Слепая вера - Минасян Татьяна

За блестящим лаковым бортом гондолы плескалась вода удивительного зелено-синего цвета — почти как морская, только не прозрачная и более темная. Казалось, что какой-то неведомый художник сполоснул в каналах кисточки, испачканные ультрамариновой и изумрудной красками. Может быть, он раскрашивал этими кистями высокое небо и пышные леса, растущие на континенте, за пределами этого необыкновенного города?

— Сын, мы в Венеции! — с чувством произнес один из пассажиров гондолы, еще не старый, но уже сильно поседевший мужчина, переводя взгляд с цветной воды на мокрые стены домов, а со стен — на узкую полосу голубого неба между двумя неровными рядами крыш. — В лучшем городе мира, на свободной земле!

— На земле? — чуть ехидно улыбнулся сидевший рядом с ним молодой человек, кивая на ударяющие в каменную стену сине-зеленые волны.

— И что за манеры у ребенка… Только и ждет случая, чтобы подловить отца на чем-нибудь и понасмехаться! — проворчал в ответ старший из пассажиров, но в его голосе не было ни злости, ни даже малейшего раздражения на сына. Его живые, веселые глаза смотрели на юношу с любовью и радостью. Тот ответил отцу таким же счастливым взглядом.

Они мечтали побывать в Венеции уже давно. Оба много слышали об этом удивительном городе, и им безумно хотелось увидеть все, что им рассказывали, своими глазами. Хотелось прожить там хотя бы недолгое время, хотелось проплыть на гондоле по каналам, заменяющим венецианцам улицы. Хотелось подышать «воздухом свободы» — соленым морским воздухом города, который был свободным на самом деле, а не только на словах, у которого была своя собственная власть, который никому не подчинялся. И вот теперь, весной 1492 года, их мечта сбылась. Они были в Венеции и приехали в нее не на короткое время, не для того, чтобы немного погостить в вольном городе и вернуться домой, а как минимум на многие годы. Или даже навсегда.

Старший из прибывших в Венецию путешественников много говорил сыну о том, что все и должно было сложиться именно так. Их пригласили туда, потому что они были лучшими мастерами своего дела, потому что до венецианского правителя дошли рассказы об их работах. Только так и можно было попасть в самый свободный город мира. Не по протекции какого-нибудь влиятельного человека, а благодаря собственным заслугам. И заслугам настоящим, не выдуманным, не раздутым из каких-нибудь мелочей. Благодаря своему уму и таланту, благодаря умению много и старательно работать. Благодаря созданным их руками башенным часам, самым точным и самым красивым в Реджи-Эмилии, их родном городе. А может быть, и на всех итальянских землях. Так, по крайней мере, всегда говорили жители Реджи и приезжавшие туда путешественники из других городов и провинций. Но теперь старший создатель часов не уставал повторять сыну, что следующее их творение должно стать еще лучше часов в Реджи, затмить их своей красотой. Ведь они должны оправдать доверие дожа Венеции, самого справедливого правителя в мире! Его сын слушал эти назидательные слова не слишком внимательно и порой позволял себе посмеиваться над ними, но в глубине души понимал: отец прав.

Гондола, тем временем, нырнула под низко нависший над каналом мост, управляющий ею молодой человек резко пригнулся, и она качнулась, едва не зачерпнув воды. Пассажиры тоже невольно наклонили головы и испуганно ухватились руками за покрытые пушистыми шкурами сиденья, но их опасения были напрасными. Лодка благополучно проплыла под мостом и заскользила по каналу дальше, увеличив скорость. На мосту, оставшемуся позади, стояла молодая, богато одетая женщина в позолоченной маске, окруженной пышными темно-синими перьями. Она помахала младшему пассажиру рукой, и молодой человек тут же расплылся в улыбке, а потом подмигнул даме и послал ей воздушный поцелуй. Незнакомка наклонилась вперед и внезапно приподняла свою маску. Юноша уставился восхищенным взглядом на ее красивое, с тонкими чертами, лицо, но гондола уже нырнула под следующий мост, повернула в другой канал, пересекающийся с тем, по которому приезжие плыли до этого, и заинтересовавшая юного мастера венецианка скрылась из вида.

