Глава пятая. Прошлое.

Лето и осень в деревне часто проходят в заботе о подготовке к зиме. Огромное скопление молочко-белых облаков казалось летящей ширококрылой совой, которая выискивала себе пищу и попутно теряла немного перьев; и теперь они разлетелись по всей земле, укрывая ее редким снегом. Поля опустели, снопы быстро убрали по домам, как только высохли. Постепенно жизнь в деревне потухала, только из кузницы доносился звон каленого железа да из домов стук жерновов. Точно такой же звук доносился из дома язеньской ведьмы. Ратибор молол на тяжелых жерновах кости, пока Аксиния — а именно так звали ведьму — вычищала хату. Он сидел на кухне и не мог поверить резкому преображению дома, от толстого слоя сажи не осталось и следа. Как оказалось, полностью все место занимали огромные шкафы да полки заполненные банками. Печка не топилась уже дней десять, да только все равно в хате оставалось тепло, вызывавшее лишь удивленные взгляды в сторону хозяйки. Когда последняя кость противно хрустнула под тяжестью жернова и перетерлась в муку, старуха села на лавку у стола.

— Умаелася я, столько работы еще не сделано… Так и помру тут. Сложуся в три погибели и помру!

— А чего это вы решили хату убрать?

— Гости придут дорогие, всю ночечку будуть тутко. А не уберу стыдно будет да и бить меня будут, что грязно как в хлеву! А столько нужно готовить, благо ты мой помощник! Да и черти немного помогают, хоть и шалят баламуты, — старушка улыбнулась, — Сейчас будем полки перебирать.

Ведьма резво подошла к шкафу. Взяла банку, поднесла к лицу, отставила на пол, некоторые склянки даже не трогались, другие же отставлялись обратно. Ученик начал повторять за наставницей: он также подносил банки к лицу, разглядывал и ставил на пол, только бывало, что вот поставил банку — а она снова на полке и так много-много раз.

— Если обратно на полку лезет — не тронь

Иногда старушка, чаще всего с улыбкой, говорила откуда и зачем ей та или иная посудина. Когда в руках появилась светящаяся баночка юноша недовольно прищурился, отставил ее обратно.

— Этко мне муж поймал, еще лет сорок назад, так посидел он! Но молнию поймал все-таки черт старый.

— А этко я сама ловила! Слишком верткий гад, всегда из рук, как песок, пропадал, — сказала ведьма заметив в руках банку с какой-то плоской змеей.

В руках парубка появилась банка полностью заполненная глазами, которые застекленело смотрели на него, были они разные: от карих до светло-зеленых, и все они находились в какой-то жиже.

— Не боись, это от мертвяков.

— Так мы же тож...

— Других мертвяков, мы то еще на половину живы, а те уже усе.

Слегка помолчав, решая стоит ли спрашивать, он тупо начал рассматривать пол и лишь тихо проговорил:

— Так как же я появился? Да и как мне жить?

— Ох, это давнешняя история, — старушка присела на лавку, перед этим указав пальцем мальчишке работать, продолжила: — Зим двадцать ти семнадцать назад только створили нам церквушку. А смысла не было. Чаму? Все к Велису тянулись да и говорить не боялись, а тяперича усе. Тихомир этот, чтоб он провалился! Дак вот, приехала к нам тогда где-то осенью дружина княжа. Сказали креститься, а мы то не желали менять НАШИХ на чужих, ведь НАШИ нам братья родные, а с этими рабы мы. А князю этко не понравилось дюже, ну и на святках ночу пришла дружила. Убивали, сжигали и девок портили. Я тко старуха, мне лишь по морде дали… Испортили тогда и твою мамку, её Лизою звали. Пришла она ко мне потом, чтоб я сгубила дитё, а меня долго просить не надо. Вот тогда ты свою жизнь и потерял, да только захварела она, и перед тем как покинуть нас и уйти к родным, остатки своей жизни тебе передала, сама не знала, но передала, видно, сердце материнское такое. Ты тогда еще из живота не вылез даже. А потом уже и Мария тебя нашла, хорошая она баба, и своего, и тебя вырастила.

— А что же делать мне теперь..?

— Что-что? Сидеть и помогать люду, мой век-то подходит уже. Хоть мы и живем много, но и мы не вечныя. Имя твое как “ратавать” звучит, вот и спасай, когда надо буде. Как я помру хата твоя, делай что хошь! Но бесов не гони, племенные они, уже пять веков ращу их, хорошие бесы, — откуда-то на ее коленях появился черный кот и старческая рука нежно гладила короткую шёрстку цвета чернозёма: — Ты только не связывайся с теми, кто знает что ты. Это добром не кончится, сама знаю. Мы то и живем по одиночке и иногда берем себе приемников, чтоб веды наши не погибли. В такой жизни как у нас, веды единственная ценность.

