3. Матти переезжает в столицу

Переезд Матти Хассельгрена в Хельсинки проходил довольно эмоционально. Он прожил в своем городке всю жизнь − почти двадцать пять лет. Покидать родные края было непросто − как будто выдергиваешь корни из земли, со скрипом, с болью. Но Матти понимал, что это необходимо. Да, он уезжает в столицу, зато его город в скором времени окажется на карте мира! Все будут славить место, где появился на свет сам Матти Хассельгрен. Он подумал и решил, что не стоит перед отъездом делать уборку − пусть все останется на своих местах, когда из этой квартиры решат смастерить музей памяти великого рок-музыканта… Хотя почему памяти? Матти же будет жив, молод и прекрасен, когда этот музей решат открыть! Музей славы Матти Хассельгрена, вот как он будет называться. А может, взять себе сценический псевдоним? Никки Сикс… Мате Хасс… Ладно, об этом он подумает потом.

А сейчас ему нужно было проститься не только с квартирой. Все по нему здесь будут тосковать, это точно. Он как будто освещал это унылое местечко своим присутствием, сиянием своего таланта, своим добрым и отзывчивым характером, своей красотой и скромностью. Как они тут все будут без него? У Матти даже сжалось сердце, ему вовсе не хотелось видеть убитые горем лица. Хорошо, что он никому не сказал о своем отъезде. Правда, одного горюющего лица ему не избежать...

− Эмми, − осторожно начал он. − Не нужно сцен, и, пожалуйста, никаких слез! Я должен уехать, чтобы…

Чуть полноватая блондинка, не отрываясь от ноутбука, что стоял у нее на коленях, кивнула:

− Ок.

Она делает вид, что поглощена разглядыванием фотографий какого-то качка на «майспейс», но он-то знал, что она готова броситься к нему, повиснуть на шее и, заливая слезами его плечо, умолять остаться. Ну почему великим людям суждено доставлять простым смертным столько страданий? Он вовсе не выбирал себе такой судьбы.

«Господи, ну чего он стоит?» − нетерпеливо думала Эмми. − «Хотела сказать ему на неделе, чтобы выметался, а тут вот оно как удачно вышло…»

− Может быть, тебе такси до вокзала вызвать? − спросила она, по-прежнему не отрываясь от компьютера.

Он покачал головой, возвращаясь из возвышенных дум о нелегкой судьбе великих творцов.

− Лате за мной приедет… А вот, кстати, и он! − воскликнул Хассельгрен, увидев черную машину, въезжающую к ним во двор. Он сразу же заметно повеселел.

− Не нужно провожать, я не выношу долгих прощаний, дело не в тебе, дело во мне! − скороговоркой проговорил Матти, подхватывая свою гитару, поспешно надевая рюкзак и поднимая коробку с дисками. Затем он так же торопливо поцеловал Эмми в губы (она продолжала смотреть на экран) и полетел к двери на крыльях счастья.

− Эмми, − торжественно бросил он на прощание. − Ты можешь остаться жить тут… Потом будешь смотрителем в музее славы!

− В каком еще музее? Это вообще мой дом, придурок, − хмыкнула девушка, но Матти уже был на улице.

− Лате! − радостно завопил он, взволновав всех окрестных собак.

− Мате! − так же радостно воскликнул Лаури, распахивая дверь машины.

Они тут же бросились друг другу в объятия, словно братья, разлученные в раннем детстве и нашедшие друг друга спустя долгие, наполненные тоской и одиночеством, годы. Хотя нет, даже такие братья и то вели бы себя куда сдержаннее, чем Лате и Мате, которые расстались всего-то пару суток назад. Но когда у двух людей происходит такое единение душ, такое удивительное понимание, кто мы такие, чтобы указывать им как себя вести? Они кричали как ненормальные, растревожив еще спящий городок, в порыве чувств разбросали все вещи Матти по заснеженной лужайке и сами чуть было не свалились на землю.

В машине Лате участливо дотронулся до его руки и спросил:

− Как твоя девушка?

Матти вздохнул.

− Конечно, ей было трудно пережить расставание. Женщины… Я надеюсь, Эмми не будет сходить с ума и не сядет на иглу.

Но когда они уже въезжали в вечерний Хельсинки, нелегкие судьбы великих людей и их спутниц, вынужденных отпускать этих вольных птиц в большой полет, были давно позабыты. Лате притормозил у «Р−Киоски» и вернулся с парой ящиков пива и пиццей. Затем они поехали домой. Вернее, на квартиру, которую снимал Лате, но Матти уже заранее определил ее как свой дом. Был чудесный зимний вечер, один из таких, которые особенно приятно провести в хорошей компании. Ребята посидели в сауне, выпили пива, порадовали немного соседей, подражая Тарье Турунен и отчаянно завывая на балконе, и наконец, усталые, завалились на кровать Лате. Матти поначалу собирался спать на диване, но до него было слишком далеко идти. К тому же в такую холодную финскую зиму куда уютнее, когда рядом валяется Лате, горячий как печка.

− Я во сне кусаюсь и выкручиваю соски, − предупредил Матти его милый басист, пододвигаясь ближе.

Матти хотел было уточнить, кому он их выкручивает, себе или соседу по койке, но Лате уже спал.

За окном снежинки исполняли свой плавный танец под луной. Стояла небывалая тишина, лишь легкий сквозняк катал жестяную банку «Золота Лапландии» по полу, и она издавала приятный мелодичный звук. Матти тоже вскоре одолел сон, и спал он крепко, несмотря на то, что Лате действительно всю ночь хватал его за грудь и норовил укусить за плечо.