Миновав еще несколько мостов и резких поворотов, на одном из которых их гондола чуть не столкнулась с другой, украшенной гораздо более скромно, но тоже очень изящной, путешественники причалили к спускающимся в воду каменным ступеням. Гондольер, придерживаясь одной рукой за низкие, почти символические перила набережной, помог пассажирам выбраться из раскачивающейся на воде лодки и, получив причитающуюся ему плату, тут же приготовился плыть на поиски новых клиентов.

— Постойте! — крикнул ему старший из мастеров. — А подскажите, пожалуйста, куда нам дальше идти? Где площадь Сан-Марко?

— Там, в ту сторону! Идите по прямой! — гондольер говорил на венецианском говоре, заметно отличающемся от итальянского. Отец с сыном понимали этот диалект с трудом, и ему пришлось повторить свой ответ несколько раз. В конце концов, гондольер махнул рукой в узкий проулок, выходящий к набережной, и опустил в воду весло. Лодка заскользила по воде, мгновенно отодвинувшись от своих бывших пассажиров на десяток шагов. Отец и сын переглянулись.

— Ладно, сами найдем! — заявил отец без особой, впрочем, уверенности в голосе и зашагал в указанном гондольером направлении. Сын пошел за ним, держась позади — идти рядом в столь узком переулке два человека не могли.

Идти по прямой оказалось невозможно при всем желании. Улица петляла то вправо, то влево, и иногда чуть ли не поворачивала назад. Время от времени ее пересекали другие, такие же узкие и кривые переулки, но сворачивать в них путешественники опасались. Гондольер вряд ли имел в виду повороты, раз уж сказал им идти по прямой!

— А я думал, здесь вообще нет улиц, что вместо них везде каналы! — удивленно пробормотал сын, пригибаясь, чтобы пройти под низко нависающим над дорогой каменным балконом, с которого свешивалась длинная мокрая простыня.

— Признаюсь тебе — я и сам так думал! — тяжело вздохнул отец, еще больше ускоряя шаг.

— Ага, а выходит, в этом Венеция не так уж и отличается от других городов! Почти такие же дома и улицы, разве что менее ровные!

— А вот тут не соглашусь с тобой, сынок: есть существенная разница! В других городах у улиц есть названия, а у домов — номера!!!

Потом путешественники перестали шутить и вообще разговаривать. До приема у дожа, на который они были приглашены, как почетные гости, оставались считанные минуты, и опоздание на первую встречу с ним стало бы для них катастрофой. Сын вырвался вперед и мчался бегом, то и дело оглядываясь на отца: как бы тот не свалился от усталости, все-таки его возраст в последние годы часто давал о себе знать.

Но мастерам повезло. На одном из особенно крутых поворотов «прямой» улицы им встретился, наконец, редкий в это время суток прохожий — нарядно одетый торговец масками. Сын с отцом бросились к нему с радостными криками, и он в первый момент шарахнулся в сторону, приняв их за грабителей.

— Отведите нас на площадь Святого Марка, умоляю!!! — завопил старший мастер, с трудом переводя дыхание. К счастью, торговец понимал итальянский язык.

— Идемте, вы совсем рядом с ней! — успокоил он мастеров, и они оба вцепились в него мертвой хваткой.

А еще через минуту отец и сын, бледные после утомительной пробежки по городу, но старательно изображающие на лицах спокойную радость, переступили порог приемного зала дворца дожей.

— Часовщики и художники из Реджи-Эмилии, Джан Паоло и Джан Карло Раньери! — торжественно объявил об их приходе слуга.

Вид, открывающийся с крыши Часовой башни, был великолепен. С одной стороны перед замершими на ее краю мастерами, как на ладони, лежала непривычно-широкая для Венеции площадь, справа от которой возвышался пышно украшенный лепниной и фресками дворец, а с левой — не менее «нарядный» собор. Дальше, за площадью, сияла под лучами солнца ослепительно-зеленая гладь моря. На нее даже тяжело было смотреть, не прищуриваясь — глазам было больно от столь яркого света.

