Home, sweet home - Армант, Илинар

Рыжий, усатый, настоящий красавец — он сидел аккурат за циферблатом, что-то лениво пережёвывая.

Многим это «что-то» показалось бы отвратительным на вкус, но Усач жевал не без аппетита. Да и резкий запах в часах тоже не приносил ему никаких неудобств. Если вспомнить предыдущие поколения — то предки и в обморок падали от подобной вони, и отравления были со смертельным исходом, а теперь? Теперь в их племени куда больше тех, кто приобрёл склонность к вредным привычкам, кто от подобной дряни ещё и удовольствие научился получать. А уж какое поколение-то вырастает здоровое — любо-дорого посмотреть! И Усач довольно глянул на резвящуюся ребятню.

— Пётр Васильич? — несмотря на то, что они были женаты почти двадцать лет, обращались супруги друг к другу исключительно на «вы» и по имени-отчеству, — опять часы встали! Посмотрели бы?

— И не подумаю, — недовольно засопел супруг, — если бы не ваша глупая привязанность к этой рухляди, я бы давно отнёс их на помойку. Не часы, а тараканья обитель!

— Значит, нужно их снова почистить. И не далее, как позавчера, я услышала от Марьи Семёновны о новом чудо-средстве. Может быть, и нам стоит его попробовать?

— Хватит! — Пётр Васильевич вскочил с дивана и нервно зашагал по комнате. — Хватит! Вспомни, сколько мы уже перепробовали этих чудо-средств? А они жрут и только толстеют! Нет! Сегодня же ночью отволоку часы на помойку!

Пётр Васильевич сдержал своё слово. Сразу после выпуска последних новостей, он оторвал часы от пола и, не обращая внимания на всхлипы жены, нежно гладившую часы на прощанье, потащил их к двери. Осторожно приоткрыл её и, прислушавшись — не идёт ли кто? — вытащил часы на лестницу. Часы были довольно тяжёлые и пахли давно ушедшей эпохой. «Ещё бы не быть им тяжёлыми — в них не иначе пуд тараканов», — подумал Пётр Васильевич и замер, услышав, как внизу открылась дверь. Перегнувшись через перила, он увидел соседа — мужа, как раз той самой Марьи Семёновны. Сосед, надрываясь, волок какой-то шкаф, похожий на кухонный. «Хе-хе, — довольно хохотнул про себя Пётр Васильевич, — вот тебе и новое чудо-средство». За соседом он спускаться не стал, подождал, пока тот вернётся с улицы, и лишь потом продолжил свой путь.

Дотащив часы до помойки, Пётр Семёнович ахнул! Это была не помойка — это был мебельный склад. Одно из кресел показалось ему знакомым — сколько раз он в нём сидел, приходя в гости к Виктору Ивановичу. Правда, после этого он всегда странно почёсывался. «Клопы! — догадался Пётр Васильевич. — Ну, точно! Значит, меня кусали клопы — тараканы-то не кусаются…»

— Ой, горе, ой, горе-то какое! — Усачиха бегала по шестерёнкам, горестно заламывая за спину усы, — как же теперь жить-то будем? Это сейчас тепло, а потом? Нет! Что хочешь делай, а ищи какой-нибудь выход!

Впрочем, бегала не она одна. Кругом паниковали их сородичи, пусть прежде незнакомые, а также и другие существа, с кем раньше особо не дружили, но с кем теперь их сплотила общая беда.

— Ну, а что я могу сделать? Не могу же я переставить наш дом обратно в квартиру! А, впрочем… Если все — да как возьмёмся, то… Чем чёрт не шутит?..

На следующий день, гулявший во дворе дядя Ваня, более известный всем, как «пьянчужка из сороковой квартиры», с удивлением и ужасом увидел, как по стене дома ползёт мебель. Стояла жара, и почти все окна были распахнуты настежь. Первым ползло кресло, за ним довольно шустро поднимались часы с маятником, обогнав по пути тяжёлый кухонный шкаф… Первым своей цели достигло, всё-таки, кресло и, проломив раму, скрылось в квартире на третьем этаже.

«Допился!.. — подытожил увиденное дядя Ваня.

Вернувшись с работы, Пётр Васильевич нашёл жену в невменяемом состоянии. Она тыкала пальцем в часы, которые непонятным образом вновь стояли в комнате, смеялась, плакала и, впервые называя мужа по имени и на «ты», без конца повторяла:

— Петенька! Видишь, видишь? Дедушка! Это дух дедушки! Он рассердился! Как ты мог выбросить его любимые часы?! Как ты мог? Я стою у окна, смотрю… а часы! Они пришли по воздуху! Это дух дедушки — это его дух!.. Есть, есть жизнь после смерти! Есть!

«Конечно, есть, — думал Усач, приводя себя в порядок, — я же живой, а совсем недавно, когда тащили, был уверен, что уже умер…»