Радуга. Разбуди меня

Старый будильник фирмы «Густав Беккер» давно жил на прикроватной тумбочке. Он добросовестно, с непревзойденной швейцарской точностью, отсчитывал секунды и, будучи немцем по происхождению, весьма пунктуально будил своих хозяев по утрам. Звонко стучал латунным молоточком, тряс круглыми боками, подпрыгивал на тоненьких ножках, пока сонная хозяйская рука не нащупывала самый верх его шляпки-берета. Тогда только выдавал последнее: «Дзынь!», переходил на ровное тиканье и, продолжая исправно двигать шестеренками, отматывал мгновения нового дня. А вечерами, перед сном, хозяева вращали резной ключ, приводя в тонус уставший за день механизм, и затягивали пружинку, готовую расправиться к утру в точно назначенное время.

Старый будильник много лет наблюдал размеренную жизнь своих владельцев — мсье и мадам Бонар. Эта жизнь казалась ему спокойной и упорядоченной, с соблюдением строгих правил подъема и отхода ко сну. Особую атмосферу создавало легкое шуршание халата мадам Бонар, ее приятный напев тихим голосом во время умывания. Двигая стрелками, будильник отводил ровно четверть часа мсье Бонару на утреннюю гимнастику и помогал ему держать четкий ритм во время приседаний: «Тик-так, тик-так, тик-так».

При мягком свете ночника над кроватью супруги Бонар ровно в десять ложились в постель, каждый со своей книгой в руках. Мсье Бонар вскорости засыпал, сопел и посвистывал, и мадам Бонар осторожно убирала книгу с его живота, закрывала свою и гасила свет.

Бывало, что вечером будильник не заводили — это случалось не часто, по праздникам. И тогда мадам Бонар задерживалась в ванной дольше обычного, супруги не брали в постель книги и не включали ночник. Спальня наполнялась усердным сопением мсье Бонара и приглушенными стонами мадам. Все это продолжалось не более получаса. В один из таких вечеров, на Пасху, была зачата Мари. Супруги Бонар, давно оставившие надежду иметь детей, несказанно радовались и воздавали хвалу небесам, сообщая соседям и знакомым о прямом вмешательстве господа в такое чудесное событие, и в благодарность дали дочери имя Мари.

Но года неумолимо оттикали и открутили стрелками. Супруги Бонар покинули этот мир, и теперь Мари Бонар являлась полноправной хозяйкой дома и старинных потертых часов. В отличие от родительской, ее жизнь подчинялась какому-то непонятному, неправильному ритму. Она словно не придавала значения времени. Часто и подолгу зачитывалась, лежа в постели, забывала выставить стрелки для пробуждения, да что там говорить, забывала даже вовремя заводить механизм часов. Утром вскакивала, хваталась за будильник, злилась и убегала до вечера, а иногда и до следующего утра.

Потом в доме появился Филипп. Он ворвался в жизнь Мари на рычащем мотоцикле, с грохотом опрокинул на пол задетый возле трюмо стул и туда же бесшабашно увлек за собой Мари. А она и не думала сопротивляться. Растворилась в его нетерпеливом ритме, только посильнее вцепилась в плечи для надежности, чтоб не унесло на виражах. Затем любовники перебрались в кровать, и до самого утра тишину нарушали чувственные вздохи вперемешку с милой болтовней. Это был единственный раз, когда Филипп ночевал в доме у Мари и единственный раз, когда он обратил внимание на будильник у кровати.

— Зачем ты держишь этот старый хлам на тумбочке? — часы звякнули о пол после того, как Филипп стянул с них небрежно брошенную рубаху.

— Не знаю… — Мари подняла и оглядела будильник. — Это родительский. Надо бы его завести.

Она несколько раз повернула ключ, протерла циферблат концом пододеяльника и водрузила часы на место. Филипп хмыкнул:

— Водонепроницаемые, противоударные! — он продемонстрировал свое левое запястье. — Не будь такой старомодной, малышка.

