Глва третья. Похитители красоток

3.ПОХИТИТЕЛИ КРАСОТОК

***

Старенькая «Овечка», на которую попал Мелихов, больше стояла, чем ездила, и он, как только понял, что работать теперь придется в основном в пределах станции и не надо будет до умопомрачения перелопачивать уголь, так сразу же и прикипел к машине всей душой.

Без понукания и подсказки тщательно протер старушку от скатов до брюха.

«Овечка» сразу же помолодела, а сам Мелихов повеселел. Паровоз еще смотрелся неплохо, и трудиться на нем было незазорно.

Придя к такому выводу, Веня тут же начал устраиваться поудобнее. Больше всего ему понравилось место помощника машиниста. Оно показалось кочегару поистине царским. С него, как с трона, можно было свысока посматривать на простых смертных, особенно тех, кого нелегкая носила по путям.

И Вениамин быстро освоил сиденье помощника. Тот, очевидно, будучи человеком малотщеславным, без особой необходимости кочегара не беспокоил.

Вот так и получилось, что Мелихов сидел не на своем месте в то время, когда «Овечка» тяжело тащила длинный состав вдоль высокого деревянного забора, отделявшего железную дорогу от бульвара.

Как это и полагалось помощнику, Мелихов зорко смотрел вперед и еще при этом успевал поглядывать по сторонам, высматривая своих знакомых. Он, как и всякий умный юноша, был не дурак и понимал, что не человек красит место, а место красит человека. И не только красит, но и создает ему уважение. Петров Ванька, который кочегарит, в лучшем случае зовется Иваном. Но тот же Петров, что на место машиниста сел, уже величается Ван Ванычем.

Веня полагал, что и дновцы — не дураки и во всем этом разбираются не хуже его самого, и, чтобы выглядеть в их глазах на все сто, он даже кепку снял.

Настоящие стиляги вообще в обычной жизни пренебрегают головным убором. Только грязная работа заставляла Мелихова пользоваться им. Кепка хоть как-то защищала шевелюру от угольной пыли.

Да вот на что ради форса не пойдешь, и Веня решился рискнуть прической.

Однако паровоз уже подползал к виадуку, а ни одного знакомого на бульваре не было. Кочегар хотел было водворить кепку на место, как вдруг увидел возле дырки в заборе двух женщин с чемоданами. В одной из них он сразу же узнал Симу, а по поведению дам без труда догадался, что они собираются перейти дорогу в неположенном месте.

В это время паровоз три раза гуднул и остановился. Веня глянул вперед. Вдалеке горел красный сигнал. «Ах, ты черт!», — проворчал кочегар.

А женщины, увидев, что состав встал, начали торопливо пролезать в дыру в заборе. Веня еще раз глянул на далекий красный и его осенило...

Он не держал зла на Симу, но под глазом еще кое-что напоминало ему о ночном приключении с ней, и так просто забыть обиду Веня не мог.

Без всякого злорадства, скорее с большим удовольствием, он наблюдал за женщинами. Когда они преодолели первое препятствие, на их пути оказалось второе: глубокая и сухая канава. Они почти играючи скатились в нее вместе с чемоданами, но, оказавшись на дне, беспокойно заметались.

Мелихов ехидно улыбался.

Большие чемоданы помогали движению вниз, но мешали выбраться наверх.

Однако побитый ухажер не сомневался, что это препятствие Семеновы преодолеют. И как только они вылезли на железнодорожное полотно, в кочегара словно бес вселился. Он подскочил к машинисту!

Кузьмич! — — крикнул он весело. — — До сигнала еще сто с лишним метров!.. А ты чего остановился?!

— Проезд запрещающего сигнала — преступление перед законом! А недоезд никак не карается! — назидательно заметил старый механик.

— Не играй труса, Кузьмич! Не занимайся перестраховкой! Все равно дальше пенсии тебя уже никуда не пошлют!

Старый Кузьмич всю жизнь ненавидел перестраховщиков и ничего общего с ними не хотел иметь. Он зачем-то громко крякнул, словно собирался состав тащить на себе, и, мощно прогудев, потянул поезд вперед, до красного огня.

Обе женщины с беспокойством глянули в «хвост» товарняка. Но хвоста не было видно, а состав полз еле-еле.

— Надо возвращаться, — — сказала Сима, — — и идти той дорогой, которой ходят все нормальные люди.

— Нет уж! — запротестовала Лукерья Демьяновна. — Обратно через канаву и дыру я не полезу.

— А, может быть, мы вообще зря в это дело влезли? — вздохнула Сима.

Мать поняла к чему она клонит и прикрикнула на нее:

— Хватит ныть! Ты уже и так дома засиделась!

— Если бы ему надо было, он давно пришел бы.., — не сдавалась дочь. — А то ведь сегодня даже не появился у нас.

— Конспирацию соблюдает! Человек военный и знает, как это дело делается.

— Если бы он хотел действительно жениться — наплевал бы на конспирацию!

— Дуреха! Какой парень хочет жениться?! Разве что уж совсем который того. А Нормальный за свою свободу держится. И тут все зависит от твоей активности. Напора твоего. Если бы я была такой слюнтяйкой, как ты, тебя бы до сих пор на свете не было!

В это время поезд остановился.

Женщины одновременно посмотрели направо и налево и поняли, что обойти товарняк вместе с чемоданами им не под силу.

Младшая Семенова кисло улыбнулась и посмотрела на часы.

— Вот и кончился наш бег с препятствиями, — вздохнула она то ли разочарованно, то ли облегченно.

Старшая в это не стала вникать.

— Не паникуй! — сурово сказала она. — Полезем под цистерной!

— Не пролезешь ты… Давай уж сигай через нее, тут хоть лестница есть.

Лукерья Демьяновна смерила взглядом цистерну. Высота показалась ей большой, а лестница крутой. Но время шло, и чего не сделаешь ради счастья любимого чада.

И все же...

— А если я попластунски.., — неуверенно предложила она.

