№ 8 Гофер Кира

— Многих ты похоронил, — я киваю на свежие могилы. — Неужели все от голода умерли?
— Да нет, — отвечает толстяк, по-хозяйски подрубая траву по краям ямы. — От голода еще не успели. Все больше от дурости. Этот вот, — он машет лопатой, указывая на потрепанный мешок рядом с ямой, — от старости.
Я подхожу к мешку, раздвигаю складки мешковины. Наружу высовывается серый острый нос.
— Старый Саймон! Но как?
— Я ж говорю, от старости, — бурчит толстяк.
Откидываю мешковину и сосредотачиваюсь. Нет! От старости бы умер — шел бы фон от всего тела, а тут четко видно, что сердце не выдержало.
Поворачиваюсь к толстяку, чтобы спросить, что случилось. Взгляд цепляется за шевеление на соседней могиле. На жирной земле корчится червяк — вытащенный из своего мира и разрубленный слепой лопатой.
— А там кто?
— Не повезло девке. Много я смертей видел, но когда сильный и молодой… это не избавление. Ей бы еще… красивые бы дети были. Я ее землей сверху, а она улыбается… Думал, встанет, отряхнется.
Толстяк оскаливается, но продолжает:
— Когда ответа требовать начали, шеф вышел. Идите, говорит, по домам, все и без вас разрешится. Некоторые ушли, чего горло впустую драть. Кто остался, те требовали и грозили, сами не разбирали, чем и кому. Ну, а потом совсем разошлись. Девку эту из темницы вытащили…
Небо, кажется, замирает надо мной. Значит, я все время тянулась к мертвой!
— …мялась она чего-то, мялась, объясняла, что не может она одна ничего. Я сам ее видел, когда брата с площади утаскивал. Утащил. Теперь хоть крови на его руках нет, потому что ее…
— А ваш шеф?
Словно не слыша моего вопроса, он кривится:
— Многие ушли из города ночью. Сегодня утром тоже видел, идут с узлами, с тележками… Когда ее… — головой указывает на могилу. — Страшно стало оставаться. А были и такие, кто кричал, что не боится. Так они башню в кольцо взяли. Советники давно уж попрятались, и охранников нет…
Он еще что-то говорит.
Червяк на могиле выворачивается изо всех сил, хочет не то зарыться, не то отползти, не то расшугать боль. А может, хочет, чтобы я ему помогла. Я его понимаю.
— Саймон когда умер?
— Он полез с балкона говорить… Хороший был старик, надежный. А споры как решал! И сейчас попробовал, вразумить хотел. Да только не слушали его. Кинули еще гнильем каким-то…
— Старика оскорблять — это его к смерти гнать.
— Так ты Саймону родня?