ОффтопикПропуск в правительство звезды: Сун-ят-сену, Рабиндранат Тагору,
Вильсону, Керенскому.
Предложения
Законы быта да сменятся
Уравнениями рока.
Персидский ковер имен государств
Да сменится лучом человечества.
Мир понимается как луч.
Вы — построение пространств,
Мы — построение времени.
Во имя проведения в жизнь
Высоких начал противоденег
Владельцам торговых и промышленных предприятий
Дать погоны прапорщика
Трудовых войск
С сохранением за ними оклада
Прапорщиков рабочих войск.
Живая сила предприятий поступает
В распоряжение мирных рабочих войск.
21 апреля 1917
Кузнечик
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
чот все поутихли... а люди... а люди вона как умеютБойфренд Ивановой торговал элитной сантехникой.
На день рождения осчастливил Иванову крутым унитазом.
За треть цены.
В том смысле, что две трети – подарок.
Деликатная Иванова мысленно охнула, ибо треть сильно впечатлила, однако книжное воспитание не позволило ей отправить дарителя подальше, вместе с унитазом.
Бойфренд ивановскую треть пересчитал, посомневался над одной купюрой, но всё ж её принял, и сказал, Верунчик, по этому телефончику позвони, человечек придёт установит, я ему тоже звякну, скидку сделает.
Иванова сдуру позвонила.
Человечек пришёл, день провозился, пытаясь впихнуть престижный подарок в простонародный санузел, раскурочил весь кафель, первые два часа сдерживался, далее разговаривал исключительно матом и восклицательными знаками.
В том же стиле сообщил, вот тут заводской брак, ничего, со временем привыкнете, хоть убей, не пойму, на хрена вам эта гаргара сдалась?!
Скидку не сделал.
Бойфренд остался в прошлом, а в настоящем у Ивановой унитаз с пультом управления, крайне занимательной системой смыва, наводящей на мысль о засоре канализации, и нервным несговорчивым характером.
За два года Иванова почти привыкла.
А гости сильно пугаются, из туалета выходят бледные и молчаливые.
Другую Иванову попутал бес.
Такое случается даже с рассудительными особами.
Грандиозная распродажа, сумасшедшие скидки, почти даром, и Иванова вышла из магазина с говорящими весами, красивыми, нежно-фиалкового цвета.
Дома вспорхнула на них, вслушалась, всмотрелась, и, как сказано в одном романе, «гримаса непонимания и боли исказила её античные черты».
Если бы весы были предметом одушевлённым, то, узрев это искажение, в ужасе откусили бы грешный свой язык.
Увы, китайские производители плевать хотели на первый закон робототехники.
Иванова взяла себя в руки и стала думать.
Откуда, ну откуда взялись эти страшные цифры, если юбки не трещат и джинсы застёгиваются без усилий.
Спросила у интернета.
Интернет наговорил всякого-разного, но основной мыслью было – лишний вес может накапливаться в самых неожиданных местах, и ежели пустить всё на самотёк, то рано или поздно он проявится и в стратегических важных районах талии и попы.
Вспухнет – так выразился интернет.
Иванова пнула весы и занялась арифметикой.
Вычла, разделила в столбик, получилось, чтоб к лету не вспухло, надобно ежедневно терять по девяносто грамм.
Лучше по сто, но будем реалистами.
Следующая неделя стала адом.
Посторонний наблюдатель, заглянув в ивановский холодильник, решил бы, где-то рядом обитает принудительно-травоядное существо, очень злое.
Весы стояли насмерть, мерзким анорексичным голосом злорадно сообщали – фиг тебе, Иванова, а не похудение.
А в субботу к Ивановой забежала подруга.
Сказала, я ненадолго, давай кофе попьём, я тортик принесла.
Желудок Ивановой глухо застонал.
В унисон с самой Ивановой.
Погоди, сказала подруга, выслушав горестную историю, тут что-то не так, не вижу я на тебе этих килограммов, дай-ка на себе проверю, вчера в бассейне была, взвешивалась, что?! да не может быть!
Взгромоздились на весы вдвоём.
Весы озвучили прежнее.
