Глава VIII. Упокой Господи.

Глава VIII. Упокой Господи.

Меня упрекали, а бывало, завидовали — не парадокс ли. Говорили — что уж так убиваться-то, жить отшельником столько лет, ведь не старый ещё. А у его Натальи за пять лет ни сединки, ни морщинки не прибавилось — что ей, всё подадут, поднесут. Сиделка вон молодая, тоже ходит, цветёт разряженная — так денежки же ей платят.

Были и намёки, что пора бы, и закончить всё. Рядом, считай молодуха, жил бы под старость, да радовался…

Люди, они всегда очень разные и судить их нет смысла. И ты здесь всегда не сторонний. Чаще всего они говорят одно, а делают совсем другое. Я всегда полагал, что больше отмечать в людях, окружающих тебя, надо только доброе, а плохое — это так наносное, временное — как пришло, так и ушло — «бес попутал».

Все эти годы я не только молил Бога о помощи, но и благодарил, что даёт мне силы и терпение — не вспылить, не вскричать на больную, что люди сочувствуют мне, помогают, делают многое честно от души.

Участковый врач Анатолий Николаевич, я бы назвал его — «дорогой мой человек» — всегда приедет к больной и назначит лечение в самую точку.

А Надежда Яковлевна — наша вездесущая помощница. Моей ни когда и ни какой не хватит благодарности за то, что все эти годы для нас делала и делает эта неутомимая женщина. В свои какие-то особые минуты, она признавалась, что так за эти три с лишним года привыкла к Вам, что когда раздумаюсь, а вдруг Наталью Александровну постигнет такая же участь, как моих родителей — и такая грусть подступает, ни на что бы не смотрела, из рук всё валится.

На эти её признания у меня слов не было, были только мысли, мысли от меня — к Богу и к ней. Пусть потом Бог нас рассудит. Ведь я не железо — живой человек — столько лет вместе — привыкли. Бог приберёт мою родную, мою мучительницу Наталью Александровну и не надо мне ни кого более — всё предрешено всевышним. Соблюдаем до конца христианский обычай и будем вместе, моя благодарность ей будет безмерна. Сколько у меня останется сил, и средств я отдам ей всё без остатка.

А пока шло к закату наше тяжёлое пятое лето. Моя Натали уже не могла многое время проводить в коляске — уставала, её голова клонилась ко сну. У неё всё меньше проявлялся интерес ко всему окружающему, всё хуже и хуже был аппетит, лекарства действовали слабо, ей всё больше и больше хотелось быть в постели.

Мой уважаемый доктор осторожно направлял мои мысли к тому, что всё не вечно, что твоя жена совершила невероятный подвиг — в таком тяжёлом болезненном состоянии прожить пять лет, что в его сорокалетней практике — редкость.

Что-то подобное он говорил и Наталье. Она слушала его без внимания и надолго закрывала глаза.

Это случилось всё-таки неожиданно. Перед утром услышал хрипы и стон Натальи. Быстро приложил руку к её лбу, стал нащупывать пульс. Пульс еле прослушивался, тело покрылось испариной, хрипы вместо дыхания.

Тут же вызвал «Скорую». Фельдшер быстро сделала уколы, через некоторое время хрипы прекратились, стал прослушиваться пульс. На мой вопрос, что будем делать дальше? Она внимательно смотрела на меня, словно говоря:

— Вы лучше знаете, который уж раз приезжаю к Вам и всё обходилось, но сейчас совсем другое. Утром пораньше вызовите участкового врача — он решит о её госпитализации. Сами одни не оставайтесь, сейчас же вызовите свою помощницу и звоните своим, пусть едут к Вам.

Принятое мной успокоительное и уверенные действия и советы опытной, давно знакомой нам фельдшерицы, вернули меня в реальное состояние. Мой взгляд упёрся в светлеющее утреннее окно и передо мной встал тот ненавистный больничный сарай с витиеватой надписью на двери — «Вот и всё».

События разворачивались стремительно, хотя для меня всё остановилось, угасало всё, что хоть сколько-то ещё имело смысл, всё исчезало, уходило безвозвратно.

Участковый врач так же зафиксировал повторный инсульт и тяжёлую кому. Мне он сказал — крепись, что её организм ослаблен за пять лет болезни и надо быть готовым ко всему, хотя будем проводить курс лечения полностью.

Надежда Яковлевна всё это поняла по-своему: позвонила брату, чтоб готовил команду и все атрибуты на судный день. Сама принялась готовить последнюю одежду, составлять список необходимых действий и предстоящие расходы.

Правду говорят в народе: «Только помри — закопают».

Смерть Натальи наступила на второй день, когда казалось, намечается улучшение — появились глотательные движения, и приехавшая моя дочь пыталась поить её с ложечки водичкой, улучшился пульс. Я срочно поехал в аптеку за препаратами для капельниц.

И только отъехал за посёлок — звонок Светланы — сквозь всхлипывания роковые слова: «Мамы не стало».

Анатолий Николаевич достал из шкафа стандартную бумагу, позвонил в милицию, услышал: «Оформляй, завизируем после».

Препараты больше не потребовались.