— И по-пластунски габариты тебе не позволят, — насмешливо посмотрела на нее дочь.

— Смеяться потом будешь… когда замуж выйдешь! А сейчас подсаживай!

Лукерья Демьяновна поставила чемодан на землю и двумя руками вцепилась в лестницу. Сима тоже избавилась от своей ноши и помогла матери взобраться на цистерну.

— А приданное свое передашь под вагоном! — скомандовала та и, собравшись с духом, полезла было вверх.

Но паровоз опять загудел… Цистерна дернулась и поехала!

В Лукерье Демьяновне все внутри опустилось, словно оборвалось.

— Симушка! — взвыла она.

— Прыгай! — крикнула девушка.

Но старшая Семенова только сильнее вцепилась в лестницу.

Сима поняла, что мать не прыгнет, и, чтобы не оставлять ее одну наедине с опасностью, не мешкая, бросилась вдогонку...

Вскоре они были рядом. Так и поехали, плотно прижавшись друг к другу и к черной от мазута цистерне.

Мелихов сиял от счастья и наслаждался этим зрелищем.

Механик заметил, что самозванный помощник смотрит не в ту сторону, куда ему полагается при движении смотреть, и крикнул:

— У тебя все нормально, Веня?

На железной дороге всякое бывает. Могла, к примеру, дымить букса, и кочегар мог смотреть на дым и по неопытности помалкивать. Именно это или что-нибудь подобное имел в виду машинист, задавая свой вопрос.

А Веня, повернувшись к нему, весело сверкнул глазами:

— У меня все нормально, Кузьмич! Давай рули прямо в пенсию.

И, соскочив с места, схватил лопату.

— А— ну-ка, Коля, похлопай дверцей! — приказал он помощнику. — — Я сейчас парок подниму у этой старушки, чтоб Кузьмичу легче было ехать на заслуженный отдых!

Помощник машиниста «хлопал дверцей» и, глядя, как кочегар ловко бросает уголь в топку, удивлялся: почему это Ваню гоняют с паровоза на паровоз?

Булавкина с самого утра так и подмывало позвонить своему бывшему другу. Теперь он уже окончательно отнес Кротова к бывшим друзьям. Рубикон остался позади.

На прощанье надо было только хорошенько хлопнуть дверью. Зачем это надо было — Булавкин и сам не знал. Скорее всего, грубая зависть правила им. Уж больно кололо самолюбие, и теперь, и раньше, то, что смазливая Сима предпочитает курсанту мореходки обычного штатского.

И если он не звонил пока, то лишь от страха, что старый друг с ходу раскусит его и разрушит хитро задуманный план.

Впрочем, хитрым план казался только самому Булавкину. А так все было до омерзительного просто. Вчера вечером он пообещал Семеновым увезти Симу с собой, а сам сегодня — в кусты. Да не в переносном смысле, а в прямом.

В конце бульвара желтели заросли акаций, и курсант затаился в них. С того места, где он стоял, театр действий был виден, как на ладони. С величайшим злорадством Юра наблюдал, как Семеновы спешили на автобус, у которого их никто не ждал.

А когда события стали разворачиваться не по «хитрому» плану, и поезд провез мимо Булавкина перепуганных женщин, Юра впал в эйфорию. Он выскочил из кустов и, прыгая на полусогнутых ногах, дико вопил: «У-у-у!».

Он даже на какое-то время забыл про счастливого соперника. Но вспомнив о нем, бросился к ближайшему телефону-автомату. Тому самому, из которого Сима накануне звонила Васе...

В это время Кротов уходил в поездку. Еще несколько секунд — и разговор не состоялся бы. Но Василий не успел перешагнуть порог — — зазвонил телефон. И первая мысль была о Симе. Ее рабочий день кончился...

Он схватил трубку… Но услышал мужской голос — и сразу же узнал Булавкина.

— Юра! Булавкин! Откуда ты звонишь? — обрадовался Василий приятелю.

— Из автомата вестимо, — спокойно ответил друг.

— Да нет, я имею в виду другое: ты в Дно или не в Дно? И если ты здесь, то почему не заходишь?

— Делом был занят, — хохотнул Юра в трубку. — Жениться собирался,

— Вот как?!

— Вот так… А теперь уезжаю.

— Что-нибудь случилось?

— Тарелка разбилась, — — печальным голосом произнес Булавкнн. — И ты понимаешь, действительно, посуда бьется к счастью. Сразу начинаешь соображать, какой счет за разбитые мечты предъявить!

— Может быть, мне битой тарелки не хватает, но что-то я не очень тебя понимаю...

— Да ты не вникай в детали. Ты лучше спроси: на ком я чуть было не женился?

Что-то нехорошее почувствовал Василий в словах Булавкина и в тоне, с каким тот произносил эти слова, и уже без прежней беззаботности сказал:

— Тебе жить — тебе и выбирать. Это меня не должно волновать.

— Э.., не спеши. Если я скажу: кто она — тебя это очень даже взволнует.

— Заинтриговал. И кто же она?

— Наша общая знакомая: Семенова Сима.

— Разыгрываешь?

— Ее разыграл, а тебе чистую правду говорю. Приходи на виадук, на чемоданы их с моста полюбуешься. Так бедняжка замуж рвалась, что на первом попавшем товарнике укатила и про приданое забыла.

До Василия многое дошло.

— А тебя-то я там встречу? — холодно спросил он.

— Ну что ты, друг! — рассмеялся Юра. — Зачем нам теперь встречаться...

— Жаль...

— Не огорчайся, друг! Утешься советом, который я тебе дам. Ищи себе достойную пару! А Сима глупа и на передок слаба.

Кротов грязно, как последний паровозник, выругался и бросил трубку. Раньше он никогда не хлопал дверью, но на этот раз так ее закрыл, что она чуть с петель не слетела. Но даже рухни она за его спиной — он не оглянулся бы. Просто не заметил бы этого...

