Всех сожру...

олстые мохнатые лапы свешивались с дубовой ветви прямо над тропой. Не проехать, не пройти — зацепит. Хозяин тела, удобно расположившись, сладко спал, тихонько подхрапывая. Добрыня Никитич наклонился, пытаясь проскользнуть под лапами…

— Правильно делаешь, мил человек, — вдруг раздалось над самым ухом, — мне кланяться надо…

От неожиданности путник резко выпрямился, впечатываясь головой в ветвь, только гул прошел по дубраве, да как ветром сдуло с ветки большущего рыжего кота. Тот шмякнувшись на землю, неодобрительно посмотрел на богатыря.

— А вот так-ссс больше не делай! — почти прошипел котище, сверкая зелеными глазами, и потерев лапой бок, продолжил:

— Да ты и не сделаешь… — и усмехнулся, облизываясь.

— Так прости путника, уважаемый, — проговорил Добрыня, — не хотел твой сон потревожить. Да не вышло. Не серчай.

Кот молча разглядывал богатыря, Добрыня так же молча оглядывал кота. Рыжий сидел ровно посредине тропы, опять не обойти, не объехать. И двигаться не собирался. Сколько бы эти переглядки длились неведомо, терпения у обоих хватало, но тут вмешались не иначе как боги, в лице, т.е. в морде добрыниного коня. Тот, потянувшись к коту, фыркнул на мохнатого и заржал.

— Какой наглый у тебя конь, путник, — проворчал кот, шарахаясь от лошадиного оскала, — никакого уважения к волшебным существам! Вот рассержусь и сожру!

— Да, что ты, батюшка, нельзя его жрать, как же я дальше-то поеду? — спросил Добрыня, старательно пряча усмешку в усах. И продолжил — Ты что ли голоден? Так давай пообедаем?

— И тебя сожру, — продолжал кот, неодобрительно косясь на богатыря, — и обед твой мне на один укус…

— Да неужто на один? — удивился Добрыня, — да у меня котомка полна: и хлебы, и мясо вяленое, и рыбка запечённая, и творог утренний, и… — глядя на загоревшиеся кошачьи глаза богатырь усилил нажим, — и сала шматок… большой такой, тяжелый… а рыбу-то, как есть надо быстрее съесть, а то пропадет, вон жара какая стоит…

— Рыбка, говоришь? — спросил кот, — жареная? Карасики?

И не удержавшись облизнулся.

— Ну да, — подтвердил Добрыня, — караси в сметане запечённые… — слезая с коня и ведя того в просвет между деревьями на маленькую полянку.

— Ох, пропадут! — взвыл кот, семеня за богатырем.

— Так не переживай, батюшка, — успокаивал Добрыня, — не дадим пропасть, насладимся трапезой, да беседой доброй…

Проезжающему путнику открылась бы занимательная картина. На крохотной полянке посреди дубравы удобно расположилась удивительная парочка. Большой пушистый, яркий как солнце кот, да рядом с ним тоже не маленький мужчина. И они негромко беседовали, расправляясь попутно и с карасиками, и с салом… Только иногда доносилось:

— И что станут кормить?

— Токмо людей жрать нельзя будет…

— А почет и уважение?

— И детишек заведешь, такие рыженята любому любы будут…

— А в подвале не запрут?

— А уж сказки твои записывать будут, да детям рассказывать из века в век…

***

На двор Киево-Печерского монастыря въехал богатырь русский Добрыня Никитич. Удивленно глядел на него, встречающий игумен. Спешившись и поклонившись отцу духовному, достал богатырь из короба заплечного большого рыжего котищу, и подал со словами:

— Подарок прими, батюшка, от сердца чистого, на радость люду доброму, на славу Руси великой!

Кликнул игумен отрока молодого, передал из рук в руки подарок мохнатый, да приказал сторожить, с лаской заботиться… И смотрели два мужа, сединой уже убеленные, как идет через монастырский двор мальчик с пушистым котом, только и слышалось:

— Слышал? Лелеять и холить! А то сожру…

— Да неужто? И не подавишься? А тебя как зовут-то? Ух ты! Баюн? Тот самый? Правда, не врешь?..

Кандинский 2.1 и я)