Взвесили стопку книг, килограмм на двадцать.
Без изменений.
Иванова потом рассказывала, что редко когда в жизни испытывала такой прилив счастья, как в момент выбрасывания весов в мусорный ящик.
А вот ещё.
У третьей Ивановой живёт стиральная машина, очень своевольная, влюблена в мастера-ремонтника.
Мастер Пётрандреич приходит чаще друзей и родственников, стал своим человеком в доме, знает, где лежат тапки.
Иванова говорит, ты только представь, позавчера починили, проверили, а сегодня она уже огрызается!
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
Где шумели тихо ели,
Где поюны крик пропели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей.
Стая легких времирей!
Ты поюнна и вабна,
Душу ты пьянишь, как струны,
В сердце входишь, как волна!
Ну же, звонкие поюны,
Славу легких времирей!
Оффтопиксейчас придут добрые люди и скажут: «это хорошие стихи»
вы им на всякий случай не верьте
это не стихи
стихи — не это
Стихи - этокарамболь
Х
покидающий этот дождь не замедлит шаг,
уходя – уходи. махнёт головою русой –
мол, айда-ка
со мною туда, где лишь тем грешат,
что жалеют шары, боясь ошибиться лузой.
ты метнёшься
послушно вдаль вдоль чужих полей,
где такой карамболь, а тут хоть реви белугой
в унисон сквознякам, причитающим: не болей,
раз играешь с руки, не жалуйся и бей в угол.
пятый угол твоей страны с золотой канвой,
об которую бог прилежно сломал все иглы…
обними же меня на прощание – спит конвой
и бесстрашные мальчики снова играют в игры.
***
ближе к марту под тридцать –
ни туда, ни сюда.
здесь мороз, как патриций,
на окошке слюда,
за окошком Россия,
эбонитовый век –
сколько ни голоси я,
не кончается снег.
не кончается пустошь
душных зимних перин.
если сам не отпустишь,
не спасёт аспирин
ни от слёз, ни от жара.
грех искать новизну –
ночь полцарства отжала.
боже мой, на весну
налагающий вето,
до чего же ты слеп.
тень батального ветра
обживает свой склеп.
расскажи мне, подранок,
где ты силы берёшь
свет цедить из-под ранок
тех краплёных берёз,
что привыкли мы с детства
что есть сил обнимать.
не прощали эстетства
ни отец нам, ни мать.
жаль, что навык утрачен.
грустный русский джедай,
пожелай мне удачи.
пожелай. пожелай.
***
земля моя, впитавшая молитв
и горя на четыре жизни впрок,
куда ни наступи – везде болит
не ближний свет,
нелёгкий хлеб,
тяжёлый рок.
куда ни посмотри – везде метель
и, колокольчик как ни дребезжи,
из года в год всё та же канитель,
и эту тоже надо пережить.
когда ни оглянись – петляет след,
а ты всё ищешь
свой последний путь,
не запираешь дверь на шпингалет.
и кто-нибудь придёт когда-нибудь.
спи, родина, набату вопреки,
детей своих растерянно обняв –
два берега у каждой есть реки.
мы встретимся у вечного огня.
и я приду. нам есть, о чём молчать
глаза в глаза в наш суетливый век –
всем тем, кому не спится по ночам,
кому всё снится твой солёный снег.
***
выводя из себя, не держи меня за руки, брат.
дай ладоням запомнить податливый сумрак белёсый,
перебрать поименно сугробы напрасных утрат
и смотреть, и смотреть, как метель обнимает берёзы.
поклониться родным, между делом сходящим с ума,
и чужих не забыть, хладнокровно шагающих рядом.
перестать зарекаться – пусть будут тюрьма и сума,
лишь бы выстоял дом, изувеченный шалым снарядом.
тише, девочка спит, что есть сил обнимавшая мать,
на покрывшейся коркой земле, обернувшейся адом.
здесь, по слухам, война – вот и некому их поднимать,
обескровленных птиц, на лету искалеченных градом.