***

А старенькая «Овечка», напрягая все свои силы и устало грохоча железом, набирала скорость. Удовлетворенный Мелихов бросил лопату в лоток и, подскочив к окну, посмотрел на женщин. Разрезаемый составом воздух налетал на них могучими вихрями, и, казалось, вот-вот сдует с цистерны. Такой оборот дела никак не устраивал кочегара. Ему всего-то лишь и хотелось прокатить этих дам с ветерком… Но не с таким, чтобы потом из-за них коротать свою молодость у параши.

Веня подскочил к механику,

— Кузьмич, ты куда разогнался?

Машинист блаженно улыбнулся. Он заметил тревогу кочегара, и она доставила ему удовольствие.

— Как куда? — спокойно изрек он. — В парк, конечно. На пенсию мне еще рано!

— Но в парк тем более незачем спешить! — — волновался Веня.

— От тебя энтузиазмом заразился! — весело глядя вперед, сознался механик.

Веня понял, что Кузьмич в ударе и просто так, без особых причин, скорость не сбросит. И тогда он решился сознаться в содеянном и прояснить машинисту ситуацию.

— Послушай, Кузьмич, — начал он издалека, — а что тебе будет, если человек свалится с поезда?

Веселый кочегар нравился Кузьмичу и старый машинист решил показать этому салаженку, что тоже обладает чувством юмора.

— Это смотря с какого? — философски заметил он. — Если с поезда Москва — — Владивосток, то только ознакомят с приказом...

Мелихов не выдержал и нервно крикнул:

— С нашего, с нашего! У тебя на цистерне пассажирки висят!

Кузьмич, прикидывался, что не мечтает о пенсии. На своем паровозе он стремился к ней, и застрять по пути на заслуженный отдых в каком-нибудь далеком от родного дома месте, ему, естественно, не хотелось.

Старый машинист побледнел и потянулся к ручке тормоза.

— Не тормози резко! Помни закон Ньютона! — поспешно предупредил Веня.

Кузьмич всю жизнь проработал на паровозе, но о законе Ньютона слышал впервые.

— Это какой такой закон? — растерянно посмотрел он на кочегара.

— А тот самый, по которому если разгонишься, то сразу не остановишься.

— Этот закон я и без Ньютона знаю, — сердито огрызнулся механик и начал аккуратно останавливать состав.

Он вложил все свое искусство машиниста в эту остановку, всем сердцем желая, чтобы она не была последней перед долгожданной пенсией.

И как только поезд встал, механик потрусил к Мелихову. Веня, боясь возмеядия, сиганул из кабины на землю. А Кузьмич первым делом посмотрел из его окна на женщин, и гнев действительно вскипел в нем.

— Я же тебя, дурака, спрашивал: у тебя все нормально? А ты мне что сказал?

— Я и сказал, что у меня все нормально! И хоть ты меня и дураком обзываешь, но это — истинная правда!

Веня обиженно отвернулся от машиниста.

Но Кузьмич распалился не на шутку. Он еще больше высунулся из окна, и, гневно глядя на кочегара с высоты будки, запальчиво воскликнул:

— Это… с какой стороны посмотреть!

— Смотрите с любой! — невозмутимо заявил Мелихов, пряча шевелюру под кепкой.

Он не без оснований считал, что она, шевелюра, действует на отсталого механика, как красная тряпка на быка.

Кузьмич, которому в тот момент было не до прически кочегара, невольно обратил на нее внимание. И вспомнил об армии, где наголо стригут таких салажат и постепенно делают из них людей.

— Тогда почему ты не служишь? — сурово спросил он.

— Потому и не служу, что и с этой стороны у меня все нормально. Я ведь человек, Кузьмич, а не служебная собака.

— Тьфу ты! — поморщился Кузьмич. — С вами, стилягами, невозможно разговаривать!

— А ты не разговариваешь, а бранишься!.. Поэтому и разговора у нас не получается.

Кузьмич принял этот упрек без обиды.

— Ну ладно, — — примирительно махнул он рукой. — Ты чем огрызаться, что человеку как раз и негоже делать, лучше сбегай — — бабам помоги. А то они со страху так прилипли к цистерне, что их теперь снимать оттуда надо. Да не оторви вместе с металлом! Сила-то у тебя есть, а ума, как вижу, нема.

Семеновы действительно перетрусили до смерти и продолжали висеть сбоку на цистерне, пока не увидели бегущего к ним паровозника. Лукерья Демьяновна сразу вспомнила, что за хождение по путям полагается штраф, а за проезд на товарняке — -и того хуже, и лениво бегущего к ним железнодорожника тут же связала с незапланированными материальными потерями.

Один страх начисто нейтрализует другой.

Лукерья Демьяновна тяжело спрыгнула на землю и, крякнув, как это делал старый Кузьмич, которого она и знать-то не знала и в глаза никогда не видела, бросилась бежать вдоль путей к своим чеподанам. Сима в одно мгновение присоединилась к матери.

Мелихов, увидев, что в его помощи дамы не нуждаются, остановился и мощно свистнул. Подхлестнутые свистом, дочь и мать прибавили немного в скорости и так, в бодром темпе, добежали до конца поезда. И только здесь Лукерья Демьяновна осмелилась оглянуться.

За ними никто не гнался. Женщина с бега перешла на шаг.

Сима сделала то же самое, и они пошли рядом, обе тяжело дыша.

Мать, не теряя времени, принялась отчитывать дочь.

— Из-за тебя, нескладная, увозюкались! Плащи теперь ничем не отчистишь. Сама бестолковая и меня вечно с толку сбиваешь! Под поезд надо было лезть, как я говорила!

— Не хочу я еще под поезд...

В глазах Симы стояли слезы. И мать вдруг поняла, о чем думает дочь. До нее наконец дошло, что автобус, к которому они так спешили, ушел не только без Симы, но и без Булавкина… И не потому, что этот стервец ждет и не дождется ее единственную, любимую дочь.

Лукерья Демьяновна почувствовала себя усталой, совсем разбитой. Совсем старой. Она опустила голову, как это давно уже сделала Сима и поплелась еле-еле.