И Мари подчинилась. Старый будильник перекочевал с тумбочки на подоконник. А оттуда подальше — в сервант. Дело в том, что неугомонный Филипп использовал для любовных забав почти все пространство и мебель в доме, попадая в кровать лишь в редких случаях и то ненадолго, только чтоб забыться на несколько минут, и вскоре, взглянув на свои наручные, бодро вскочить и исчезнуть под рокот мотоцикла. В один из дней — навсегда.

Все это время «Густав Беккер» так и стоял в серванте, а Мари будила незатейливая мелодия мобильного. Пока в ее доме не появился Рене.

Убежденный энтузиаст здорового образа жизни, Рене считал, что телефон ночью в спальне плохо влияет на сон. На его сон. Мари согласилась. Тем более, что ее раздражало, когда спросонья мобильный выскальзывал из руки в самый неподходящий момент и приходилось шарить по полу между тумбочкой и кроватью, чтоб прервать его побудно-сигнальную мелодию.

Старый будильник возвратился на место. Натертый до блеска по требованию педантичного Рене, он энергично тикал, крутил стрелками и звоном латунного молоточка уверенно оповещал приход каждого дня. Вечерами, вдохновленный новым подзаводом, слегка подскакивал в такт равномерному стуку кровати о тумбочку. Слава богу, никто больше не опрокидывал в доме стулья и не сбрасывал вещи с подоконников. Мари неторопливо расчесывала свои каштановые волосы у трюмо, Рене тщательно полоскал рот в ванной, напевал, прямо как мадам Бонар. У него даже был похожий халат. Объятия были частыми, но не долгими. Ночник Рене не выключал. В любви он предпочитал разносторонний подход и выразительно причмокивал поцелуями, а Мари отдавалась привычному ходу времени: «Тик-так, тик-так, тик-так…» и закрывала глаза. Когда Рене не видел ее лица — смотрела на часы.

Рене всегда приходил вовремя. Мари почему-то задерживалась. Она никак не могла научиться жить в строгих временных рамках.

— Ты совсем не ценишь свое и мое время, — укорял Рене. — Неужели так трудно прийти к ужину ровно в семь? Ты вынуждаешь меня нервничать и есть разогретую еду.

— Прости, я не заметила, как заболталась с подругой. Не смотрела на часы, — отвечала Мари.

Она отвечала что-то еще, каждый раз опозданию находились причины. Но Рене был непреклонен. Он незаметно просматривал сообщения на ее телефоне, докучал вопросами. Выражения его любви стали более требовательными, холодными и жесткими. Его все больше злило тиканье будильника на прикроватном столике. И однажды Мари осталась ночевать у подруги.

Разбуженный утром звоном будильника один без Мари, всегда подчеркнуто спокойный и выдержанный Рене в сердцах швырнул ненавистные часы о стену. «Густав Беккер» хрустнул стеклом и умолк. Рене собрал вещи и покинул дом Мари навсегда.

Секунды и дни жизни Мари Бонар потекли своим чередом. Но их уже не отсчитывал старый будильник. После удара стекло треснуло, одна из ножек покосилась, но, главное, что-то сломалось внутри. Часы упорно не хотели заводиться. Мари отчаянно вертела ключом, трясла и подносила к уху — механизм молчал. На прикроватной тумбочке снова ночевал мобильный, а изувеченный «Густав Беккер» вернулся в сервант. Дом не наполняли больше звуки тикающих часов, будто перестало стучать сердце, разгоняя по жилам-комнатам уютное тепло.

Жозе пришел не к Мари. Он пришел наладить отопление. Все эти электронные системы с их контурами и сенсорами — Мари совершенно не разбиралась, какой рычаг нужно повернуть и какую кнопку при этом зажать, чтоб не укутываться в плед, перемещаясь по дому осенними вечерами.