отпусти меня к ним, безмятежно не помнящим зла,
я смогу рассказать им,
что пропасть совсем не бездонна,
что и с той стороны было видно, как нежно несла
мирно спящую дочь на слабеющих крыльях мадонна.
перемирие, брат, фейерверк завершает концерт,
лишь бы нам не забыть это пение их горловое…
песня – тот же тоннель с неотчетливым светом в конце.
сколько долгих веков с непокрытой стоять головою
***
смотри, как часовой затянут пояс
сибиряки живыми не сдаются.
из города опять уходит поезд,
они здесь никогда не остаются.
и было бы нисколечко не жаль, но
в далёкие края из википедий
они увозят, просвистев прощально,
героев наших маленьких трагедий.
ковчег плацкартный, междометий грозди,
в багажных полках сумки и разгрузки,
умеют с детства каменные гости
петь на попутном, а молчать по-русски.
кто – семечек купив у бабы клавы,
кто – загрузившись огненной водою,
они, беспечно сдвинув балаклавы,
делиться станут хлебом и бедою,
а то – хвалиться арсеналом скудным
трофейных снов про море, эвкалипты.
а ты стоишь под куполом лоскутным
и только повторяешь – эка, влип ты.
всех где-то ждут в какой-нибудь вероне,
за что же втоптан в снежный мегаполис
ты, белым обведённый на перроне?
из города опять уходит поезд.
***
ты уверен, что это ещё не обстрел?
отчего же тогда чувство локтя острей,
что ж так плотно зашторены окна
и пророки вдруг разом сомкнули уста.
ты обил все пороги, ты слишком устал,
словно пуля твой ищет висок, но
ты идёшь ей навстречу, весёлый дикарь,
даже в детстве тебя не учили тикать,
а теперь-то и вовсе не шутка –
ты пахал и ни с кем не хотел враждовать,
но ты слышал – солдатская плачет вдова
безысходно, протяжно и жутко.
беглый пленник чужих виртуальных сетей,
ты не знал, что теперь тут хоронят детей –
плачут так, словно Бог небо выжал,
на расхристанный мир наводя марафет.
видишь – падает, падает тень на лафет.
надо, чтобы ты всё-таки выжил.
а я постигаю… постигаю
Сун-ят-сену, Рабиндранат Тагору,
Вильсону, Керенскому.
Предложения
Законы быта да сменятся
Уравнениями рока.
Персидский ковер имен государств
Да сменится лучом человечества.
Мир понимается как луч.
Вы — построение пространств,
Мы — построение времени.
Во имя проведения в жизнь
Высоких начал противоденег
Владельцам торговых и промышленных предприятий
Дать погоны прапорщика
Трудовых войск
С сохранением за ними оклада
Прапорщиков рабочих войск.
Живая сила предприятий поступает
В распоряжение мирных рабочих войск.
21 апреля 1917
Кузнечик
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
Заклятие смехом
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!
Смейево, смейево!
Усмей, осмей, смешики, смешики!
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
На день рождения осчастливил Иванову крутым унитазом.
За треть цены.
В том смысле, что две трети – подарок.
Деликатная Иванова мысленно охнула, ибо треть сильно впечатлила, однако книжное воспитание не позволило ей отправить дарителя подальше, вместе с унитазом.
Бойфренд ивановскую треть пересчитал, посомневался над одной купюрой, но всё ж её принял, и сказал, Верунчик, по этому телефончику позвони, человечек придёт установит, я ему тоже звякну, скидку сделает.
Иванова сдуру позвонила.
Человечек пришёл, день провозился, пытаясь впихнуть престижный подарок в простонародный санузел, раскурочил весь кафель, первые два часа сдерживался, далее разговаривал исключительно матом и восклицательными знаками.
В том же стиле сообщил, вот тут заводской брак, ничего, со временем привыкнете, хоть убей, не пойму, на хрена вам эта гаргара сдалась?!
Скидку не сделал.
Бойфренд остался в прошлом, а в настоящем у Ивановой унитаз с пультом управления, крайне занимательной системой смыва, наводящей на мысль о засоре канализации, и нервным несговорчивым характером.
За два года Иванова почти привыкла.
А гости сильно пугаются, из туалета выходят бледные и молчаливые.
