... определяет бытие. - Минасян Татьяна

Разбирание бумаг в комнате, которую когда-то занимала его мать, затянулось на весь день. Томас не ожидал, что это потребует от него так много сил и времени, и уже десять раз пожалел, что ввязался в это дело. Хотя рано или поздно этим все равно пришлось бы заняться. Мина постоянно ворчала, что его семейные архивы находятся в полном беспорядке и что «такая знаменитость, как он, не может себе этого позволить». А сегодня выдалось полностью свободное воскресенье, Мина с детьми отправилась в гости к своим родным — редкий случай, когда он остался один дома и на нем не висело никаких срочных дел. Надо было пользоваться моментом.

«Давай-давай, а то вдруг и правда припрутся к тебе журналисты или писатели, заявят, что хотят издать твою биографию, потребуют какие-нибудь семейные письма и фотографии — что ты тогда будешь делать? Искать их в этом бардаке несколько дней к ряду? Лучше уж сейчас все разложить по полочкам, во всех смыслах этого слова», — подбодрил себя мужчина. Конечно, на самом деле он не такая уж великая знаменитость — тут его вторая жена преувеличивает. Но все-таки интересующихся его жизнью хватает, интервью время от времени давать приходится.

Весь пол в комнате был уставлен вытащенными из стола ящиками, из которых вываливались исписанные бумажные листы, пожелтевшие от времени конверты и фотографии, на которых толком и не разглядишь, кто изображен. Часть бумаг возвышалась внушительной горой на столе перед Томасом — она постепенно уменьшалась, зато рядом с ней росли маленькие аккуратные стопки рассортированных писем. Письма матери, отцу, сестре и самому Томасу, от разных родственников из других штатов и из Европы, от коллег, от друзей…

Вот еще один конверт, желтоватый, помятый с расплывшейся чернильной надписью — похоже, на письмо когда-то пролили воду. Можно разобрать только первые два слова «Миссис Нэнси Э…» Тоже письмо, написанное кем-то матери — но почему-то без обратного адреса и имени отправителя. На том месте, где их обычно пишут, не было даже чернильных разводов.

— Интересно, от кого это? — пробормотал мужчина, и внезапно у него перед глазами, как наяву, возникло давнее воспоминание…

Ему семь лет, он приходит домой из школы и протягивает матери заклеенный конверт с ее именем. От учителя, который все время придирается к нему, а сегодня вообще был особенно сердитым. Маленькому Томасу очень хотелось заглянуть в конверт по дороге домой, но ему нечем было бы потом снова заклеить его. Так что теперь вся надежда на то, что мама расскажет, что ей там написали.

Нэнси разрывает конверт, достает из него лист бумаги, пробегает его глазами — и вдруг начинает плакать. Слезы капают на этот лист и на конверт, чернильные буквы начинают расплываться фиолетовыми кляксами…

— Мам, ты чего?! Что там?! — бросается к ней сын, и она отрывается от письма, поднимает на него глаза:

— Ничего, Аль, ничего… Это я от радости. Знаешь, что здесь написано? — и женщина принимается читать, поднеся листок поближе к лицу. — «Ваш сын — гений. Эта школа слишком мала, и здесь нет учителей, способных его чему-то научить. Пожалуйста, учите его сами». Понимаешь, сынок? Тебе не надо будет больше ходить в школу — ты будешь учиться сам, потому что учителя тебе не нужны. А мы с папой будем тебе немного помогать.

Лучшей новости Томас, или, как его тогда все называли, Аль, и представить себе не мог. Не ходить в школу — и не тратить время на нудные и непонятные уроки! Больше времени проводить, читая книги или наблюдая за всем, что творится в мире — за деревьями и букашками, за машинами и строительством домов, за людьми и животными…

— Бинго! — вопит мальчик и первым делом несется к старшей сестре — рассказать, что он больше никогда не пойдет в школу. Рассказать о том, что он, оказывается, гений.

А само письмо мать ему тогда, кажется, так и не показала. Даже странно, подумалось теперь Томасу. Написал бы кто-нибудь ему, что кто-то из его детей — гений, и он бы совал такое письмо под нос каждому, кто не успел бы от него убежать! Видимо, мать тогда убрала письмо учителя в свой стол — и забыла, куда его сунула, закрутилась с домашними делами. А может, она боялась, что если слишком часто напоминать сыну о его гениальности, то он зазнается? Это, пожалуй, было вполне возможно…

Томас открыл разорванный конверт и достал оттуда еще более желтый лист бумаги. Буквы на нем тоже расплылись от слез Нэнси, но прочитать три написанные на этом листе фразы все же было можно: «Ваш сын — умственно отсталый. Мы не можем больше учить его в школе вместе со всеми. Поэтому рекомендуем вам учить его самостоятельно дома».

Имя Нэнси на конверте тоже начало расплываться от упавших на него первых капель. А потом и на конверте, и на письме не осталось ни одной буквы — старая исписанная бумага промокла насквозь и из желтой стала сиреневой.

За окном темнело. Скоро должны были вернуться Мина и дети. Будет много ворчания из-за того, что комната покойной Нэнси осталась в полном беспорядке. Но Томасу было все равно. Он в любом случае не смог бы в тот день продолжать разбирать бумаги.

Все еще всхлипывая, он сидел в своем кабинете и делал запись в дневнике: «Томас Алва Эдисон был умственно отсталым ребенком. Благодаря своей героической матери он стал одним из величайших гениев своего века».