Мари совсем не смотрела на Жозе, пока он был занят работой. После внимательно выслушала его советы о том, как же все-таки правильно «запускать и перезапускать систему», отметив, как быстро и доходчиво объяснились ей все принципы и особенности полноценного обогрева. Обрадовавшись теплу, из вежливости предложила гостю чашку чаю. Но Жозе отказался. Почему-то смутился и сказал, что должен выполнить еще один обязательный заказ, а добираться туда далековато. Пообещал заехать на днях, чтоб заменить одну поизносившуюся деталь.

Когда проходили через гостиную, взгляд Жозе задержался на фотографии Мари на стене: поворот головы, волосы небрежно разлетелись по плечам. А рядом, в серванте — хромоногие старинные часы с замершими стрелками.

— Какая интересная вещица! У моего деда был похожие. Никогда не забуду, как меня будил по утрам их громогласный звон из соседней комнаты. Дед был из австрийских немцев и вставал в четыре утра, как император Франц Иосиф, — Жозе улыбнулся. — Как я тогда ненавидел этот будильник! А однажды не выдержал и оторвал ему шляпу. Ну и влетело же мне тогда! Но дед все исправил, мастеровой он был, что угодно мог починить…

Жозе замолчал, перехватив внимательный взгляд Мари, он будто испугался своей внезапной многословности.

— А мой сломан, больше не тикает. Не смог оправиться от удара, — сказала Мари.

— Не хотите отдать в ремонт? А знаю одного умельца, — предложил Жозе.

Мари пожала плечами и вынула часы из серванта.

Она смотрела на руки Жозе. Он бережно ощупывал вмятину на корпусе, проверял на прочность скошенную в бок ножку, проводил большим пальцем по ободку, прикидывая, как лучше вынуть разбитое стекло — быстрые, четкие движения.

— Попробуем возродить к жизни вашего старичка или, по крайней мере, придать ему былую привлекательность.

И вот старый будильник потряхивало в сумке на заднем сидении автомобиля. Жозе катил по проселочной дороге уже около часа. Лобовое стекло хлестал колючий дождь, машина подпрыгивала на скользких ухабах. Конец дня, сумерки, сказывалась усталость. Жозе всматривался в дорогу и думал о том, что мог бы сейчас попивать чай рядом с красивой девушкой и болтать о разных пустяках. Сбежал, постеснялся. Видел, что из вежливости предлагает. Грустная она какая-то, вся в своих мыслях и не стала бы делиться. Кто он такой? И вряд ли сумел бы развеселить — характер не тот, не может он так, чтоб сходу…

Дождь заливал дорогу, дворники равномерно качались перед глазами: «Тик-так, тик-так...» Жозе вспоминал, как дед наставлял его после поломки часов: «Уважай время, не упускай его, иначе оно ускользнет, а ты не сможешь догнать. Каждая секунда делает твой день». Жозе тогда представлял себе секунды прозрачными каплями, что постепенно наполняли подставленные ладони — если разжать, то все потеряешь. Утечет время дождем, таким же отстраненным и холодным как сейчас…

Колесо поймало выбоину, автомобиль подскочил, старый будильник вывалился из сумки, стукнулся о пол, шестеренки встрепенулись, и раздался резкий пронзительный звон. Жозе вдавил тормоз. В мгновение он понял, что заснул за рулем.

*****

Время переменчиво. Иногда оно течет плотным проливным дождем, иногда проносится порывистым ветром, иногда лениво томится, будто в жаркой солнечной неге и, кажется, что его так много сейчас! А иногда, как этим зимним утром, медленно опускается невесомыми снежными хлопьями за окном, так тихо и осторожно, словно не хочет никого потревожить и дает возможность не думать о нем. Но стрелки часов упрямо движутся, зубчатые колесики вращаются и возведенная пружина распрямляется в точно назначенный момент.

Мари Бонар нехотя высунула руку из-под одеяла и легонько шлепнула по самому кончику шляпки-берета — «Густав Беккер» тут же прервал утренний перезвон и почтительно замолчал.

— Мари, пора вставать, — рука Жозе коснулась ее плеча.

Мари накрыла его ладонь своею:

— Еще секундочку…

— Проспишь… И я вместе с тобой…

— Нет, ты разбудишь меня, я знаю.