Глава первая. Согласен на любую работу

1.СОГЛАСЕН НА ЛЮБУЮ РАБОТУ

***

Парадные двери института были широко распахнуты и для тех, кто входил в него, и для тех, кому в нем делать уже было нечего...

Василий Кротов понуро перешагнул через вузовский порог и, не оглядываясь, побрел в сторону вокзала.

Залитая солнцем улица жила обычной городской жизнью, на которую только бы и поглазеть провинциалу, но бывший абитуриент хмуро смотрел себе под ноги и ничего, кроме серого асфальта, не видел.

Душу разъедала расплывшаяся в ней, как клякса по промокашке, горькая обида на приемную комиссию. Вдобавок юношу возмущало, что кто-то по недомыслию дал ей такое название. На самом деле, она больше отсеивала, чем принимала. Ваши баллы… выше баллы… Вышибалы.

Неудачник даже сплюнул в сердцах.

Теперь на целый год надо было становиться работягой. Не зря же говорят: работа дураков любит.

Он хотел еще раз сплюнуть, но передумал.

Под ногами сияла отраженным светом метлахская плитка Витебского вокзала. Плевать на чистые полы даже в состоянии крайнего возмущения было как-то неудобно.

Кротов поднял голову и подошел к билетной кассе. Пошарив в карманах пиджака, собрал помятые трешки и рубли. На билет до дома хватило, и на мороженое еще осталось. Но мороженое он покупать не стал. Решил попусту не тратиться. Все равно никакими сладостями нельзя было заесть горечь поражения.

Когда подали состав и толпа хлынула к общему вагону, парень, охваченный спортивным азартом и желанием занять местечко поудобнее, первым втиснулся в вагон. Он сел у окна, и забытая было в пылу борьбы за сидяче место горькая обида на приемную комиссий вновь стала терзать его душу. К тому же еще и бабки, битком набившиеся в купе, стали докучать расспросами.

Он только буркнул, куда едет, и уставился в окно, давая понять шалгунницам, что ему не до них и у него совсем другие интересы в жизни.

Старушки отстали от него, а поезд, тряхнув всех для утряски, пошел.

Парень окончательно замкнулся в себе.

Наедине с собой было хорошо и даже дремотно. Равномерно постукивали колеса, мелькали «стометровые» столбики и «километровые» столбы, словно кисточкой смахивая с Васиной души обиду на приемную комиссию, и он даже не заметил, как вдруг ни с того ни с сего оказался на… черном горбатом виадуке.

Подивившись чудесам нынешней техники, парень осмотрелся.

Сомнений не было в том, что стоял он над железнодорожным полотном родного города. Справа виднелся знакомый вокзал с длинным, остроконечным шпилем, очень похожим на адмиралтейскую иглу. Но в чем-то железнодорожники не дотянули до ленинградской знаменитости. То ли денег у них на позолоту не хватило, то ли фантазии на то, чтобы вообще обойтись без сомнительного украшения. Но как бы там ни было, а выкрашенный, бог знает в какой цвет, громоздкий шпиль уверенно и нагло торчал посреди города Дно и был его главной приметой.

После ленинградских красот такая архитектура нагоняла грусть.

Чтоб не расстраивать себя понапрасну, Кротов перевел взгляд в противоположную сторону. Там стояло паровозное депо, и паровозы, словно черные поросята, уткнувшись мордами в его бело-грязное брюхо, громко сопели и страшно дымили. Дым черными кольцами вырывался из труб, сливался в черную тучу, и эта туча низко ползла над землей прямо на виадук.

Вася с ужасом подумал, что еще немного — и густая сажа превратит его в копченого кочегара. Он рванулся вперед, рассчитывая опередить тучу, и раньше, чем она проглотит его, соскользнуть с моста на землю...

Он не успел сделать даже шага. Прямо перед ним стояла Симина мама. Необыкновенно толстая и большая, похожая на паровоз, поставленный на задние колеса, и пыхтя, как паровоз, она преградила ему дорогу.

— Дурень ты наш пустоголовый! Какое счастье, что ты умудрился недобрать полбалла! — — радостно завопила толстушка и протянула к Васе пухлые руки.

Юноша не любил эту женщину. Обниматься с ней ему совсем не хотелось.

Он загнанно огляделся и увидел на лестнице виадука, за спиной Лукерьи Демьяновны, беснующуюся толпу знакомых. Кого только не было в этой толпе! И учителя. И родные. И хорошенькие одноклассницы. Все они держали в руках метлы и, размахивая ими, как знаменами, вопили:

— Да здравствует подметала!

Кротов догадался, что это они так бурно приветствуют его.

Смущали только метлы в их руках да еще не очень лестные слова, которые они выкрикивали.

Несостоявшийся студент немного стушевался. Но радость толпы была неподдельной, и помимо своей воли, из вежливости, что ли, он поднял руки вверх в благодарном приветствии.

И вот тут-то произошло ужасное. Мост со страшным скрежетом стал разваливаться на части. Уцепиться было не за что, и Вася полетел вниз, прямо в тендер отчаянно гудящего паровоза. Он непременно шлепнулся бы на черный и маркий уголь, если бы не взмахнул руками.

Руки, словно крылья птицы, остановили падение, и теперь он летел, как летают орлы. Легко, свободно, в высокую даль, прямо в синее небо.

Но чей-то голос оборвал радость полета:

— Проснись, голубчик! Ты уже приехал!

Кротов не видел, кто кричит, но понимал, что кричат ему. Подивившись на это — ведь он летел, а не ехал! — все же решил посмотреть, что имел в виду незнакомый горлопан, и открыл глаза...