Началась обычная похоронная канитель. Надежда Яковлевна с женой брата быстренько убрала покойную, положили в привезённую её братом домовину посреди комнаты с закрытыми зеркалами и затемнёнными окнами — начали приходить люди…

Вся эта бессонная, последняя ночь у гроба Натальи стала ночью всей пережитой нами совместной жизни. И не только той — молодой радужной, беспечной, а и той трудной, которая сопровождает нас военных всю службу.

Закавказье. Сколько раз я видел свою волевую, умную, молодую жену в расстроенном виде — не даёт Вано продукты в магазине, точнее даёт, но не берёт денег — просит встречи. На моё разъярённое состояние, она всячески умоляет меня не горячиться, не трогать его, иначе они все тут ополчатся против нас, и не нам их перевоспитывать. Бывали и слёзы — пристаёт прямо в трамвае, не выпускает на остановке. Ей бедняжке приходилось применять силу. Сколько раз она слёзно просила меня сменить место службы.

У меня в службе всё ладилось, даже получил квартиру в новом доме, напротив квартиры знаменитого футболиста Метревели. Только слишком велика, оказалось плата за неё. На мой рапорт для поступления в «Ленинградскую Академию Тыла и Транспорта» не получил даже ответа. Позднее узнал, что вместо меня уехал учиться сынок генерала — бездельник и пьяница. Это был нанесён мне первый рубец на моё многострадальное сердце.

Заполярье — своё родное, хоть и не большой, но городишко. Работы в школах для Натальи сколько угодно, замечательные люди, появились друзья, повышенные полярные зарплаты, у меня повышение по службе. И моя милая Натали по-женски легко переживает общую кухню на четыре семьи — все очень разные, трудно-стерпимые, но её педагогический покой сближает всех, и мы живём дружно и вполне достойно.

Глухая ночь, тишина — обивка последней обители моей Натальи растворилась ночью, лишь чуть белеет её лицо и сложенные на груди руки. Мне страшно думать, что её уже нет — но вот же она со мной рядом. Ни чуть не жалею этих пяти лет — мы были всегда вместе и наши родные близкие души были рядом. И теперь её милая душенька где-то здесь со мной…

Боюсь дня завтрашнего, боюсь кладбища, могильной пустоты. Не в силах унять в себе мысль, что Натальи уже не будет ни когда в этой жизни…

Вновь забываюсь прошлым. Выходной день. Мы на берегу моря — на северном берегу Белого моря. Морские котики своими красивыми собачьими головами, любопытными красивыми глазами, выныривая из воды, подолгу смотрят на нас, затем нырнув, появляются совсем близко, видны даже их седые усики, — какое забавное зрелище.

Я на полном серьёзе предсказываю Наталье Александровне, что наши внуки или правнуки будут купаться в этом море, как теперь в Чёрном. И здесь будут шикарные пляжи и отели, полные отдыхающих. В ответ реплика Натальи: «Завидую твоему воображению. Но посмотри вот на явь».

Справа, в тридцати метрах от нас несколько молодых парней разожгли костёр и по очереди ныряют в эту ледяную воду, быстро возвращаясь, греются у костра, прыгают, смеются — им весело.

Как же Наталья моя была рада (эта радость сменялась лишь долгой задумчивостью), когда узнала, что нас направляют служить за границу в ГДР. Я уже капитан. Да, ей не удалось осуществить мечту своей студенческой юности — работать в посольстве или других сферах наших глубоких тогда взаимосвязей. Но теперь она будет слушать реально немецкую речь, мы поедем в Берлин, Дрезден, она будет вновь совершенствовать свою речь.

Всё у нас получалось. Натали взяли работать в военную комендатуру города Лейпцига переводчиком. У меня в службе всё ладилось.

И, наконец, через десять лет совместной жизни у нас появилось милое создание — наше дорогое маленькое дитятко — Светик. После службы и по выходным дням я возил её в коляске в прекрасный Лейпцигский сад с чистенькими лужайками и ухоженной детской площадкой.

А в следующем году выездной комиссией из Москвы я был принят в военную Академию. Мой училищный диплом с отличием всё-таки пригодился.

В конце августа, в нестерпимую жару 1972 года, мы были в задымленной Москве, горели торфяники, и весь сентябрь стояла жара, но учёба шла своим чередом.

Мои Наталья Александровна со своей любимой дочуркой улетели к себе на малую Родину — Алтай.

В этой череде воспоминаний я утрачиваю время и, что со мной. Широкая скамья клонит к себе. Моя умница, Светлана Михайловна легонько, незаметно укладывает мою голову на подушку, подбирает совсем занемевшие ноги.

Мысль ещё продолжает работать. Это прикосновение дочери заставляет думать о ней, о зяте хирурге и внуке курсанте суворовского училища, которые едут к нам — они мои родные, как всегда в трудные минуты рядом. И теперь в наступившем моём одиночестве я полностью уверен в них, как в самом себе — в беде не оставят — упокой и меня, Господи…

С этими добрыми мыслями незаметно в меня входит сон, а вместе и сон вещий — он постоянен, является мне в минуты моих глубоких потрясений:

— По горному серпантину идут нескончаемые колонны боевых машин, артиллерийских систем и танков. Весь этот гул моторов и скрежет гусениц монотонно отражён во всём моём существе, в сути, доставшейся мне судьбой и жизнью.