***

Мелихов был в восторге. Месть удалась прекрасно! На лучшее он и рассчитывать не мог. Об одном только сожалел побитый ухажер, что Сима его не узнала. Но она еще узнает его! По пути к паровозу мститель с «Овечки» прикидывал в уме, как все, что «узнает она», он распишет друзьям и знакомым. Получалось здорово. Фантазия работала на полных оборотах, и стиляга счастливо улыбался своим мыслям.

В таком радужном настроении и застал кочегара начальник отдела кадров.

За недолгую жизнь работяги Мелихов успел усвоить, что появление начальника ничего хорошего не сулит, и сразу поскучнел. Но Сазонов успел заметить его нерабочее настроение. Труд кочегара был не из легких, и только дурак мог чувствовать себя на такой работе счастливым.

Начальник решил разобраться, что к чему, и остановился под паровозной будкой.

— Что у вас тут происходит, Петр Кузьмич? — строго спросил он машиниста.

Старый механик в мгновение ока спустился на землю и загнанно огляделся по сторонам. На железной дороге все было спокойно. Все было как и должно быть.

И Кузьмич растерянно пробормотал:

— А у нас ничего не происходит, Кирилл Петрович!

Мелихов отметил про себя, что его шеф здорово теряется при начальстве и чертовски боится начальства.

— Тогда почему вы здесь стоите? — продолжал допрос кадровик.

— Здесь? — скучным голосом переспросил Кузьмич. — Ах, здесь! — он посмотрел себе под ноги. — Так перед вами, Кирилл Петрович. Из уважения… как лист перед травой...

— Я не про это… Я про состав. Почему вы остановили его здесь?

— Ах, вы про состав! — облегченно вздохнул Кузьмич, словно тяжелую ношу сбросил с плеч. — Вынужденная остановка, Кирилл Петрович… Пришлось… Вот из-за этого! — Он ткнул пальцем в сторону Вениамина. — Показалось ему, что букса дымит… Вот и встали. Посмотрели. Букса в полном порядке.

— На железной дороге лучше пересмотреть, чем недосмотреть! — одобрительно глянул на Мелихова Сазонов и спросил у него. — А как вы оказались на маневровом?

— Я-то? — Веня не ожидал, что это заинтересует кадровика, и, не зная, что ответить, растерялся, и начал сбивчиво объяснять: — В порядке перевода… Эта самая… Людмила Павловна распорядилась.

«Да чего это я дрожу не хуже Кузьмича?» — со злостью на себя подумал он и, набычась, задал встречный вопрос:

— А почему вы заинтересовались?..

— На маневровых у нас, обычно, работают люди пожилого возраста.

— А этот? — — Вениамин кивнул головой в сторону нестарого помощника машиниста, который слушал их разговор, высунувшись из окна будки.

— Этот? — Сазонов посмотрел вверх на парня. — Этот дисциплинарное наказание отбывает.

— Тогда считайте, что я тоже наказан!

— Ну, если вы так хотите.., — улыбнулся кадровик.

— Очень хочу! — весело перебил его Мелихов. — И наказание это — мне по душе!

— А ты, Петр Кузьмич, как считаешь?

Машинист крякнул раза два, выдержал паузу и неторопливо, подбирая каждое слово, сказал:

— Сдается мне — наговаривает он на себя… А так парень — смышленный… даже закон Ньютона знает.

Сазонов удовлетворенно кивнул, словно ничего другого и не ожидал услышать.

И пошел своей дорогой.

Кузьмич долго смотрел вслед кадровику.

Когда расстояние между ними стало достаточно большим и Сазонов не мог его слышать, машинист сердито проворчал:

— Ишь, прыщ пучеглазый… Видишь ли, помешали ему… не там встали...

Мелихов пропустил мимо ушей слова механика. Его переполняли совсем другие эмоций. Он протянул руку для рукопожатия.

— Ты чего это? — удивился тот.

— От имени чуваков хочу вам, Петр Кузьмич, выразить искреннюю благодарность!

— А-а, вот ты о чем! — механик задумчиво посмотрел на кочегара. — Ты тут ни при чем. Это я ради себя… Вдруг, думаю, дураку стукнет в голову объяснительную потребовать… А по мне, Мелихов, лучше уголь рыть, чем что-нибудь писать. У меня два класса, третий — — коридор… Вот так-то, Ньютон чумазый...

Так ли это было или иначе, тo ли он думал, что говорил, или совсем другое — Мелихов в это не вникал. Настроение его от таких слов ничуть не испортилось. Руки заскучали по работе. И как только «Овечка» остановилась в положенном для этого месте, он схватил кипу концов, слез с паровоза и стал обходить машину, выискивая на ней подзапылившиеся места. С большим удовольствием возвращал он им прежний блеск. Дело это не тяготило сегодня ни душу, ни мысли. Постепенно он размечтался о разных разностях и даже не заметил, как вспомнил Валерию.

И вдруг Мелихову показалось, что не зря она приходила и тяжелый труд кочегара не зря заинтересовал ее...

Веня обошел паровоз еще раз. Потом отступил на несколько шагов от «Овечки» и полюбовался ею. Такую технику не грех было показать Вале...

— Кузьмич! — окликнул Мелихов задремавшего у своего окна механика. — А что если я одной девчонке покажу нашу «Овечку»?

— Ну, если на ней есть что посмотреть — давай приглашай!

— А чего… машина, как машина...

— Да я девчонку имею в виду!

— А девчонка… А девчонка, Кузьмич, что надо! Только вот задавала… Вы уж ей, Петр Кузьмич, не говорите о том, что на маневровых работают одни нерадивые.

Старый паровик рассмеялся.

— А где они не работают, Ньютон! Ты сам об это не проболтайся! А мы себе — не враги.

***

Чемоданы на путях Вася увидел, не поднимаясь на виадук.

Бредущие понуро женщины были от своего багажа уже в нескольких шагах. К одной из них, кроме ненависти, в душе Кротова ничего не было. Другую он почему-то жалел.

Наверное, еще любил.