Их поезд стоял. А на соседнем пути, грохоча сталью буферов, тяжело брал с места товарняк. За ним виднелся вокзал со шпилем, сердито воткнутым в небо и чем-то отдаленно напоминающим адмиралтейскую иглу… Родные места… Надо было выходить.

Вася искоса глянул на шалгунниц, зачем-то приветливо и сочувственно улыбающихся ему. Он тоже попытался улыбнуться в ответ, но улыбка получилась кислой и вялой. Ему не понравилось, что он так плохо улыбается. Он поспешно взял свой чемоданчик и сразу же почувствовал, как на душе вновь стало тяжело.

***

Лукерья Демьяновна любила проводить вечера на бульваре.

Отсюда хорошо был виден вокзал и виадук. Прогуливаясь между старыми тополями, скрываясь в их тени и за их стволами, она внимательно следила за пассажирами скорых и нескорых поездов, высматривая молодых офицеров и примеряя каждого такого офицера, транзитного и нетранзитного, к своей дочери.

Сима, по мнению матери, была первой красавицей в городе Дно и другого мужа не заслуживала. Ну, где еще современная советская женщина может почувствовать себя аристократкой, если не замужем за военным начальником, у которого есть и солдаты, и офицерская столовая и жене которого не надо уламываться на производстве.

Не сразу старшая Семенова пришла к таким выводам, но когда она их сделала, то стала настойчиво убеждать дочь отшить Ваську, пока не поздно.

Сима понимала многозначительные намеки матери, но с поклонником расставаться не спешила. И мать занервничала.

С приходом весны ее нервы до того расшалились, что она уже не могла сидеть дома и, вооружившись метлой, стала выслеживать молодую пару.

Успокоилась Лукерья Демьяновна только тогда, когда Василий уехал поступать в институт. При этом она рассуждала хитро. Если станет он студентом, дочь не будет пять лет сохнуть по нему. Ну, а если он провалится, в Симе взыграет гордыня. Неудачников в их роду никто не любил — и девушка найдет в себе силы отшить никчемного ухажера.

Старшая Семенова была женщиной набожной и, решив, что теперь Васька — отрезанный ломоть, с радостью перекрестилась.

Однако Сима опровергла все ее расчеты сразу же, как только уехал Василий. Не только пять лет, но и одного дня она не захотела скучать в одиночестве — и зачастила на танцы.

В Дно было два клуба. Публика там собиралась разношерстная: от желторотых штатских до таких же, по житейскому опыту, офицеров. Лукерья Демьяновна, зная это, с замиранием сердца ждала дня, когда какой-нибудь офицерик позарится на красоту ее дочери, и каждый вечер, выдавая Симе три рубля на танцы, строго-настрого наказывала танцевать только с военными.

Да вот беда, благодатные летние дни проходили, а Сима возвращалась хоть и поздно, но без военных трофеев.

Лежа в постели, старшая Семенова вздыхала и незаметно для дочери крестилась под одеялом.

Вот и сейчас, коротая вечер на скамеечке возле виадука, она тяжело вздохнула, вспомнив свои ночные переживания. Высокая грудь поднялась и чуть-чуть откинула назад крупную голову. Взгляд лениво скользнул по верху моста — и все внутри Лукерьи Демьяновны похолодело.

На фоне синеющего неба она заметила долговязую фигуру Симкиного ухажера.

С тощим чемоданчиком в руке он понуро брел по мосту и крутил головой, рассматривая вокзал и депо, словно никогда раньше их не видел.

Кротов еще находился под впечатлением сна и сравнивал сон с действительностью, но Лукерья Демьяновна не могла этого знать. Да и не до таких тонкостей ей было. Неведомая сила подхватила ее, и в одно мгновение она взлетела на самый верх виадука.

Вася невольно остановился.

Симина мама возникла перед ним словно из-под земли. «Никак сон в руку?» — ужаснулся он и загнанно посмотрел за спину женщины.

Толпы встречающих не было. На душе неудачника немного полегчало.

— Здравствуйте! — вяло произнес он и постарался улыбнуться.

Улыбка опять получилась никудышняя — Лукерья Демьяновна сразу определила, что хвастать ему нечем.

— Здравствуй, Васенька! — радостно запела она приятным грудным голосом. — Поступил, значит, в институт!

Как-то само-собой у Кротова вырвалось:

— С чего это вы взяли?

— Да вот уже и замечать перестал. Чуть было на меня не налетел.

Широкое лицо женщины плаксиво сморщилось.

Вася понял, что она раскусила его и торжествует.

— Это я такой рассеянный, — сердито буркнул он. — В Ленинграде, знаете, на Исаакиевский собор налетел.

— Да ну?! — — недоверчиво посмотрела на него Лукерья Демьяновна.

— Ей-бо! — он постучал костяшками пальцев себя по лбу. — Даже синяк тут был… И последний трояк мильтон с меня содрал.

— А трояк-то за что ж он с тебя содрал? Ведь пострадал ты, а не собор.

— Как за «что ж»? За ротозейство!

Плаксивая гримаса исчезла с широкого лица, уступив место удивлению. Кротов решил, что пришло самое время ускользнуть. Он уже сделал несколько шагов, но женщина окликнула его:

— Васенька, а ты хоть что там завалил-то?

«Вот с этого бы и начинала», — усмехнулся он, притормаживая и оборачиваясь.

