О "литературных" нобелевках

Опять тут пошёл по ценность «творчества» Алексиевич, нашего свеженазначенного лауреата.

И совсем случайно вот тут наткнулся на чудную статью в тему

В начале 60-х Клайв Льюис, известный нам как автор «Хроник Нарнии», пытался выдвинуть своего друга и коллегу Джона Толкина на Нобелевскую премию по литературе. Ничего не получилось. Шведские академики заявили, что книги Толкина «ни в коей мере нельзя назвать прозой высшего класса». А ведь это произошло в тот момент, когда мир переживал свой первый «толкиновский бум». Потом был второй и третий, связанный с экранизацией «Властелина колец». Он не прекратился и по сю пору. В Турции, например, под стражу заключен врач, который всего лишь разместил серию забавных фотографий, сравнивающих мимику персонажа Толкина Горлума и президента Турции Эрдогана. Отсутствие премии никак не мешает покойному английскому классику и сегодня властвовать над умами миллионов.

Поэтому, когда Ирина Макридова на шведском радио заявляет, что в России с настороженностью относятся к литературному Нобелю потому, что в свое время эту премию не получил Лев Толстой, это вызывает искреннее недоумение. Россия — литературоцентричная страна. У нас ценят не только своих авторов. У нас помнят, что нобелевку не получил не только Толстой.   Без нее спокойно закончил жизнь на девяносто втором году Сомерсет Моэм (помните, как прекрасно играла Вия Артмане в советской экранизации его «Театра»?). Без нее обошелся Марсель Пруст. Живет без нее себе поживает Патрик Зюскинд, автор всемирно известного «Парфюмера», тоже, надо сказать, человек немолодой, ровесник Алексиевич. Не получал премии Умберто Эко, который писал о Борхесе, который тоже премии не получал. В целом, мировая литература и без Шведской академии чувствует себя вполне благополучно.

Известное дело: за один век скандинавские академики могут осчастливить всего лишь одну сотню авторов, а ведь надо блюсти разные политесы при этом. Книги пишут и в Полинезии — так что же, прикажете не давать, даже если их только там и читают? Политкорректность нобелевки, ее политическая направленность давно ни для кого не новость. Из тех авторов, которые писали на русском языке, три премии получили эмигранты, не проживавшие на территории России в момент награждения, одну получил Пастернак за роман, изданный за рубежом (в результате чего под давлением властей был вынужден от премии отказаться). И даже Шолохову премию вручили со специальной оговоркой — не за все творчество, как обычно, а конкретно за роман «Тихий Дон» (и сразу же десятки западных статей, оспаривавших авторство романа).

Так что, в случае Алексиевич мы не имеем ничего нового. Премию выдали по идеологическим причинам человеку, который и прозы-то никогда не писал. Ни низкой, ни высокой, никакой. И ни пьес, ни стихов. Казалось бы, можно было найти более подходящую кандидатуру, даже исходя из предложенных параметров: женщина, либералка, противница российской власти. Есть Татьяна Толстая, например. Но она, конечно, никогда бы не произнесла речь, подобную той, которую произнесла Алексиевич. Хорошо, можно было бы наградить Людмилу Улицкую. Она бы произнесла. Так и почему же не она?

Здесь надо отдать должное иезуитству Нобелевского комитета. Нельзя было давать премию гражданке России. Хитрый Путин тут же присвоил бы ее себе, поздравил бы автора, пригласил бы в Кремль. Не идти? Да как-то глупо. В застенки никто не тащит. Наоборот — дарят букеты и зовут на федеральные каналы. Поэтому выбор и пал на Алексиевич. Премия досталась Белоруссии, а не России. Вместе с тем, книги Алексиевич написаны на русском и в речи своей она больше говорит о русских, чем о ком-либо еще. Этот хитрый трюк использует не только Нобелевский комитет. Он характерен для многих бывших граждан Советского Союза, живущих сегодня в ближнем зарубежье. «К нам вы не лезьте, мы независимые, а вот о вас мы будем рассуждать со знанием дела — мы же из Союза, все об этих русских знаем и готовы рассказать о них всему остальному миру». Так, как мир должен услышать. Привычное: Сталин, водка, гулаг, балалайка, тысячелетние рабы в ушанках с огромными красными звездами.

Вот Алексиевич и рассказывает, пользуясь для этого самой высокой литературной трибуной, возможной в этом мире. И мир слушает и, успокаиваясь, говорит себе: «Ну, мы приблизительно так и думали».

01.jpg

Многие, комментируя нобелевскую речь Алексиевич, особое внимание обращали на русофобию этого выступления. Честно говоря, никакой особенной русофобии я там не увидела. Во всяком случае, ее много меньше, чем в привычном потоке западной или нашей либеральной прессы. Алексиевич пользуется дешевым, в общем, приемом: это не она говорит о русских, а, якобы, сами русские рассказывают о себе. Это они авторусофобы, не она. Она-то всех жалеет.

Поэтому, на мой взгляд, у речи лауреата-2015 две основных составляющих. Во-первых, Алексиевич постоянно оправдывается за то, что она не писатель, пытаясь доказать: то, что она делает в современном мире и есть подлинная литература. Во-вторых, она старательно как школьница-комсомолка втискивает в свое послание все расхожие штампы о России, как раньше отличницы в белых фартучках пытались втиснуть все необходимые цитаты из Ленина в сочинение. Иначе не похвалят. Зачем это нужно? Да кто ж в школе о таких вещах думает, когда надо заслужить «пятерку»?