Но любовь не терпит никакой двусмысленности. И уж совсем ни к чему ей сплошной туман. Даже в самой затуманенной слезами любви должен быть просвет.

Беспросветная любовь обречена. И смерть ее неизбежна. Страшная смерть. В муках и страданиях.

Но почему жизнь так несправедлива?

Он же ничего еще не сделал. Ни плохого, ни хорошего. Он еще, как ангел в раю. Никакой грех еще не отяжелил его душу. А жизнь за одним ударом нанесла второй...

На паровоз Кротов заставил себя подняться большим усилием воли. Не только работать — и двигаться не хотелось. Кочегар исподлобья глянул на старших товарищей.

Лебедев сидел на своем месте, рассматривая какие-то бумаги со следами мазута на них. Следы мазута виднелись и на лице Степана. Похоже, помощник был всецело поглощен регулировкой эжектора. «Эх, никому до тебя дела нет. Хоть сдохни!», — совсем поскучнел Василий и нехотя буркнул:

Здравствуйте!

Здрасти, здрасти! — не отвлекаясь от своих дел, вразнобой ответили машинист и помощник.

«Даже не глянули на меня… Эх, жизнь! Пока уголек рыть не надо, кочегар никому не нужен. Эх!». Вася тяжело опустился на табурет, закутался в дежурную фуфайку и предался своим переживаниям.

До чего же приятное дело, оказывается, переживать! Раньше он этого никогда не замечал. Словно на ноющий зуб нажмешь. И сладко, и больно. Так бы вот и сидел всю жизнь в теплой фуфайке у тёплой фронтальной стены котла. Главное, чтоб никто не трогал, не докучал.

— Как жизнь молодая?

Эх, Степан, тебе только бы языком цокать.

— Ничего.., — вяло откликнулся Кротов, не желая отвлекаться от своих переживаний.

— Ничего — пустое место! — встрял в разговор Лебедев и из-под очков посмотрел на кочегара. — Ты поконкретнее, Кротов, скажи!

— А зачем вам конкретнее? — с вызовом спросил Вася. — У вас и без меня своих дел по горло.

— Дел хватает, — спокойно согласился Игорь Дмитриевич. — Только вот тебе, Кротов, все наши дела до фени! Мне уж было показалось, признаюсь, что ты неотступишься. А ты пришел как вареный.

— Да откуда вы знаете, какой я пришел? — рассердился Вася. — Вы на меня за все время, что я на паровозе, только сейчас и посмотрели.

— Мы на тебя насмотрелись, пока ты к паровозу шел! — повысил голос машинист. — Мужик ты дюжий, черной работы не боишься, а смотреть на тебя до чего ж было тошно.

Кротов покраснел, а Лебедев сурово продолжал:

— С чем ты пришел на паровоз? С таким настроением и с таким настроем в дорогу не отправляются. Что прикажешь мне, как командиру, как лицу, которому государство доверило безопасность движения, делать? Я должен быть уверен в своих людях! А я сегодня в тебе не уверен.

— Что ж, хотите от поездки меня отстранить? — обиженно проворчал Кротов, думая о том, что уж если не повезет, то...

— Да, хочу!

— Ни к чему это, Игорь Дмитриевич! — вздохнул кочегар. — — И без того невеселая картина получается… Мне ведь в школе как жизнь-то расписывали… Все дороги передо мной открыты. А сунулся в институт, меня побоку. Пришел к девушке — она меня тоже побоку, потому что в институт не попал… И весь мир для меня сузился вот до этой единственной двухрельсовой, но зато железной дороги.

У Лебедева на скулах заходили желваки.

— Ты, Кротов, нас со Степаном не обижай. Железная дорога нас кормит. И может статься так, что она будет и твоей судьбой. Не знаю, тщеславен ты или нет, но по ней, по двухрельсовой, можно дойти хоть до министра. Все зависит от тебя самого. Скиснешь — под откос к пивному ларьку покатишься. Выдюжишь, устоишь — и тебе далеко шагать!

Он аккуратно сложил бумаги. Засунул их в карман гимнастерки. Туда же положил очки. Встал.

— Что скажешь: какой поезд брать? — спросил машинист у кочегара.

— Берите потяжелее… Я ведь не против тяжелой работы… Мне она сейчас, наоборот, позарез нужна… Так что зря вы на меня набросились.

Лебедев скупо улыбнулся и ушел.

— Ты, как Маяковский, — сказал Степан. — Того от неразделенной любви тянуло дрова колоть, а тебя — уголь перелопачивать.

— А ты откуда знаешь? — насторожился Вася.

— Про Маяковского-то?.. В десятый класс вечерней хожу.

— Ты не хитри!

— Ну, ты же сам сказал, что она тебя побоку… Ей-бо, больше ничего не знаю.

— Вася промолчал. А Степан после небольшой паузы мечтательно вздохнул:

— Первая любовь, наверное, самая романтическая и остается на всю жизнь в нас… Что, тоже была несчастной?

— Тоже...

В это время на паровоз поднялся машинист.

— Ну, ребятушки, поработать придется от души! Состав дали во! — И Лебедев, сжав кулак, озорно оттопырил большой мозолистый палец.

А Вася, глядя на довольного механика, с грустью подумал: наверное, хорошо человеку жить, когда ему уже не до любви и на уме — одна работа. Эх, дотянуть бы до этих лет...

***

Лукерья Демьяновна с вечера закрыла ставни, чтобы шум ветра и мерцающий свет звезд не мешали спать. Но сон, несмотря на тишину и густую темноту в доме, не шел никак. А тут еще комар привязался. Он угрожающе пищал над ней, а она не решалась протянуть руку, чтобы отогнать его. Она боялась, что он перелетит к дочери, — и разбудит Симу.

Мать не была уверена, что Сима спит, но ей хотелось в это верить. «Уж лучше бы ты, паразит, в меня впился! Напился бы кровушки моей и отвязался бы», — бранила про себя Лукерья Демьяновна безмозглое насекомое за его тупую настырность.