— Да разве что-нибудь «там» завалишь! «Там» все надежно стоит. Я же вам говорю, что на собор наткнулся и ничего с ним не случилось: как стоял, так и стоит до сих пор.

В молодости настроение меняется быстро. Довольный собой, Кротов весело сбежал по лестнице виадука прямо на бульвар. Кроны деревьев скрыли его от озадаченной Лукерьи Демьяновны, и он напрямую бросился к Симе.

Нигде так сильно не проявляется любовь, как в разлуке.

Васе казалось, что она уже проявилась достаточно здорово и пора об этом рассказать своей любимой.

И еще он думал, что его любимая заждалась такого рассказа.

***

Сима училась считать деньги.

Не потому, что они любят счет, и люди, которые не постигли этой премудрости, не могут от получки до получки свести концы с концами, а только потому, что она устроилась на работу в банк и счет денег стал ее профессией, и считать их надо было уметь профессионально. Арифметика и ловкость рук — определяли успех банковского кассира.

Нарезав множество одинаковых бумажек, девушка разложила листки на три разных по высоте стопки. Безразличным взглядом скользнула по самодельным купюрам. Кассир должен уметь усмирять свои эмоции при виде любых сумм, и это у Симы неплохо получалось.

Она равнодушно смотрела не только на деньги в банке, но и на свое будущее в нем. Оно не улыбалось ей, как и арифметика, с которой она была не в ладах. И ловкость рук подводила. Скоростного счета не получалось. Каждый раз количество бумажек в пачках выходило разным.

Раздосадованная Семенова бросила невеселое занятие и включила проигрыватель. Томный голос запел об утомленном солнце и о безответной любви. Симе в собственной жизни еще не приходилось сталкиваться с неразделенной любовью, и она имела о ней самое что ни на есть смутное представление, почерпнутое из дурных фильмов.

Но в том, что такая любовь существует и может причинять большие неприятности, девушка не сомневалась и охотно верила страдальческому голосу певца.

Только в утомленное солнце не могла поверить.

Хоть и была она заурядной троешницей и в физике, как и в математике, разбиралась не шибко, но то, что солнце светит с одинаковой силой уже миллионы лет, хорошо усвоила.

За распахнутым окном был солнечный августовский вечер.

Сладко потянувшись, юная Семенова посмотрела на улицу, чтобы убедиться в своей учености. Но к своему удивлению вместо солнца увидела в окне сивую голову Василия.

От неожиданности Сима аж ахнула.

А Кротов не сводил с нее глаз и молча улыбался. Глядя на него, и слепой бы понял, что он ужасно соскучился по ней.

Довольная улыбка заиграла на лице девушки.

— Привет! — воскликнула она.

Он ничего не сказал в ответ, только едва заметно склонил голову.

Немая сцена длилась несколько секунд и показалась Симе странной. Она горела желанием узнать, с чем приехал Василий и нетерпеливо спросила:

— Ты чего молчишь?

«Почему ты не хвастаешь?» — только так прозвучал для него этот вопрос.

Он не спешил омрачать радость встречи. Больно уж вечер был хорош, и уж, конечно, хороша была Сима. Во всех отношениях. Сразу за горло берет, даже отдышаться после быстрой ходьбы не дала.

— Любуюсь тобой, — попытался он оттянуть неприятный разговор. — Все стараюсь вспомнить, какую книжную героиню ты напоминаешь мне.

Девушку это заинтересовало.

— И кого же я тебе напоминаю?

Она чуть откинула назад гордо посаженную, красивую голову, давая Васе возможность лучше рассмотреть себя. Голубые глаза сияли. Белое, круглое личико румянилось, на нежных губах теплилась улыбка.

Юная Семенова не сомневалась, что не так-то просто подыскать в литературе что-нибудь похожее на нее.

Так бы оно и было, если бы не пепельные волнистые волосы. Они сбивали влюбленного с толку. Как морская пена, лежали они на плечах девушки.

Благодаря своим волосам, она напоминала умненькую и опрятную Мальвину.

Но Вася никогда не говорил этого вслух. Ему самому Мальвина не нравилась, и в душе он полагал, что и Сима относится не лучше к этой эгоистичной и привередливой девчонке. А ничего другого, более подходящего, на ум не приходило.

Получалось, что ему вообще нечего было сказать. И Кротов вместо ответа пожал плечами. И тень печали как-то само собой легла на его лицо.

Сима увидела эту тень и подошла ближе к окну, чтобы внимательнее вглядеться в нее. И поняла главное!

— Ясно, почему ты в рот воды набрал… Хвастать нечем!

Улыбка слетела с нежных девичьих губ, а Вася все еще улыбался. Но теперь уже глупо, досадуя на себя и на проклятую тень печали.

— Полбалла не добрал, — промямлил он.

Ври больше! Дробных оценок не бывает.

Еще как бывают! — — поспешно возразил неудачник. — Я набрал двадцать два балла, а проходной был — двадцать три. Но ведь многих взяли и с двадцатью двумя! Тех, чьи папы и мамы сумели к этим двадцати двум добавить собственными стараниями еще полбалла… У меня папы нет. Мама простая телеграфистка. Начальства жуть как боится. И за сына хлопотать не пойдет.

— А ты сам за себя не мог, что ли, похлопотать? Нельзя же быть таким недотепанным! — — рассердилась Сима. — — У тебя отец на войне погиб! Пошел бы к институтскому начальству и постучал бы по своей автобиографии.

— Стыдно как-то...

А с позором вернуться — не стыдно? Дурак ты! Вот что я скажу тебе! А жизнь, как и женщины, умных любит!