И вот здесь, именно в ее речи, на поверхность выплывает самая неприглядная правда. Светлана Алексиевич вопиюще бездарна. Это, как раньше говорили, торжествующая серость. У человека абсолютная литературная глухота: на слово, на ассоциации, на аллюзии. Алексиевич: «Флобер говорил о себе, что он человек — перо, я могу сказать о себе, что я человек — ухо». Понятно, что Светлана Александровна хотела донести до нас этим пассажем. Что она, мол, слушает маленьких людей вокруг и слышит их. Получился же в итоге анекдот. Помните? Акушерка говорит молодому отцу: «Не пугайтесь, ваш ребенок родился без ручек и без ножек». Отец хватается за сердце. Акушерка продолжает: «Головы у него тоже нет». Несчастный отец спрашивает: «А что же есть?» Ему выносят и подают огромное ухо. Отец качает его и причитает: «Деточка моя!». — «Не кричите, оно глухое».

Собственно, в этом и есть вся суть творчества Алексиевич. Она слушает, быть может, да, но ничего не слышит и не понимает. Все герои ее интервью стилистически изъясняются совершенно одинаково. Старые, молодые, ветераны Великой Отечественной и ветераны Афганистана, женщины, мужчины — все они до одного придуманы, все это бесконечно фальшиво. Все ее герои говорят навзрыд, все они бесконечно страдают. Этот жанр в нашей литературе всегда назывался «вагонная песня». А прокурор узнал в ней свою дочь. Это было во вторник. Сопливый пересказ ужасов войны для теток, считающих себя интеллигентками. Сами посудите, вот один из пересказов писательницы о женщине-санинструкторе, которая двигалась зимой через Ладожское озеро ночью и вдруг начался обстрел. Санинструктор схватила раненого и рассказывает: «Тащу его мокрого, голого, думала одежду сорвало. А на берегу обнаружила, что притащила огромную раненую белугу. И загнула такого трехэтажного мата — люди страдают, а звери, птицы, рыбы — за что?» Жутким смехом хохочет Станиславский. Не верю! Не верю! Алексиевич вообще знает, как выглядит белуга, какова она на ощупь? Но даже если допустить, что ей протравили армейскую байку, то реакция санинструктора целиком и полностью выдумана манерной дамой. На войне, под Ленинградом, притащить белугу размером с человека — тут не до трепетных размышлений Андрея Болконского, тут уха, еда и жизнь для всех. Огромная удача.

Собственно, так и во всем остальном. «Она пугает, а нам не страшно». Ведьма из Блэр какая-то на материалах бесед с ветеранами. Помимо литературной глухоты у Алексиевич еще и абсолютная глухота историческая. Модную на Западе эпоху Сталина она старательно пытается натянуть аж до конца 80-х. О Чернобыле она пишет: «Утром все жадно хватали газеты и тут же откладывали их с разочарованием — шпионов не нашли. О врагах народа не пишут. Мир без шпионов и врагов народа был тоже не знаком». Помилуйте, кто-нибудь из вас, кто помнит события тех лет, открывал газету с надеждой найти там врагов народа? Мир без них был вам незнаком? Какое, милые, тысячелетие на дворе описывает нам Алексиевич? Да лживое, вот какое. Там уже коммунист Ходорковский вовсю к бизнесу примеривался, а она все о врагах народа поет.

Владимир Набоков: «Пошлость особенно сильная и зловредна, когда фальшь не лезет в глаза и когда те сущности, которые подделываются, законно или незаконно относят к высочайшим достижениям искусства, мысли или чувства. Пошлость — это не только откровенная макулатура, но и мнимо значительная, мнимо красивая, мнимо глубокомысленная, мнимо увлекательная литература». По-моему, это беспощадная и наиболее справедливая оценка творчества Алексиевич из всех возможных. Впрочем, чтобы изготавливать подделки, на которые клюют, тоже требуется недюжинный талант. Чтобы переработать массу книжных цитат, отрывочных образов из фильмов, стертых ужастиков в нечто, что можно было бы выдать интеллигентной публике за голос народа, надо приложить усилия. Однако нитки лезут. Вот Алексиевич приводи народную фразу: «Два главных русских слова: война и тюрьма. Своровал, погулял, сел… вышел и опять сел...». Трогательно, да? Узнаете? Слеплено из поговорки о суме и о тюрьме и цитаты из фильма «Джентльмены удачи»: «Украл, выпил, в тюрьму… Украл, выпил, в тюрьму. Романтика».

И вот все это потоком с Нобелевской трибуны. Студенты потом будут изучать.

Особенно остро в минуты после прочтения речей, подобных речи лауреатки, ощущаешь, как нам не хватает все-таки собственной национальной интеллигенции. Не зеркала революции, а зеркало нашей современной жизни, которое бы показало нас миру такими, какие мы есть. Не приукрашивая, но и не выдавая очередную унылую карикатуру. Чтобы нас услышали не ухо Алексиевич, не Ухо Москвы, а другие народы. Такие же, как и мы. Мы очень по этому соскучились. Но на трибуну опять лезет Горлум и квакает: «гулаг, гулаг, моя прелесссть, гулаг». ©