Другую Иванову попутал бес.
Такое случается даже с рассудительными особами.
Грандиозная распродажа, сумасшедшие скидки, почти даром, и Иванова вышла из магазина с говорящими весами, красивыми, нежно-фиалкового цвета.
Дома вспорхнула на них, вслушалась, всмотрелась, и, как сказано в одном романе, «гримаса непонимания и боли исказила её античные черты».
Если бы весы были предметом одушевлённым, то, узрев это искажение, в ужасе откусили бы грешный свой язык.
Увы, китайские производители плевать хотели на первый закон робототехники.
Иванова взяла себя в руки и стала думать.
Откуда, ну откуда взялись эти страшные цифры, если юбки не трещат и джинсы застёгиваются без усилий.
Спросила у интернета.
Интернет наговорил всякого-разного, но основной мыслью было – лишний вес может накапливаться в самых неожиданных местах, и ежели пустить всё на самотёк, то рано или поздно он проявится и в стратегических важных районах талии и попы.
Вспухнет – так выразился интернет.
Иванова пнула весы и занялась арифметикой.
Вычла, разделила в столбик, получилось, чтоб к лету не вспухло, надобно ежедневно терять по девяносто грамм.
Лучше по сто, но будем реалистами.
Следующая неделя стала адом.
Посторонний наблюдатель, заглянув в ивановский холодильник, решил бы, где-то рядом обитает принудительно-травоядное существо, очень злое.
Весы стояли насмерть, мерзким анорексичным голосом злорадно сообщали – фиг тебе, Иванова, а не похудение.
А в субботу к Ивановой забежала подруга.
Сказала, я ненадолго, давай кофе попьём, я тортик принесла.
Желудок Ивановой глухо застонал.
В унисон с самой Ивановой.
Погоди, сказала подруга, выслушав горестную историю, тут что-то не так, не вижу я на тебе этих килограммов, дай-ка на себе проверю, вчера в бассейне была, взвешивалась, что?! да не может быть!
Взгромоздились на весы вдвоём.
Весы озвучили прежнее.
Взвесили стопку книг, килограмм на двадцать.
Без изменений.
Иванова потом рассказывала, что редко когда в жизни испытывала такой прилив счастья, как в момент выбрасывания весов в мусорный ящик.
А вот ещё.
У третьей Ивановой живёт стиральная машина, очень своевольная, влюблена в мастера-ремонтника.
Мастер Пётрандреич приходит чаще друзей и родственников, стал своим человеком в доме, знает, где лежат тапки.
Иванова говорит, ты только представь, позавчера починили, проверили, а сегодня она уже огрызается!
и ещё есть многа
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
Где шумели тихо ели,
Где поюны крик пропели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей.
Стая легких времирей!
Ты поюнна и вабна,
Душу ты пьянишь, как струны,
В сердце входишь, как волна!
Ну же, звонкие поюны,
Славу легких времирей!
и не постигли???
вы им на всякий случай не верьте
это не стихи
стихи — не это
Х
покидающий этот дождь не замедлит шаг,
уходя – уходи. махнёт головою русой –
мол, айда-ка
со мною туда, где лишь тем грешат,
что жалеют шары, боясь ошибиться лузой.
ты метнёшься
послушно вдаль вдоль чужих полей,
где такой карамболь, а тут хоть реви белугой
в унисон сквознякам, причитающим: не болей,
раз играешь с руки, не жалуйся и бей в угол.
пятый угол твоей страны с золотой канвой,
об которую бог прилежно сломал все иглы…
обними же меня на прощание – спит конвой
и бесстрашные мальчики снова играют в игры.
***
ближе к марту под тридцать –
ни туда, ни сюда.
здесь мороз, как патриций,
на окошке слюда,
за окошком Россия,
эбонитовый век –
сколько ни голоси я,
не кончается снег.
не кончается пустошь
душных зимних перин.
если сам не отпустишь,
не спасёт аспирин
ни от слёз, ни от жара.
грех искать новизну –
ночь полцарства отжала.
боже мой, на весну
налагающий вето,
до чего же ты слеп.