Правильно, Симочка! — рявкнула за Васиной спиной старшая Семенова.

От неожиданности парень сначала присел и только потом оглянулся.

Чуяло мое сердце, что ты здесь! — — зашипела хозяйка дома и, схватив метлу, двинулась на непрошенного гостя.

Стойте! — трагическим голосом крикнул он.

В этом крике действительно было много трагизма. Лукерья Демьяновна остановилась, решив, что Симкин ухажер до смерти испугался ее.

Но это был не страх, а отчаянье. Юноша понял, что не гулять ему сегодня с любимой, и его сердце разрывалось на части.

— Я сейчас скажу, кого вы мне напоминаете! — не дав опомниться нападавшей, быстро произнес он. — Нет, нет! Не паровоз на задних колесах. К черту сны! Вы больше смахиваете на обычную наседку!.. Прощай, цыпленок! — трогательно посмотрел он на Симу и, пригнув голову, нырнул в кусты акаций.

— Ишь ты хам! Ругается как паровозник! Увижу тебя с ним, негодница, волосы выдеру! Домой не пущу!.. — сыпала мать угрозы в адрес дочери.

Только убедившись по шороху в кустах, что ухажер вынурнул на бульваре и должно быть улепетывает, облегченно вздохнула и, отбросив метлу в сторону, пошла в дом.

Сима уже сидела за столом, склонясь в задумчивости над тремя бумажными стопками. Вид у нее был такой, словно ничего и не случилось.

Спокойствие дочери понравилось матери. Но разговор начала она строго:

— Чем это ты занимаешься?

— Деньги учусь считать, — неохотно ответила девушка, понимая, что мать уже отошла и строжится только для вида.

Лукерья Демьяновна ироническим взглядом смерила пачки.

— Это ж какие у тебя тут купюры?

— Червонцы...

— Червонцы, говоришь.., — старшая Семенова ненадолго задумалась. — Вот зарплата лейтенанта. — Она ткнула толстым пальцем в самую тонкую пачку. — А это — зарплата майора, — Палец уткнулся в пачку побольше. — А вот это — полковника!

Жирный палец придавил к столу самую большую стопку.

Сима скупо улыбнулась и ушки ее порозовели. Мать поняла, что происходит с дочерью.

— А вот столько.., — она решительно сгребла самодельные купюры в одну кучу и торжественно сказала:

— А вот столько получает генерал!

Симины уши стали совсем красными. Лукерья Демьяновна решила развить успех.

— А вот заработки твоего Васьки Кротова! — — сделав фигу, она положила эту фигуру рядом с зарплатой генерала. Сурово посмотрела на дочь. — Улавливаешь разницу?

Сима тяжело вздохнула.

«Вздыхает как и я, — подумала Лукерья Демьяновна. — Не зря говорят, яблочко от яблоньки недалеко катится».

***

В полутемном коридоре депо перед обитой коричневым дермантином дверью Кротов впервые почувствовал, что он неожиданно оказался один на один с жизнью. Как боксер на ринге перед своим противником. Только к серьезной схватке он не был готов. Его приучили к мысли, что дорога в жизнь одна — через институт. Другой вариант им вообще не рассматривался.

И вот этот «другой вариант» застал его врасплох. Вася растерялся.

Бессонная ночь ничем не помогла. Утром несостоявшийся студент не знал, в какой отдел кадров надо идти. И, наверное, поэтому, переходя железнодорожные пути, неожиданно для себя пошел вдоль них.

Так он оказался в депо.

Прикинув на глазок, сколько впереди него конкурентов, Вася почти с удовольствием отметил про себя, что работы здесь на всех не хватит. Но в очереди остался, понимая, что и у других подобных дверей никто его не ждет.

Порог небольшого кабинета он перешагнул нерешительно, мельком, словно нехотя, глянув на человека, сидевшего за совершенно пустым столом. И сразу же обратил внимание на блестящие, выпученные глаза хозяина кабинета. С каким-то радостным нахальством они смотрели на него.

Начальник, еще не старый, но уже и не молодой, торжествовал неизвестно по какому поводу. Кротова такой прием смутил. Но вида он не подал. Подойдя к столу с безразличным выражением лица, уставился в окно.

Ничего интересного там не было. Одни железнодорожные пути. Грязные. Щедро политые мазутом. Смотреть на них было тошно.

Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых мыслей безработный начал перебирать в уме знакомые литературные образы, подыскивая аналог для своего нанимателя.

Выбор пал на пучеглазую лягушку, и ничего лучшего для начальника, весело и озорно смотревшего, он не мог подобрать.

— А вы к нам прямо из института? — — перебил тот размышления молодого посетителя.

«Юморист», — подумал Вася и нарочито нахально осмотрел хозяина кабинета.

И снова перевел взгляд н окно. Там была все та же безрадостная картина. На душе стало совсем тоскливо. Захотелось повернуться и уйти. Не свет же клином сошелся на этом депо, где в одном мазуте по уши увязнешь.

— И вы к нам, конечно, ненадолго? — не дождавшись ответа, задал очередной вопрос начальник отдела кадров.

«Чего я ему врать-то буду?», — подумал Вася и буркнул:

— В следующем году снова поеду поступать.

— А потом?

Вопрос прозвучал обидно. И звучал он, как насмешка над Васиной неудачей. Хуже того, предсказывал ему такую же неудачу в будущем.

Вася не выдал своей обиды, только проворчал:

— Потом тоже поеду поступать.

— Упрямый, значит?

— Настойчивый.