А слезы стояли в глазах, и комариный писк переполнил чашу терпения.

Она тихо шмыгнула носом. И сразу же убедилась, что дочь не спала, а мучилась в темноте, как и она сама.

Сима встала. Босиком прошла в кухню. Включила там свет.

Предчувствие большой беды охватило мать. С замиранием сердца она стала прислушиваться к звукам на кухне… Тихо коснулась пола переставленная табуретка… И опять воцарилась тишина. Тягостная. Зловещая. Лукерья Демьяновна больше не могла лежать и вышла к дочери.

В одной рубашке Сима сидела на табуретке, обхватив голову руками. Сердце матери сжалось от боли.

— Не плачь, девочка.., — жалобно простонала она. — Я проучу этого стервеца! Я покажу ему, как позорить наш доблестный военно-морской флот! Я дойду до самого высокого начальства! Я с ними поговорю!..

Сима подняла лицо и, вошедшая было в раж, Лукерья Демьяновна осеклась. Глаза дочери были сухими.

Я поеду! — — сказала она тихо, но решительно.

К нему?! — — всплеснула руками удивленная мать.И тут же сообразила, что сказала глупость, и, переосмыслив слова Симы, дошла до их страшной сути. — Ты, что же, от меня надумала уехать?.. — растерянно произнесла она и вдруг гневно закричала: — Сейчас же ложись спать! Я тебе помаюсь дурью! Вот как за волосы оттреплю!

Она решительно двинулась вперед, но Сима не шелохнулась.

— Перестань командовать мной! — устало потребовала она. — Я съезжаю с твоей жилплощади. Теперь сама буду на хлеб зарабатывать и сама буду командовать собой.

Она вернулась в спальню и начала одеваться.

Мать, пораженная ее упрямством, застыла посреди кухни. Все, ради чего она жила, к чему стремилась, рушилось в одночасье. Разве так уж это все неизбежно? Разве нельзя было все поправить и жить по-прежнему?

Лукерья Демьяновна подбежала к Симе, грохнулась на пол и, ударилась в него лбом, словно отвешивая поклоны живой иконе, истошным голосом запричитала:

— Симочка, я же вырастила тебя!.. Ведь у меня нет никого кроме тебя… Никого на этом свете!..

— Я и буду у тебя. Я же не умирать еду. И горевать тебе пока не о чем. Пока у тебя здесь все хорошо, — продолжая одеваться, сказала дочь.

— Симочка, да что ж ты так со мной-то?.. Ведь я всю жизнь только для тебя и старалась, все до последней копейки только на тебя и тратила.., — мать отчаянно закачалась из стороны в сторону. — Хочешь замуж за этого кочегарика, так иди! Дом у нас свой. Мужик нам нужен! Я теперь возражать не буду.

— А я, мам, больше людей смешить не стану!

— Да, да… Конечно, — поднимаясь на ноги, вздохнула Лукерья Демьяновна, — жить с ним — только людей смешить.

Но тут же сама догадалась, что и на этот раз говорит невпопад, и беспомощно опустилась на кровать.

Так она и сидела, опустошенная, беззвучная, пока не увидела, что дочь уже совсем собралась. Тогда она вскочила на ноги и начала одеваться, бормоча при этом:

— Я сейчас… Я провожу тебя… Ты уж подожди немного...

Она торопилась и путалась в одежде. Сима помогла ей справиться.

Из дома они вышли молча и к виадуку подошли быстро.

— Дальше я пойду одна, — жестко сказала Сима— Не могу видеть твои слезы. Ты уж прости… До свидания!

Свободной рукой, в которой не было чемодана, она обняла запыхавшуюся мать и поцеловала в обе щеки. Лукерья Демьяновна беспомощно смотрела на дочь и не могла произнести ни слова.

— Так нам обоим будет лучше! — — упрямо тряхнула головой девушка и стала быстро подниматься по лестнице.

Стук симиных каблуков вывел Лукерью Демьяновну из оцепенения. Она криком остановила дочь. Подбежала к ней и горячо, прямо в лицо зашептала:

— Симочка, помни: у тебя есть три сокровища! Молодость, красота и здоровье! Молодость пройдет. Красота слиняет! А здоровья тебе хватит надолго! У нас крепкий род! Ты уж не обмишурься, девочка! Красоту и молодость попусту не растранжирь.., чтоб потом не жалеть об этом всю свою долгую жизнь.

Сима, не глядя на мать, кивнула и быстро пошла прочь.

Лукерья Демьяновна вдруг вспомнила, что дочь не сказала, куда едет, и снова закричала:

— А куда же ты, Симочка?

— Я напишу тебе, мама!.. Все будет хорошо! — уже не останавливаясь, бросила через плечо Сима.

Лукерья Демьяновна опустилась на ступеньку лестницы и разрыдалась.

***

Сима все вытряхнула из души Василия. И любовь, и жалость.

Мышцы гудят от усталости, а на душе становится тяжело от пустоты в ней. Вася сделал это открытие и дивился ему. Казалось бы, чем легче ноша, тем лучше жить. Ан нет! И свет белый не мил, и спиться хоть бы что, когда душа пустая.

А Валерия цвела!

Только сосед этого не замечал. Он вообще, придя домой, не обратил на соседку никакого внимания. Молча и неторопливо раздевался в прихожей, а девушка стояла в стороне и веселым взглядом следила за каждым его движением. Она догадывалась, что с ним происходит и отчего он такой вареный.

Более того, через это невнимание к себе она как бы проникала в душу несчастного влюбленного и, к своей радости, теперь, кроме пустоты, ничего в ней не находила. И Валерию даже забавляло, что Василий скисает из-за такого пустяка. Природа не терпит пустоты, и освободившееся место обязательно займет другая...

Девушка мельком представила себя на этом свободном месте, но затмение длилось недолго. Все-таки как никак а она была почти сестра и должна любить соседа как брата.

