутя ударял по морде — она скалилась и рычала в притворном гневе. Малыш отскакивал, носился вокруг нее, даже запрыгивал ей на спину, а она делала вид, что хочет цапнуть его зубами. В конце игры она ловила его, но не кусала, а нежно облизывала. И Малыш, умиротворенный, засыпал у нее под боком.

Глядя на их игры, Другой часто издавал те самые отрывистые, похожие на мамины, звуки. Губы его растягивались, показывая ровные тупые зубы, плоская морда становилась еще шире, глаза превращались в узкие щелочки в окружении морщинок. Мало-помалу Малыш догадался, что так Другой веселится. Как Другой сердится, он тоже знал. Постепенно он учился различать и невнятную речь Другого.

Он узнал, что Маму Другой называет «Роська», а его самого — «Черныш». Он выучил, что означает «иди сюда», «давай, лопай», «дай поглажу», «место». Все это были приятные слова, они обещали еду и ласку. На прочие незначащие звуки Малыш не обращал внимания. Только одно слово огорчало его — «гулять».

Заслышав это слово, Мама вскакивала с подстилки, туда-сюда мотала хвостом и даже говорила с Другим весело и звонко. «Ладно, Роська, не бреши, уже идем», — отвечал Другой и вместе с Мамой выходил за дверь, оставляя Малыша одного.

Без мамы и Другого обычные игры делались неинтересны. Малыш сидел под дверью и скучал. А однажды, вспрыгнув на белую полку к прозрачной стене (он уже знал, что эта стена называется «окно»), он увидел Другого и маму! Малыш сразу их узнал, хоть и смотрел сверху, будто сидел на высоком-превысоком шкафу. Там, снаружи, Другой бросал Маме палку, а та ловила ее, будто сама была Малышом!

Вот как! Бросили его, а сами играют!

Нет, Малыш не желал мириться с этим! На следующий день, когда Другой с Мамой уже выходили за дверь, Малыш прыгнул Маме на спину. Та дернула шкурой, но не прогнала его. У Другого морда сначала вытянулась, глаза стали большими и круглыми, а потом он снова растянул рот в знаке веселья:

— С нами хочешь? Ну, пойдем, гулена!

Они спустились по лестнице и вышли в наружный мир.

Там было куда больше всякого, чем внутри! Яркий свет, резкие дуновения с непривычными запахами, чужие Другие, растения, похожие на плети и палки в горшках у окна, только такие большие, что и взглядом не охватить!

Когда Малыш вне себя от любопытства спрыгнул с Маминой спины, он по самое брюхо утонул в ковре со странным толстым, грубым, прохладным ворсом. Ворс кишел мелкими ползучими и летучими существами. За ними охотились существа чуть побольше — двулапые, прыгучие, с гладкой прилизанной шерсткой, круглыми блестящими глазками и торчащим твердым носом. Этим носом они хватали крошки в траве, мелких ползучих, а еще переговаривались пронзительными пискливыми голосами. Малыш прыгнул на одно такое существо — оно, отскочив, вдруг растопырило широкие верхние лапы, быстро-быстро замахало ими и улетело! Оторопев, Малыш проводил его глазами.

К другому прыгуче-летучему Малыш подкрался осторожно, ползком, и только примерился схватить его… как на него самого с воем ринулся кто-то шерстистый, усатый, с горящими круглыми глазами!

Страшный зверь огрел Малыша когтистой лапой, цапнул за ухо и попытался подмять под себя. Малыш от страха сам чуть не взвыл, но сумел, извернувшись, выдраться из лап врага и с шипением ударил его по морде, выпустив когти. Враг снова вцепилася зубами Малышу в ухо, Малыш укусил его за шею… И вдруг Мама грозно рявкнула прямо над ними!

Врага как ветром сдуло! Он умчался, задрав пушистый хвост. А Малыш кинулся к Маме за утешением. Мама лизнула его и позволила прыгнуть себе на спину. Другой же покачал своей большой головой и, погладив обоих, забормотал что-то ласковым голосом, обещавшим лишний кусочек мяса к ужину.

С тех пор Малыш всегда выходил гулять с Мамой и Другим. Он азартно охотился на ползучих, прыгучих и летучих, лазал по наружным растениям и уже никого не боялся: Мама охраняла его, прогоняя больших кусачих зверей, похожих на нее, и зверей поменьше, когтистых, усатых и хвостатых, похожих на самого Малыша. Если кто-то бросался на него, когда Мамы не было рядом, Малыш стремглав несся к ней и прятался у нее под брюхом или прыгал ей на спину. Уж там-то никто не посмеет тронуть его!

Однажды Малыш увлекся охотой на маленькую длиннохвостую, пискливую зверушку, вынюхивал ее возле норки и не заметил, как Мама куда-то ушла. Вдруг до него донеслось чужое злое рычание и мамин вскрик. Кто ее обидел?!

Малыш помчался на звуки. Незнакомый зверь, похожий на Маму, но крупнее, навалился на нее и трепал за холку. Мама вертелась, визжала, клацала зубами, но не могла вырваться от него.

Где же Другой?! Маме надо помочь!

Вихрем налетев на чужого, Малыш куснул его за ногу, но тот только громче рявкнул. Шерсть у Малыша вздыбилась, хвост задрался кверху. Подпрыгнув что было сил, Малыш всеми четырмя когтистыми лапам вцепился чужаку в морду. Взревев, тот выпустил Маму, стряхнул Малыша, щелкнул зубами прямо над ним. Чуть-чуть не поймал!

Малыш отскочил, прижал уши, зашипел яростно — пусть чужак дерется с ним, только Маму не тронет!

Чужой оглушительно рявкнул, снова занес над Малышом огромную слюнявую пасть… Но тут подоспел Другой, взревел не хуже чужого и огрел его палкой!

Свирепый зверь оказался трусом! От первого же удара он взвизгнул и убежал, поджав хвост.

Мама кинулась к Малышу, заботливо обнюхала его и с довольным ворчанием лизнула. В ответ лизнув ее в нос, Малыш гордо вскочил к ней на спину.

Маму в обиду он никому не даст! Пусть об этом знают все!

***

— Ну ты даешь, сосед! Это ж надо так кота выдрессировать!

— Да это не я, это Роська. Я ж вроде тебе рассказывал. Как-то по осени, в октябре еще, сижу вечерочком, телик смотрю. А Роська давай под дверью метаться. Думал, понос псину прихватил. Вышел с нею — она бегом на площадку к мусорке и в зубах несет мне что-то. Глянул — котенок крохотный, слепой еще! Видать, выкинул кто-то, а Роська сквозь дверь писк его услыхала. Ну и решила усыновить. Я его с неделю из пипетки молоком поил, потом ничего — глаза открылись, сам лакать научился. А Роська его грела-вылизывала, воспитывала, даже к горшку приучила — на унитаз дела свои делать. Не нравилось ей, как из лотка кошачьего воняет… Вот и получился у нее… кото-пес!

— Вот уж точно — кото-пес и есть!

Стоя у подъезда, двое мужиков с удовольствием смотрели, как по дорожке с достоинством шествует серая с рыжими подпалинами овчарка. На спине у нее ловко балансировал черный как смоль, слегка потрепанный, но гордый молодой кот.