тень батального ветра
обживает свой склеп.
расскажи мне, подранок,
где ты силы берёшь
свет цедить из-под ранок
тех краплёных берёз,
что привыкли мы с детства
что есть сил обнимать.
не прощали эстетства
ни отец нам, ни мать.
жаль, что навык утрачен.
грустный русский джедай,
пожелай мне удачи.
пожелай. пожелай.
***
земля моя, впитавшая молитв
и горя на четыре жизни впрок,
куда ни наступи – везде болит
не ближний свет,
нелёгкий хлеб,
тяжёлый рок.
куда ни посмотри – везде метель
и, колокольчик как ни дребезжи,
из года в год всё та же канитель,
и эту тоже надо пережить.
когда ни оглянись – петляет след,
а ты всё ищешь
свой последний путь,
не запираешь дверь на шпингалет.
и кто-нибудь придёт когда-нибудь.
спи, родина, набату вопреки,
детей своих растерянно обняв –
два берега у каждой есть реки.
мы встретимся у вечного огня.
и я приду. нам есть, о чём молчать
глаза в глаза в наш суетливый век –
всем тем, кому не спится по ночам,
кому всё снится твой солёный снег.
***
выводя из себя, не держи меня за руки, брат.
дай ладоням запомнить податливый сумрак белёсый,
перебрать поименно сугробы напрасных утрат
и смотреть, и смотреть, как метель обнимает берёзы.
поклониться родным, между делом сходящим с ума,
и чужих не забыть, хладнокровно шагающих рядом.
перестать зарекаться – пусть будут тюрьма и сума,
лишь бы выстоял дом, изувеченный шалым снарядом.
тише, девочка спит, что есть сил обнимавшая мать,
на покрывшейся коркой земле, обернувшейся адом.
здесь, по слухам, война – вот и некому их поднимать,
обескровленных птиц, на лету искалеченных градом.
отпусти меня к ним, безмятежно не помнящим зла,
я смогу рассказать им,
что пропасть совсем не бездонна,
что и с той стороны было видно, как нежно несла
мирно спящую дочь на слабеющих крыльях мадонна.
перемирие, брат, фейерверк завершает концерт,
лишь бы нам не забыть это пение их горловое…
песня – тот же тоннель с неотчетливым светом в конце.
сколько долгих веков с непокрытой стоять головою
***
смотри, как часовой затянут пояс
сибиряки живыми не сдаются.
из города опять уходит поезд,
они здесь никогда не остаются.
и было бы нисколечко не жаль, но
в далёкие края из википедий
они увозят, просвистев прощально,
героев наших маленьких трагедий.
ковчег плацкартный, междометий грозди,
в багажных полках сумки и разгрузки,
умеют с детства каменные гости
петь на попутном, а молчать по-русски.
кто – семечек купив у бабы клавы,
кто – загрузившись огненной водою,
они, беспечно сдвинув балаклавы,
делиться станут хлебом и бедою,
а то – хвалиться арсеналом скудным
трофейных снов про море, эвкалипты.
а ты стоишь под куполом лоскутным
и только повторяешь – эка, влип ты.
всех где-то ждут в какой-нибудь вероне,
за что же втоптан в снежный мегаполис
ты, белым обведённый на перроне?
из города опять уходит поезд.
***
ты уверен, что это ещё не обстрел?
отчего же тогда чувство локтя острей,
что ж так плотно зашторены окна
и пророки вдруг разом сомкнули уста.
ты обил все пороги, ты слишком устал,
словно пуля твой ищет висок, но
ты идёшь ей навстречу, весёлый дикарь,
даже в детстве тебя не учили тикать,
а теперь-то и вовсе не шутка –
ты пахал и ни с кем не хотел враждовать,
но ты слышал – солдатская плачет вдова
безысходно, протяжно и жутко.
беглый пленник чужих виртуальных сетей,
ты не знал, что теперь тут хоронят детей –
плачут так, словно Бог небо выжал,
на расхристанный мир наводя марафет.
видишь – падает, падает тень на лафет.
надо, чтобы ты всё-таки выжил.
я понимаю