Однофамилица - Берман Евгений

Жёлтый лист, сорванный ветром с ясеня, неслышно лёг к его ногам. Михаил наконец преодолел внезапно накатившую дурноту и потянул на себя скрипучую калитку. Вытащил из авоськи завёрнутую в газету метёлку и принялся не спеша сметать с надгробия прелую листву и сухие веточки. Сменил воду, поставил свежие цветы. Близкие не понимали, зачем он ходит сюда. Дети крутили пальцем у виска, но смотрели снисходительно: стариковская блажь, мол. А покойная жена — та до последних дней ревновала, дурёха. Не понимала, что любовь-морковь тут ни при чём. Зазнобу из сердца вырвать можно, а вот больную совесть так просто не успокоишь. Михаил и сам толком не понимал, зачем ходил сюда, зачем ухаживал за её могилой все эти годы, ведь легче всё равно не становилось. «Епитимья, — вспомнил он старинное, из далёкого дореволюционного детства, словечко. — Только такую не отбудешь, не отстрадаешь. Это моё. До самой смерти моё».

***

Пожилой охранник в будке у «вертушки» заводской проходной секунду помедлил, держа в руках пропуск. Затем перевёл взгляд на неё и, хитро сощурившись, спросил:

— Чемгарина? Родственница, што ль? Ну того самого, академика...

— Однофамилица, — опустив глаза и заметно покраснев, ответила Таня. Ну когда уже её наконец перестанут изводить этим вопросом, преследовавшим с самого детства! Она не хотела быть «дочкой академика Чемгарина», не хотела, чтобы отцовская слава облегчала ей жизнь. Ну почему её не записали на мамину фамилию!

— Ладно, проходи, «однофамилица», — усмехнувшись в усы, сказал охранник. — Ишь, скромница какая. Была б меньше на папаню похожа — так и поверил бы...

В цеху, огромном и гулком, понемногу собирался народ. Молодой инженер-технолог, проглядев её документы, к счастью, ничего не спросил про фамилию. «Ну хоть тут пронесло», — решила было Таня. И в этот самый момент он, возвращая ей дневник практики, как бы между прочим заметил:

— А экзамены ваш отец сурово принимал. Помню, меня завалил, пересдавать пришлось. Ну да я сам был виноват, недоучил ароматику маленько. А теперь, будто в насмешку, как раз на ней, на ароматике, и работаю. А вы, стало быть, будете под моим началом, Татьяна Алексеевна.

Таня, не зная, что ответить, только молча кивнула, но румянец со щёк было всё равно не стереть. Они что, нарочно все издеваются?!

— Ладно. В общем, зовут меня Михаил Николаевич. Сегодня поработаем с вами на участке сульфирования. Теорию вы должны были в институте изучить, теперь практикой займёмся, — и, не дав Тане опомниться, он повёл её на второй ярус.

У открытой крышки реактора уже хлопотали два рабочих-аппаратчика, загружая дымящуюся массу.

— Ну вот, Татьяна Алексеевна, сюда загружается...

— Олеум и нафталин. Знаю, — не стесняясь, перебила его Таня. — Давайте не будем тратить время на предисловия, Михаил Николаевич. Лучше скажите, какие показатели мне следует контролировать согласно технологическому регламенту. Или покажите документы, и я сама со всем разберусь.

С трудом сдерживая улыбку, она наблюдала за замешательством Михаила. Рабочие переглянулись, и один из них подмигнул ей.

— Через два часа после выхода реактора на режим следует отобрать пробу через люк и провести анализ. Методику анализа возьмёте в заводской лаборатории, — наконец взяв себя в руки, деловито произнёс инженер. — Крышку не открывать, пока рабочие не сбросят давление через предохранительный клапан. Работать по возможности быстро и предельно аккуратно. Всё понятно?

— Да, Михаил Николаевич, — с торжеством в голосе ответила Таня.

Два часа пролетели незаметно, почти как одна минута. Михаил то и дело справлялся, не нужна ли какая помощь, но она вежливо отказывалась, кивая в сторону двух аппаратчиков, «которые мне прекрасно помогают и всё уже показали». Конечно же, у Михаила тут же находились «неотложные дела в заводоуправлении» (или в лаборатории), и он поспешно удалялся.

— Эй, Алексевна, там пробу брать не пора? — крикнул с верхотуры один из рабочих.

— Да. Открывайте клапан, я сейчас, — подхватив посуду для анализа, она поспешила к реактору. Манометр был уже на нуле, оставалось только открыть вентиль. «Странно, что давление сбросилось беззвучно», — подумала она. Рабочие тем временем откручивали один болт за другим.

Звук сорванной огромным давлением крышки реактора был похож на взрыв. Мощная струя кипящей кислотной массы ударила в потолок, смертельным дождём закапала вниз. Цех мгновенно заволокло ядовитым облаком. Глаза невозможно было открыть, лёгкие жгло будто огнём. Таня бросилась к окну, думая спрыгнуть со второго этажа. Нет, не спрыгнешь — внизу стоят бутыли с кислотой. С трудом найдя в жгучем тумане лестницу, по которой поднялась, она рванулась к выходу. Не заметив лужу горячей кислоты, скользко растекавшуюся под её ногами...

***

— Врача! Врача немедленно в цех сульфирования! Позовите врача!

Михаил не чувствовал собственных ожогов, не чувствовал, как кислота с Таниной одежды протекает сквозь его халат, как растворяется бельё, рассыпаясь прямо на теле. Добежав с девушкой на руках до пожарного гидранта, он что есть силы шарахнул кулаком по защитному стеклу — пломбу срывать было некогда — и повернул кран. Из шланга капнуло несколько капель. Михаил выругался.

— Да он давно уж не работает, гиндрант энтот, — в проёме показался аппаратчик Василич с ведром воды. — Раздеть надо б девку, а не в одёже обмывать.

Михаил протянул было руки к почерневшей Таниной блузке. И отдёрнул их, не в силах побороть смущение. Дочь академика Чемгарина будет лежать здесь, голая и обожжённая, а пол-завода будет на неё глаза пялить?!

— Лей так, — сердито сказал он. — И беги снова за водой.

Струйки грязно-коричневой жижи растекались по полу цеха. Из сведённых гримасой боли губ девушки вырвался стон. Михаил наклонился к ней. И потерял сознание. Подъехавшая «скорая» забрала обоих.

… Он пришёл в себя на третьи сутки. Через неделю, как только смог говорить, спросил у врача на обходе: что с Таней? Седоусый хирург нахмурился.

— Татьяна Чемгарина умерла сегодня ночью. К сожалению, ожоги были слишком обширны и глубоки. Если бы те, кто оказывал ей первую помощь, догадались снять с неё одежду, у неё был бы шанс, а так...

После этого остальное уже не имело значения. Ни сочувственные взгляды сослуживцев, когда он наконец вернулся на работу. Ни медаль, которую ему вручил нарком. А потом Михаил узнал, что академик Чемгарин, уехавший после постигшего его горя в командировку за границу, так и не вернулся на родину, посвятив остаток своих дней науке и уходу за женой, впавшей в безумие после смерти дочери. И тогда он отыскал её могилу и стал ухаживать за ней. Как будто это что-то меняло.