Это хорошо! — удовлетворенно тряхнул головой Сазонов. — Дайте-ка ваш паспорт.

Он мельком глянул в красную книжицу, и, продолжая прерванный диалог, сказал:

— Только вот сезонной работы у нас нет, Василий Андреевич.

Кротов скупо улыбнулся и протянул руку за своим документом. Сазонов не отдал паспорт, а положил его перед собой, спросив при этом:

— А какую бы работу вы хотели получить?

«Работы для меня нет, а мое желание его интересует», — возмутился про себя Василий Андреевич.

— Хоть вашу, Кирилл Петрович! — он нарочно сделал ударение на имени-отчестве хозяина кабинета, которые усвоил из таблички на двери.

Терять ему было нечего. Он это понимал и не только осмелел, но и попытался немного досадить самоуверенному и самовлюбленному начальнику.

— Значит, согласен на любую работу, — рассмеялся тот. — А кочегаром на паровоз пойдете, Василий Андреевич?

Вчерашний абитуриент состроил пренебрежительную гримасу.

— Это уголек-то рыть?

Сазонов утвердительно кивнул. Кротов решил и тут ему поддосадить:

— А чего не пойти… Сила у меня есть, а ума кочегару не надо.

И хоть по-прежнему лицо кадровика было веселым, но Вася понимал, что смысл сказанного им дошел до начальника, и ему удалось уколоть его за издевательские «потом».

— Ну и договорились!

Сазонов достал типографский бланк из ящика стола и аккуратно заполнил его.

— Оформляйтесь, Василий Андреевич.., если не передумаете...

По коридору Кротов шел неторопливо и ни на кого не глядя.

Настроение было ниже среднего. Уж лучше бы никакой работы не дали ему здесь. Все-таки у него за плечами имелось образование. И уж если разобраться по совести, учеником токаря или слесаря его могли бы взять. Это хорошие рабочие профессии. А кочегар — даже не профессия.

На крыльце деповской конторы он остановился в раздумье. Заводить или не заводить трудовую книжку с записью, говорящей о полной его никчемности?.. И с чего так жизнь устроена, что плохие сны сбываются, а хорошие — никогда?

Он досадливо поморщился и хотел уже выбросить бланк, который дал ему Кирилл Петрович, но тут вспомнил веселый нрав кадровика. Много он доставит тому удовольствия, если сбежит, и они случайно встретятся в городе.

От одной этой мысли Васе стало муторно, и всякая охота «сбегать» пропала.

Он сразу же начал искать оправдание своему выбору. «Поработаю месяцев семь-восемь — не слиняю. Может быть, это даже к лучшему. Заработки — не ученические, настоящие. И физически окрепну. А профессия подождет. Кончу институт — вот она у меня и будет!».

***

Как только Кротов перешагнул порог небольшой комнаты, называемой среди паровозников «брехаловкой», он сразу попал в незнакомый мир черных людей. Безликие, в одинаковых темных робах, они толпились, группировались, сходились и расходились, что-то говорили друг другу, и даже смеялись. Смех и голоса создавали оглушающий, звенящий в ушах гвалт, в котором с непривычки юноша мог разобрать только отдельные слова.

Яркая лампочка словно нарочно горела вовсю, словно специально для нового кочегара высвечивая напоказ убожество «брехаловки».

Вася растерянным взглядом скользил по чумазым лицам и видел только глаза да белые зубы. На него нашла оторопь. Захотелось дать задний ход и бочком выбраться из этого страшного мира, сбежать от грязной работы.

Но из-за черных фигур чужих людей до него донесся громкий женский голос:

— Новенький, Кротов, подойдите ко мне!

Лавируя между паровозниками и стараясь не тирнуться о них, чтобы не запачкаться, он сделал несколько шагов вперед, и увидел за столом светловолосую

женщину лет сорока. Блондинка резко контрастировала с окружающими не только своими светлыми волосами и белым, чистым лицом, но и нарядным костюмом. На душе у Васи посветлело.

— Вы здесь как луч света в темном царстве! — искренне обрадовался он женщине. — И вас, наверное, зовут Катерина… вот отчество не помню...

— Людмила Павловна, — улыбнулась блондинка. — И я — не луч света в царстве паровозников, а нормировщица.

— Понятно… вроде царицы что-то… Ну, а дочь у вас есть?

— Ох, романтик! Небось захотелось путешествие совершить на паровозе в девятнадцатый век?

Стоявший около стола парень в непомерно длинном и широком пиджаке закашлялся от смеха. Кротов даже не глянул в его сторону. Не время было отвлекаться.

— Ну, а все-таки? — продолжал он настаивать. — Обожаю принцесс и совместные прогулки с ними.

— Есть, молодой человек. И скажу я вам, вся в меня. Только намного красивее.

— Так не бывает, чтобы вся в вас да еще намного красивее.

— Бывает, юноша, когда человек молод.

— Тогда что вы на самом деле скажете о моих романтических наклонностях?

Кротову по сердцу пришлась незнакомка, и Людмила Павловна чувствовала это и понимала, что их слова ровным счетом ничего не значат, а лишь дают возможность новому человеку как-то легче войти в чужой мир, сгладить тягостное впечатление от его мрачных красок, и, поддерживая этот легкий разговор, она весело сказала:

— Это не мой вопрос. Вы уж такие вопросы решайте без меня… чтоб потом виноватых не искать. А вот за паровозом, Василий Андреевич, я вам предоставлю возможность поухаживать.

Стиляга опять закашлялся от смеха.

Нормировщица мельком глянула на него и продолжила разговор с Васей.