Правда, ко всему еще она была и девушкой. И вот в этом качестве ей очень хотелось, чтобы молодой человек, этот самый брат-сосед, хоть немного, но обращал на нее внимание,… Ну, хотя бы замечал, что ли… Нельзя же так пренебрежительно относиться к родной соседке! И Валерия решила в долгу не оставаться.

Когда Василий проходил мимо, она подсекла ему ногу. Очень удачно. Он чуть было не загремел в прихожей. Если бы двигался не как во сне, то точно, так бы оно и было. Скорость просто оказалась недостаточной. Он повихлялся немного, покачался чуть-чуть, но в вертикальном положении удержался. Только после этой небольшой разминки, наконец, удостоил соседку взглядом.

— Ты чего это?

Она невинно глядела на него, только в глазах прыгали веселые смешинки,

— А мы уж, Васенька, думали, ты опять до утра не придешь.

— С чего это вы так думали? — проворчал он.

— Ну, как с чего? — ласково затараторила Валерия. — Вот вечереет, а тебя дома нет… И прошлый раз ты утром явился.

Васе понравился ее тон и даже то, что она не забывает о нем, думает...

— Работа у меня такая, — грустно покачал он головой.

— Заработался, бедненький, — посочувствовала девушка.

— Во-во! Ни сна, ни отдыха измученной душе.

— Для душевных ран хорошая еда — лучший бальзам.

А вы как, уже набальзамились?

— Конечно!

— То-то ты и сияешь, как таз медный… Ну, а меня-то кто кормить будет? Сама говорила, кухня — не мужское дело!

— Кто такую глупость сказал, тот пусть и кормит! Правильно, Васенька? — она обняла соседа за талию.

— Правильно, Валечка! И помни при этом, кочегар, чем лучше ест, тем больше вынести может.

— Понятно! Кони дохнут не от работы, а от плохого питания. Я тебя фирменными блинчиками накормлю, чтоб ты хорошо на ногах стоял.

— А я и так хорошо стою!

— Не хвастай, братец! Это ты после моей подножки устоял, а вот после моей новости — точно шлепнешься.

— Про Симку что-нибудь? Так я про нее все знаю! Нет к прошлому возврата, и в сердце нет огня.

— У меня без нее новостей — девать некуда!

— Тогда выкладывай!

— Э-э… нет! Сначала ты поешь. Душевное равновесие восстанови. Страсть, как не люблю, когда мужики в обморок падают.

Она пошла было на кухню, но тут зазвонил телефон. Девушка оказалась ближе к аппарату и взяла трубку. Сначала на лице появилось удивление.

— Кто, кто? — переспросила она, и удивление сменилось разочарованием. Она протянула Василию трубку, шепнув: — ЛД!

Он изумился не меньше соседки, но трубку взял.

— Слушаю!

Васенька! — обрадованно запела трубка. — А ты дома?

— Ну, раз с вами разговариваю, значит, дома!

— Да, да, Васенька… Старая я уже дура, не соображаю… А ночью ты где был?

Он пожал плечами, как будто бы Лукерья Демьяновна могла это видеть.

— В поездке. Где же мне еще быть? Только что вернулся. Вот ужинать собираюсь.

— А мне, Васенька, не до ужина… Сима-то ушла из дома… уехала...

— Она, что, замуж вышла… все-таки? — упавшим голосом спросил Кротов.

— Ах, если бы! — — вздохнула трубка, так душевно и так громко, что ее мембрана чуть было не лопнула.

Вася теперь понял, зачем звонит старшая Семенова.

— Ладно! — разозлился он. — У меня другие заботы! Есть охота!

И бросил трубку на аппарат.

— Телефон сломаешь! — ехидно заметила Валерия.

— Ну его к черту! От него одни неприятности.

— И какие там неприятности?

— Сима сбежала… а эта дура проверяла: не со мной ли вместе ее дочь в бега пустилась?

Соседка засияла пуще прежнего.

Василий заметил это сияние и упрекнул ее:

— В тебе нет ни капельки жалости.

— А я, Васенька, распутных девок не умею жалеть! — запальчиво ответила она.

— Опять у вас страсти накаляются?! — — вышла из комнаты Васина мама и с грустью посмотрела на молодую пару.

— Кочегары по вечерам злые бывают! — быстро отчеканила Валерия. — -Но вы, Анна Сергеевна, не беспокойтесь! Это пустота в желудке так дурно на них сказывается. Я вот сейчас его покормлю и он усмирится. А вы пока продолжайте беседовать с моей мамой.

— Соскучились, голубки. Посплетничать надо, — улыбнулась Анна Сергеевна и ушла обратно в комнату.

На сковороде швырчали блины, а Вася ел салат из помидор, и пока кухарка готовила ужин, Кротов был предоставлен сам себе. И мысли его невольно снова вернулись к Симе. С их возвращением аппетит стал пропадать. Вася отложил вилку в сторону.

— А я ведь, Валь, — задумчиво глядя на профиль Валерии, вздохнул он, — вчера видел ее с чемоданами… приданое в них было.

— Вот как?! — с интересом посмотрела на него соседка.

— Вот так… А жених сбежал...

— Там у них настоящий ипподром, — хмыкнула девушка.

— Какой еще ипподром?

— Ну, бега сплошные… Может, и тебе подключиться?..

— Тебе все хиханьки, — нахмурился он и наклонил голову.

Но поздно спрятал глаза. Туман застлал их чуть раньше. Кротову стало неприятно оттого, что соседка уличила его в слабости. Выдержав паузу, придя в себя, он вновь посмотрел на девушку и принялся выговаривать ей:

— Ну, чего ты уставилась? Понапустила дыму, вот и глаза слезятся. Когда ты только научишься блины печь?!

Валерия сняла готовый блин со сковороды, вновь налила на нее тесто и только после этого негромко заметила:

— Это, Васенька, не блинный дым. Это дым любви.

— Тебе-то откуда знать? — огрызнулся он.

Ты все еще считаешь меня девочкой… Наверное, так и должно быть. Я все-таки росла на твоих глазах, и ты не заметил, как я выросла… А вот Мелихов обратил на это внимание и настойчиво приглашает меня посмотреть паровоз.