А с другой стороны были крыши. Сотни и тысячи крыш, покрытых чешуйками разноцветной черепицы, наползающих друг на друга, высоких и низких… Дома были построены так близко друг к другу, что сверху казались сплошным черепичным ковром — неровным, бугристым и лишь кое-где треснувшим. Трещинами были каналы, чуть более широкие, чем улицы, и потому заметные с высоты.

Четыре года назад, когда отец и сын Раньери впервые поднялись на эту башню, она была еще не достроена и ходить по ее вершине было непросто. Надо было смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о какую-нибудь неровность в кладке или осколок камня и не рухнуть с огромной высоты на площадь. Но теперь все было иначе!

В центре крыши возвышался огромный колокол, справа и слева от которого стояли такие же гигантские бронзовые фигуры пастухов в небрежно наброшенных на плечи звериных шкурах. Один из них был изображен стариком, другой — молодым юношей. Стоявшие рядом с ними Джан Паоло и его сын Джан Карло по сравнению с ними были крошечными карликами.

— Все-таки я думаю, что в этих статуях синьор Риццо изобразил нас с вами, отец, — сказал Джан Карло по-венециански. Они с отцом с первого дня жизни в Венеции старались говорить на местном языке как можно больше, даже между собой, и теперь знали его не хуже родного.

— Тебе мало той славы, что у нас уже есть? — усмехнулся старый мастер. — Не хочу тебя разочаровывать, но Антонио мне недавно объяснил, что имел в виду совсем иное. Старый и молодой пастухи — это символ, они означают движение времени. От юности к старости.

— Что ж, ясно, — кивнул сын, но по его глазам было видно, что до конца отец его не убедил. Джан Паоло, глядя на его обиженное лицо, усмехнулся:

— Надо быть скромнее. Мы все делаем на этой башне одно дело — создаем самые красивые в мире часы. Эти пастухи, и другие скульптуры, и наши с тобой часы, и вся башня — это один шедевр. Мы с тобой, Антонио, все остальные скульпторы, которые здесь работают — мы все войдем в историю вместе.

— Зачем мне быть скромнее? — возразил Джан Карло. — Это Церковь учит нас скромности и смирению. Но Венеция не подчиняется Церкви. Мы в свободном городе!

— Правильно говорите, мой юный друг! — на крышу вышел богато одетый пожилой господин с густой белоснежной бородой, и оба мастера при виде него вздрогнули и почтительно поклонились. Правитель Венеции уже не раз лично посещал башню, на которой они работали, но каждый его визит всегда был для них полной неожиданностью. Дож Агостино Барбариго, несмотря на свой преклонный возраст, всегда поднимался на башню один, оставляя охрану внизу, на площади, и никого не предупреждал о своем приходе.

— Я уже давно понял, что ваш сын — человек тонкого ума, — произнес дож, обращаясь к старшему мастеру, и затем поспешно добавил. — Как и вы, синьор Джан Паоло, конечно же. Ведь это вы его таким воспитали!

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — еще раз поклонился Джан Паоло. — Мой сын очень умен, но слишком уж горяч и невоздержан на язык. Молод он еще…

— Это не недостаток, — заверил дож старого мастера. — Синьор Джан Карло совершенно прав, я бы сам не смог выразиться лучше! Венеция — город, независимый от римской и папской власти, и именно поэтому у нас процветают искусства. Нигде больше вам не позволили бы изобразить на часах знаки Зодиака. А про статуи над часами я вообще молчу! Деву Марию и Христа пришлось бы переделывать десятки раз, прежде, чем скульпторы угодили бы церковникам.

— Именно поэтому мы всегда хотели жить и творить в вашем городе! — бойко ответил молодой мастер. — Здесь нет слепо верящих фанатиков, сжигающих людей на кострах за любую мелочь! Здесь все — настоящее, и искусство тоже, и я горжусь тем, что мы сделали для Венеции!

— Джан Карло! — вновь одернул его отец, но Барбариго успокаивающим жестом дал старому мастеру понять, что его строгость по отношению к сыну напрасна.

— Я тоже горжусь тем, что в моем городе работают лучшие в мире мастера, — сказал он торжественно. — Я сейчас поднимался по лестнице мимо часового механизма, видел его изнутри и был просто поражен… Чтобы разбираться в такой сложной механике, таком количестве деталей, надо быть гением! Управлять городом гораздо легче!