— Работать будете на «Серго» 22-53 в бригаде машиниста Лебедева Игоря Дмитриевича. Машина сейчас стоит в депо. Идите туда, и все остальное на месте вам расскажет механик.

Вся железная дорога, с ее зданиями, сооружениями и должностями была новым для Кротова делом. Он даже полагал, что механик и машинист — два разных человека в одной паровозной бригаде.

— А вы указующим перстом не обозначите направление, в котором я должен двигаться? — — стараясь не выдать своей растерянности, вопросительно посмотрел он на нормировщицу.

— Вот Мелихов проводит вас. Он их изгнанник, но дорогу к ним помнит.

— «Изгнанник» оказался стилягой, который покашливал и посмеивался, стоя рядом. Поручение Людмилы Павловны не вызвало у него энтузиазма.

— Вот еще! — огрызнулся он.

— Иди, иди, Вениамин! Не ленись! — ласково попросила женщина. — А я тебя на маневровый поставлю, там отдохнешь.

— Ну, разве так, — проворчал Вениамин и начал неторопливо разворачиваться на сто восемьдесят градусов.

Нормировщица с веселой грустью наблюдала за ним.

— Он у нас человек принципиальный, — заметила она Кротову. — За «так» ничего не делает.

Пока «принципиальный человек» разворачивался, Василий глянул в его лицо. Под глазом стиляги сквозь мазут и угольную пыль проступало большое желтое пятно — след от рассасывающегося синяка.

Когда они вышли на улицу, новый кочегар спросил своего опытного коллегу:

— В железнодорожной катастрофе побывал?

Тот сначала недоуменно посмотрел на спутника, а потом, догадавшись, к чему такой вопрос, захихикал, слегка покашливая:

— Да нет. Девчонку одну провожал...

— Нарвался на ее возлюбленного?

— Да нет. Сама врезала… Я ж кочегар, буфера — мое хозяйство. А она вот этого и не знала, по невежеству и вмазала в глаз.

— Мощная, видать, деваха, — — посочувствовал Вася Мелихову.

— Мощная, — согласился тот и так энергично кивнул головой, что чуть было не испортил свою стиляжью Прическу. — Кровь с молоком и красавица… Да ты должен ее знать. Она, наверное, в одной школе с тобой училась — Сима Семенова!

У Кротова на мгновенье нарушилась координация движений, и он споткнулся о рельс. Они в это время как раз переходили железнодорожные пути.

— Смотри в оба! — посоветовал спутник.

— Буду, — проскрипел зубами Вася. — Но ты тоже в оба смотри, пока они смотрят.

— С чего это ты вдруг дружеские советы мне даешь? — вскинулся Мелихов, почувствовав в тоне подопечного угрозу.

— Если я тебя увижу с Семеновой — криветь тебе не придется!

— Это почему же?

— Симметрично отделаю! — лаконично пояснил окончательно оправившийся от неприятного известия Василий.

— Ты не барышня. С тобой я сам потаскаюсь, — фыркнул презрительно Вениамин и после небольшой паузы поинтересовался. — А вообще-то ты кто ей будешь?

— Кротов открыл было рот и вдруг понял, что сказать ему нечего.

Мелихов заметил растерянность спутника и обо всем догадался. Он жалко улыбнулся и отвел глаза в сторону.

— Мы — не ее поля ягоды, — поскучневшим голосом произнес он.

— А зачем же тогда она с тобой пошла?

— Ты думаешь, я представился ей кочегаром. Черта с два! Это я здесь хожу такой задрыпанный и замызганный. Тут ведь прилично-то и одеться нельзя. А там я выгляжу на все сто! — не без бахвальства сказал стиляга. — Встречают по одежке! Усваивай это.

— Я смотрю, ты только первую часть поговорки переварил...

— А вторая — для дураков. Это им надо умными выглядеть.

— Философ, — иронически улыбнулся Кротов. — Зачем же ты тогда кочегаришь, если такой умный?

— Я здесь временный! — с пафосом произнес Мелихов.

Для Васи и самого такая позиция вполне подходила, и он поспешил разделить ее:

— Я тоже!

Вениамин просиял. Ему приятно было видеть единомышленника. А Кротов продолжал:

— Я ведь только деньжат подзаработать… А потом обязательно поступлю в институт.

— С Лебедевым ты точно подзаработаешь. Он спит и во сне видит, как тяжеловесы водит и уголь экономит.

— Это хорошо!

— Ему хорошо. Он у окна сидит. Вроде пассажира. А тебе уголек рыть. И чем тяжелее состав, тем больше тонн ты перекидаешь.

— Это я могу!

Новоиспеченный кочегар согнул в локтях обе руки и показал коллеге, какие у него под рабочей курткой бицепсы.

На Веню они не произвели никакого впечатления. Он только болезненно сморщился.

— Не говори «оп», не перепрыгнув. «Старички» и те с ним не выдерживают. — И, ткнув пальцем в сторону депо, почти сердито воскликнул: — Вон в воротах тендер его паровоза торчит… Так что тепереча покедова… Мне лучше не раздражать их своим появлением.

Вася обошел тендер с обеих сторон, но никого не увидел. Тогда он протиснулся в узкое пространство между дверью деповских ворот и паровозом и оказался под его черным, круглым брюхом.

Машина излучала тепло, выпускала в воздух тонкие, бесследно исчезающие струйки пара и издавала таинственные звуки, похожие на ровное, редкое дыхание большого зверя. Рядом с таким гигантом, от которого пахло дымом и мазутом, было немного жутковато. Вдруг буксанет да так, что искры из глаз посыплются!