— Что? — взревел он.

— Я ж тебе говорила, что у меня сногсшибательная новость есть. Только ты не теряй человеческий облик. Ревут одни лишь дикие звери.

— Прекрати паясничать! — прикрикнул он на нее. — Разве я тебе не говорил, чтобы ты подальше от него держалась?!

— Говорил, — согласно кивнула она. — И я все время держу его на дистанции. И на паровоз пока не ходила...

— Да ты представь, какие на паровозе грязные люди работают! — — гневно перебил он ее. — Вымажешься — потом всю жизнь не отмоешься!

— Кочегар — тоже человек, и кочегара тоже можно любить, как человека.

— Да, конечно, если в кочегарах батрачат такие, как я. А этому стиляге скажи: если он будет бегать за тобой — я выдеру ноги из его задницы! Поняла?!

Валерия скосила глаза на своего наставника и в знак согласия едва заметно кивнула. Веселого разговора у них не получалось, но она все равно цвела и сияла. И вот что странно: круто брал Василий, а ее не обижало, не злило. Даже никакой реакции отторжения. Словно атрофировалось самолюбие, а чувство собственного достоинства изменило.

Вася не задумывался, почему Валерия сегодня такая покладистая, не ершится. Ум его по-прежнему был занят своими проблемами. В них соседка существовала только как младшая сестра, за которой надо присматривать, чтобы не отбилась от рук.

Наверное, девушка тоже понимала примерный ход его мыслей. И все же женским чутьем она угадывала в них что-то новое, необычное.

Сам Кротов еще не чувствовал никаких перемен в своем мышлении. Все эти изменения у него, очевидно, еще были на уровне подсознания. Но Валерия уже определила их как ревность.

Может быть, она читала, может быть, сама придумала, что ревность — эхо любви, и поверив в это, захотела, чтобы оно звучало снова и снова. Но в противовес ее желанию несколько глоток на улице, прямо под их окном, затянули песню. Исполнители так нажимали на громкость, что слов нельзя было разобрать.

— Пьяные, — пренебрежительно заметила девушка и, вытянув шею, глянула в окно.

И словно кто-то по макушке ее стукнул. Она втянула голову в плечи и замерла над сковородой.

Васе такая реакция показалась странной. Он привстал и тоже посмотрел на улицу.

Напротив их окна стоял столб с электрической лампочкой. Она уже горела, и в ее тусклом свете трое стиляг вопили под гитару:

— Мы ворвемся ночью в дом

И красотку уведем,

Если парня не захочет полюбить!

Э… ёт! Вперёд!

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, смышлённая сама придёт!..

При этом они так размахивали руками и хлопали в ладоши, что казалось, вот-вот взлетят. Больше всех выламывался Мелихов. Вошедший в раж, он не увидел своего коллегу.

Вася сел. Насмешливо посмотрел на Валерию. Та уже оправилась от первого потрясения и с деловым видом переворачивала блин.

— Сорвала экскурсию на паровоз — вот тебе результат.

Валерия даже не похвалила прозорливость соседа, словно и не слышала его слов,

— Смотри, девочка, допрыгаешься! Не только звери ревут, но и бабы. Дым любви особенно здорово их глаза щиплет.

Валерия и на этот раз не издала ни звука.

А горластая песня топталась под окном и, похоже, никуда не собиралась уходить. Потревоженные ею на кухню пришли обе мамы и встали у окна. Стиляги, увидев женщин, обрадовались зрителям и начали еще больше выкаблучиваться.

— Чокнутые эти артисты или пьяные в дым? — принялась гадать Анна Сергеевна.

— Сразу и не разберешься, — весело ответила Александра Васильевна.

Зрелище было забавное, некаждодневное, и они улыбались.

Но вскоре до них стал доходить смысл часто повторяемого куплета, и Александра Васильевна насторожилась.

— Вы только вслушайтесь, что они поют! — тревожно сказала она. — В дом грозятся ворваться.

— Ковбойская песня — только и всего, — спокойно объяснил Вася. — В их собственной аранжировке, правда.

— Стиляги!.. Что с них возьмешь, — пренебрежительно заметила его мама.

Но Александра Васильевна не успокоилась.

— Как распетушились, — покачала она головой. — И прически-то у них петушиные. Валерия, это не твои знакомые?

— Ну, скажешь ты, мама! — недовольно воскликнула девушка. — Если бы я с ними якшалась, разве они грозились бы похитить меня.

Она тут же прикусила язык. Но было уже поздно. Ее слова еще больше напугали мать. Александра Васильевна с тревогой посмотрела на Васю.

— Может быть, нам второй замок вставить? Ты ведь теперь по ночам не всегда дома бываешь.

— Спите спокойно! — безразличным тоном произнес Василий. — Сейчас они утомятся и тоже спать пойдут. А ты, Валерия, включи проигрыватель на всю катушку! И было бы хорошо, если бы вы, милые мамы, отошли, от окна. Эти ребята работают только на публику.

Валерия бросилась выполнять команду, и женщинам тоже понравились слова единственного мужчины в их квартире, и они пошли за девушкой.

— Мам, — окликнул Василий Анну Сергеевну. — А где у нас большие ножницы?

— Самые большие? — задержалась Анна Сергеевна на пороге кухни.

— Да! Которыми баранов можно стричь.

— Они, Васенька, в комоде, — улыбнулась мать остроумию сына и, одарив его ласковым взглядом, ушла.

Вася не ошибся. Как только в квартире грянула музыка, стиляги сразу сникли. Уже без прежнего азарта повыламывались немного для вида и исчезли.

Сияющая Валерия вернулась на кухню, чтобы доложить командующему о бегстве противника. Но названного брата за столом не было. Блины лежали целехонькими и варенье — не тронутым. Едва уловимая тревога закралась в сердце девушки. Она обошла квартиру — сосед как в воду канул.

Валерия села за стол перед нетронутыми блинами и глубоко задумалась.

***********************************************************************************************************

сатисфакция

* * *