— Ну что вы, ваше сиятельство… — польщено улыбнулся Джан Паоло. — Если ты сам собирал часы, если сам вытачивал и отливал каждую деталь, то это не так уж трудно. Хотя сам я, не буду скрывать, знаю эти часы хуже, чем Джан Карло. Вот он — настоящий талант, он, наверное, сможет собрать и разобрать этот механизм даже с закрытыми глазами!

— Смогу, даже не сомневайтесь! — радостно воскликнул Джан Карло.

— С закрытыми глазами? — переспросил дож. — Что же, это просто замечательно…

Поздним вечером небо Венеции было еще более прекрасным, чем днем, залитое солнечным светом. Темно-синее, как окрашенный ультрамарином циферблат часов на только что торжественно открытой башне, усыпанное золотыми, как цифры и знаки Зодиака на этом циферблате, звездами — отец и сын Раньери смотрели на него в узкое окно своей комнаты и не могли оторваться.

С улицы доносился шум — горожане еще продолжали праздновать торжественное открытие самой высокой и красивой башни в городе, башни с часами. Правда, теперь этот шум был уже тише. А всего пару часов назад, когда с верхушки башни упало огромное, сшитое из множества кусков ткани полотнище, толпа венецианцев ревела так, что у мастеров, создавших башенные часы, чуть не заложило уши. Но в этом не было ничего удивительного. Такого зрелища, как открывшееся горожанам в этот день, никто из них еще ни разу в жизни не видел.

Два бронзовых колосса в звериных шкурах на вершине башни стали раскачивать гигантский колокол, и над площадью Сан-Марко разлился заглушающий все звуки мелодичный звон. Чуть ниже преклонил колени перед крылатым львом с раскрытой Библией в лапах мраморный правитель Венеции, дож Агостино Барбариго. Еще ниже, кланяясь, прошли перед Девой Марией с младенцем Христом на руках три волхва. А под ними острая золотая стрелка часов на ультрамариновом циферблате впервые сдвинулась с места, начав отсчитывать неумолимо идущее только вперед время. Заблестели сусальным золотом римские цифры, знаки Зодиака, солнце и луна, медленно вращающиеся вокруг замершей в центре циферблата Земли.

— Ваши часы прекрасны, как сама Вселенная, которую они изображают, — сказал дож Агостино, наклоняясь к идущим рядом с ним по площади отцу и сыну Раньери. — Я уже говорил вам это, но не устану повторять снова и снова — это самое чудесное творение рук человеческих, какое я когда-либо видел. Самые красивые часы на свете. Вы получите щедрую награду, и я предлагаю вам обоим остаться в Венеции и быть хранителями этих часов. Их механизм нуждается в очень внимательном уходе, а кто сможет заниматься им лучше, чем его создатели?

— Мы благодарим вас, ваше сиятельство, это очень большая честь! — в один голос ответили мастера. Дож посмотрел на них задумчивым взглядом, и в его глазах, как им на мгновение показалось, промелькнула непонятно откуда взявшаяся печаль.

— Я считаю, — продолжил венецианский правитель медленно, — что такие замечательные часы должны навсегда остаться единственными в своем роде. Никто никогда не должен повторить этот шедевр!

— Никто, кроме нас, и не сможет этого сделать! — уверенно заявил молодой Джан Карло. И отец не стал, как раньше, пенять сыну за излишнюю самоуверенность.

Теперь, вспоминая прошедший праздник и похвалу дожа, мастера все никак не могли успокоиться и улечься спать. Как ни сильна была их усталость, им хотелось продолжения торжества.

Тревожный стук в дверь оторвал их от приятных воспоминаний. Джан Карло отбежал от окна, щелкнул замком и впустил в дом незнакомую стройную женщину, лицо которой было спрятано под маской Коломбины.

— Бегите отсюда! — быстро проговорила неожиданная гостья, тяжело дыша. — Бегите из Венеции немедленно!!!

— Что случилось?! — в изумлении уставились на нее художники.

Женщина машинально поднесла руку к маске, словно хотела снять ее, но в последний момент спохватилась и лишь поправила растрепавшиеся черно-синие перья вокруг нее.