Но уйти незаметно Кротов уже не мог. Он крепко ухватился за отполированные рабочими ладонями поручни и без сноровки не очень ловко поднялся по вертикальной лестнице в кабину. Прямо перед ним у дальнего окна сидел молодой мужчина в кепке. У другого окна, на полумягком стуле удобно расположился пожилой железнодорожник в форменной фуражке. В нем новый кочегар признал главного и окрестил про себя «дедом». Оба они, повернув к нему головы, внимательно смотрели на него.

И Кротов подумал, уж раз он все же попал на паровоз, уж раз судьба сделала так, что сон его оказался в руку, то для этих паровозников он должен быть своим в доску.

И он весело воскликнул:

— А у вас тут как в преисподней! С одной стороны холодком тянет, с другой — жаром несет.

И с видом бывалого человека новый кочегар небрежно показал рукой сначала на проем в тендере, из которого струился свежий воздух, потом на фронтальную часть котла, от которого несло жаром.

— А ты разве не Кротов Вася? — с сомнением посмотрел на него «дед» из-под козырька фуражки и поверх очков, приспущенных на нос.

— Он самый! — бодро ответил юноша.

— Странно получается… Прошляпили, значит, в отделе кадров.

— А что случилось? — насторожился новенький.

— Да мне там сказали, — внимательно разглядывая нового кочегара, неторопливо произнес «дед», — что ты к нам из института… а ты, выходит, прямиком из преисподней.

Кротов немного смутился, почувствовав, что малость переиграл.

— Да ты проходи! — великодушно предложил паровозник помоложе. — Мы любим тех, кто везде побывал. Правда же, Игорь Дмитриевич?

«Дед», значит, Лебедев, — про себя отметил Вася, не трогаясь с места. — А кто этот подпевала, который за поддакиванием лезет? Механик или помощник машиниста?

— Ты как к нам пришел: с профессией истопника или нет? — сухо спросил Игорь Дмитриевич.

— Я еще никем не работал, — хмуро посмотрел на него Кротов.

— А что же ты в преисподней делал? Баклуши бил, как твой предшественник у нас?

В глазах машиниста Вася не увидел ни одной смешинки. Только второй член бригады, нахлобучив кепку на лоб, ерзал по стулу, словно по горячей сковороде, и казалось, вот-вот начнет жалостливо повизгивать.

Кротов не любил, когда над ним подтрунивали и молчал, насупившись.

— Что же ты все-таки собираешься у нас делать? — настаивал Лебедев на ответе.

Вася вспомнил слова Мелихова о тоннах угля, перерыть которые даже «старичкам» не под силу, и решил дать понять настырному машинисту, что он всего этого не боится.

— Уголек буду рыть в топку! — ~ решительно заявил он.

Игорь Дмитриевич скупо улыбнулся, а молодой его коллега весело рассмеялся.

— Если что, я ведь могу и уйти, — набычившись, сухо предупредил Василий.

Машинист пропустил мимо ушей предупреждение кочегара и невесело сказал своему помощнику:

— Я же, Степа, говорил тебе: черт пучеглазый не простит нам стилягу… М-да… Скажи, Степа, этому эрудиту из преисподней, сколько лет ты ездил кочегаром, прежде чем уголек стал в топку рыть, как он говорит.

— Восемь лет и три месяца! — не задумываясь, отчеканил Степан.

— Вот так-то, юноша! — — многозначительно произнес Лебедев.

— Не расстраивайся! — сказал Васе помощник. — Останешься на паровозе и на твою долю угля хватит. А пока все же сядь посиди. В ногах правды нет. Вон твое место!

Он показал на приставной стульчик около себя. Вася только и успел подумать, что на таком стульчике много не насидишь, как раздался твердый голос Лебедева.

— Степан, смотри в оба! Нас приглашают в парк!

— Гулять? — невольно вырвалось у Васи.

— Танцевать вот с этой красавицей, — усмехнулся Степан и потряс в воздухе черную лопату.

Новому кочегару давно уже было не до шуток. Поиздевались над ним вволю и вконец запутали. Он теперь и не знал, надо ему будет рыть уголек или не надо. Закрывая дверь, он вспомнил о механике, который, по словам нормировщицы, должен был все ему объяснить.

— Надо мной смеетесь, а сами механика забыли, — сказал он с упреком.

— Никто к нему даже головы не повернул.

Лебедев только громко прокричал, продолжая смотреть в окно:

— Темные вы из школы выходите. Я — машинист, я и механик!

В представлении Кротова парк всегда ассоциировал с тенистыми аллеями.

Там, куда они приехали, не было ни одного дерева. Только бесконечные рельсы, черные шпалы и длинные составы. В один из них мягко ткнулся «Серго» и тут же тяжело засопел, хотя от него, по мнению кочегара, ничего не требовалось, кроме как только спокойно стоять на месте.

Машинист и помощник, казалось, на паровоз не обращали никакого внимания и лишь изредка перебрасывались мало понятными Василию фразами. Отдышавшись, «Серго» стал реже и тише посапывать.

Кротов был человеком наблюдательным и заметил, что это общее спокойствие — чисто внешнее. Что и машина, и люди внутренне напряжены. Их напряжение передалось и ему.

Секунды потянулись медленно. Ожидание всегда томительно.

Вдруг Лебедев поднялся. Посмотрел на часы и разом оборвал ход тягучего времени:

— Ну, с богом, ребята!