— Вам надо срочно покинуть этот дом и вообще наш город! — сказала она уже немного спокойнее. — Иначе с вами случится несчастье. Агостино… наш дож, сказал сегодня, что ваши часы должны остаться единственными, что никто не должен повторить эту красоту… И он сделает так, что вы тоже не сможете создать такие же часы!!!

— Что вы такое говорите, синьорина? — вспыхнул Джан Паоло. — Дож никогда не причинит нам зла, он в восторге от нашего мастерства! Кто вы вообще такая?!

— Не важно, кто я! Я знаю, что задумал Агостино, и это главное! Убегайте отсюда, если вы хотите и дальше творить!!!

— Неужели дож хочет нас убить, чтобы мы больше ничего не создали?! — побледнев, охнул Джан Карло.

— Хуже! Он хочет лишить вас зрения! Ослепить, чтобы вы остались живы, но не могли больше ничего делать!!!

Джан Карло метнулся в угол комнаты, где лежала сваленная в кучу одежда, инструменты и другие вещи, но отец поймал его за рукав и дернул к себе.

— Спокойно! Ты что, поверил ей? Прекрати панику, это же явно какая-то интрига против нас, чтобы поссорить нас с дожем!

— Нет, клянусь вам, я говорю правду, я хочу вас спасти!!! — с жаром принялась доказывать ему женщина, но Джан Паоло решительно взял ее под локоть и стал подталкивать к выходу:

— Я не верю тем, кто скрывает свое лицо. И тем более, не верю, когда клевещут на достойных и справедливых людей. Его сиятельство сделал нам столько добра, что никто не разубедит меня в его порядочности!

— Да смотрите на меня, сколько хотите! — дама сорвала маску, смахнула со лба выбившиеся из прически темные волосы, и в глазах Джан Карло, увидевшего ее красивое, но слишком бледное от страха лицо, промелькнуло узнавание. — Я… достаточно близка к дожу, чтобы он делился со мной своими планами — вот и все! Прошу вас, поверьте мне, за вами уже идут, вы теряете время!!!

— Мы — венецианцы, жители свободного города, в котором свободен каждый житель. В том числе и каждый художник, — с гордостью произнес старший Раньери. — В любом другом городе с нами могли бы так поступить. Но не здесь.

Из-за окна донеслись какие-то громкие голоса. Женщина вздрогнула, снова надела маску и кинулась к двери.

— Бегите через крышу, вы еще можете успеть!!! — крикнула она и помчалась вниз по темной лестнице.

Джан Карло дернулся было следом за ней, но отец снова удержал его за руку.

— Успокойся! Даже если это и правда любовница дожа — разве можно ей верить?

Верить надо тем, кто провозглашает свободу, — повторил он, хлопнув сына по плечу.

Молодой человек неуверенно кивнул и улыбнулся:

— Все-таки странно это… Зачем фаворитке дожа устраивать такой спектакль?

Ответить ему Джан Паоло не успел. В дверь снова постучали, на этот раз гораздо громче и настойчивее. А потом она распахнулась, и на пороге возникли два стражника с алебардами. Из-за их спин выглядывали еще двое или трое вооруженных людей. И как минимум пятеро дожидались их на улице, под окном комнаты Раньери — в этом Джан Карло убедился, подбежав к окну в надежде все-таки выбраться на крышу.

— Вы не можете этого сделать. Вы не должны. Мы — известные по всей Италии мастера, о нас знают в Риме и Ватикане, за нас есть, кому заступиться, — повторял Джан Паоло Раньери, когда их с сыном вели по темным, бесконечно петляющим венецианским улочкам.

Джан Карло шел рядом с ним молча, глядя себе под ноги. Его лицо ничего не выражало — оно казалось спокойным, но это было спокойствие уже отчаявшегося, потерявшего всякую надежду человека. А старший Раньери все пытался спорить с так жестоко поступившей с ними судьбой:

— Вас накажут, вы даже не представляете, что с вами и с дожем за это сделают!

— Ничего нам не сделают, — снизошел, в конце концов, до ответа один из конвоиров. — Рим и Ватикан нам не указ. Венеция — свободный город, он не подчиняется ничьей власти.