Паровоз решительно загудел и вместо того, чтобы тронуться вперед, медленно осел назад. Тревожно заскрипели буфера вагонов. Кротов вопросительно глянул на машиниста. Тот стоял полусогнувшись, напряженно вслушиваясь в грохот сжимаемого состава. Потом быстро присел и начал ловко вращать ручку реверса. Лязганье буферов оборвалось, а паровоз крадучи двинулся вперед.

И тут же из-под него со свистом вырвались густые клубы пара. Подсиненные сумерками, они застлали окна кабины. Сердце Василия екнуло: уж не случилось ли что? Он тревожно посмотрел и на машиниста, и на помощника. Оба они, оставаясь спокойными, каждым своим нервом вслушивались во что-то непонятное ему.

Машина увязла в непроглядном тумане и, казалось, стоит на месте.

Невольно, подчиняясь общему ожиданию, он тоже внутренне напрягся.

Свист пара оборвался также неожиданно, как и возник.

И словно кто-то невидимый смахнул с окон белую пелену, и навстречу паровозу неторопливо поплыли железнодорожные пути.

Радость теплой волной захлестнула кочегара, будто бы он сам, своим искусством заставил тяжелый состав двинуться в путь.

— Хорошо взяли! — крикнул Степан.

Вася уловил в голосе помощника ту же самую радость, которая наполняла его. Лебедев только кивнул.

— Василий! — снова закричал Степан, хватаясь за лопату. — Открывай и закрывай дверцу топки! Вот так! — и он ловко левой рукой ударил по отшлифованному до блеска рычагу.

Яркий свет вырвался из раскаленной добела топки, белым жаром обдал лицо Кротова. А Степан, глянув на кочегара, словно выстрелил:

— Ясно!

И Вася понял, что тут некогда рассусоливать и что-то осмысливать. Надо делать, как говорят, хотя требование помощника показалось ему странным.

Степан, угадав его мысли, коротко бросил:

— Чтоб котел не остужать! Действуй синхронно со мной! Я поворачиваюсь, к топке — открывай дверцу, лопату убрал — закрывай! Ясно!

И Вася непроизвольно крикнул в ответ:

— Ясно!

И пошла работа!

Они не только сами действовали синхронно, как того требовал Степан, но вместе с ними, в такт их движениям, по кабине метались сумерки и свет.

Хлопать дверцей, выпуская наружу свет и загоняя его обратно, было совсем не тяжело. Такая работа больше походила на забаву.

Степан тоже, словно забавляясь, играючи бросал уголь в белую, объятую огнем пасть топки. Черные камни моментально сгорали, и кочегар, удивляясь аппетиту огня, с тоской заметил, что уголь сам все ленивее скатывается из тендера на лоток, и понял, что подходит и его черед браться за лопату.

И когда подошло его время, он без всякой подсказки метнулся в тендер, ловко взлетел на кучу угля и скатился вместе с ним на лоток. И тут же, вскочив на ноги, бросился к дверце топки.

Степан одобрительно глянул на него.

А Вася, хлопая дверцей, плескал в лицо уже потного, разгоряченного помощника все тот же белый, горячий свет. Но теперь, только помощник бросал лопату, он кидался в черное пространство тендера, чтобы скатить с кучи очередную партию угля. Куча отступала от лотка все дальше и дальше. В образовавшуюся пустоту хлынул дым и туман. Сильные струи воздуха, разрезаемого несущейся машиной, перемешали все это с темнотой. Сквозь такое месиво, ревущее и гудящее, почти не пробивался свет электрической лампочки и звук человеческого голоса. Теперь Кротов знал, почему помощник — горластый. Теперь и он кричал во всю глотку, если что-то надо было сказать, и пот теперь застилал и его глаза… Он, уже не имея времени взглянуть в окно, ощущал скорость состава только по ритму их работы и еще по тому, как раскачавшийся тендер стремился сбросить его на свое холодное, скользкое металлическое дно. Стараясь не упасть, Вася на полусогнутых ногах работал лопатой в свистящем месиве темноты, дыма и ветра, сплевывая изо рта угольную пыль.

А Степан изредка подбадрицал его:

— Шустри, Василий!

И поезд летел вперед! Может быть, самый тяжелый поезд в его жизни. С каждым километром ему и Степану все труднее становилось держать давление в котле. Помощник все чаще снимал кепку и, вытирая ею чумазое лицо, посматривал на монометр. Вася тоже стал посматривать на этот прибор, смахивая пот со лба рукавом куртки и не подозревая, что лоб его давно блестит, как антрацит.

А поезд мчался и мчался. Кротов потерял счет времени и только по углю, которого осталось совсем немного, догадывался, что они вот-вот приедут.

И не ошибся.

Когда в оборотном депо они отмылись от угольной пыли, а потом «поужинали», начиналось уже утро.

«Эта безрежимная паровозная жизнь подорвет мое здоровье», — подумал Вася, залезая в чистую постель. И как только он улегся, размышлять о чем-либо сразу расхотелось.

— Завтра все косточки будут болеть, — — посочувствовал ему Степан.

Он ничего не ответил. Так было хорошо в свежей постели, что и говорить ни о чем уже не хотелось.

— С непривычки так и должно быть, — вместо него отозвался Лебедев.

— Больше не поедет, — — засмеялся помощник, — и не привыкнет к нашему делу.

— Куда он денется! — — возразил машинист. — Пешком отсюда до дома — далековато.

«Ну это мы еще посмотрим», — подумал кочегар, но вслух что-либо сказать уже не было сил.

*******************************************************