***

Ночью постучали гости, ведьма побежала открывать. В доме и в сенях по углам были расставлены блюдца со свечами из жира, которые тускло горели. Дверь скрипнула и холодный ветер бесцеремонно ворвался в хату. За порогом стояло трое, лиц их не было видно.

— Пускай нас, Аксиния, пускай, — прохрипела одна фигура мужским басом.

— Приглашай, старуха, не томи. Час пришел, — проговорила вторая слегка булькающе.

— Луна полна, пора и честь знать, — прошипела третья.

— Прошу входите, гости дорогие!

Старушка быстро направилась в дом и стала накрывать стол. Визитёры плавно вошли за хозяйкой. На столе было два подсвечника для лучин, ведьма взяла одну у окна и перебросила огонёк на все лучины. Яства были разные: в центре стола была коврига хлеба с белой коркой, словно плесень, три кружки, заполненные чем-то густым и алым и в них плавало нечто белое. Возле левой ножки стола сидело три чёртика, с полножки ростом. Рожки их слегка горели, как тлеющие угольки, черные морды были покрыты овчиной шерстью, а пяточки измазаны в саже, копытца их блестели в свете кротких огоньков. Гости уселись за стол, устроившись по удобнее на лавке, хозяйка же села напротив, на низеньком стуле, из-за чего отчетливо была видна её горбатость, которую не смогли скрыть седые распущенные волосы.

— Ох, как я проголодалась! — заявила распухшая женщина с синей кожей, в черных волосах ее была зеленая тина, а вся одежда облепила тело.

— Тебе лишь бы пожрать, не наелась жаб в своем болоте? — проговорил дедок с длинной бородой. Было в нем нечто странное: если смотреть на него со стороны чёртиков, то лицо его кривилось, покрывалось морщинами, а если со стороны старухи, то оно было добрым и приветливым.

— Не наелась! Я в отличии от тебя одними грибами да мхами сыта не буду!

Третья гостья молчала, обводя своим красным глазом — второй глаз был крепко закрыт — кухню. Одежда ее была бедной, будто из сухой травы ткали. Руки были изуродованы язвами и шрамами.

— Полно ссорится, нужно ведьму провести.

— И то правда.

Одноглазая гостья лишь кивнула.

Старушка разделила ковригу на четыре куска, самый маленький чертёнок поставил ей кружку колодежной воды. Гости стали жевать костный хлеб.

— Хороши костишки выбрала, нечего сказать! Видать с моего болота утянула, а?

— Утянула, мавки ваши всегда топят вкусных людей да зверей.

Утопленница одобрительно кивнула опухшей головой. Гости сделали по глотку из стаканов.

— Глаза небось в дуплах моих нашла?

— Что белочки взяли то я и забрала. Любят они хитрые очи.

Леший улыбнулся.

— Где же ты кровь нашла?

— Ведомо где, набрала земли да высушила, а кровушка да и капает в ведёрко.

Другой чёртик поднес к Лиху одноглазому большое ведро, заполненное кровью, та лишь моргнула и принялась пить, склонив голову, как корова на водопое.

— Полно, ты, пожила? — спросил леший вытирая усы об чистую скатерть.

— Полно, батюшка, полно.

— Полно ли напилась ты болотной водицы да наелась гадов? — русалка начала вылавливать из кружки глаза, накалывая их на длинный желтые коготь.

— Полно, матушка, полно.

— Часто ли виделась я с тобой? — спросила Лихо, облизывая своим длинным языком, будто змеиным, морду.

— Штогод мы виделись, матушка.

— Последний раз мы у тебя видимся, Аксиния, спрашивай, что хочешь. На все ответы дадим.

— Хотела бы я знать, батюшка, что будет с внуком моим.

— Внуком?! Веди же сюда мальца, полюбуюсь я им да может и в мужья себе возьму!

— Нельзя ей детей в доме держать, корова ты синяя! Из-за таких как ты и нельзя!

Лихо лишь с голодной усмешкой осматривало чертей, те от ужаса быстро скрылись под платьем ведьмы.

— Счастья ему не будет долгого.

— Ох, батюшки, помогите ему!

— Ничем уж ему не помочь, Аксинья, в следующую зиму Лихо к нему придет.

— Приду… Ох, приду. И к чертяткам приду.

Под подолом старушки тихо взвизгнули три поросёнка.

— Помрёт он раньше тебя. Тебе вот шесть веков уже, а он на двухсотом помрёт. Сам, не сам — не вижу.

— Мо я его утяну к себе!

— Мо и утянешь, да не будет болота в его смерти.

— Моим он будет, моим… — тихо прошипело Лихо в уже почти пустое ведро лакая из него остатки.

Бабушка тихо вздохнула.

— Даже пасля смерти не будет покою ему долгого. Поплачь, старая, мо слезами твоими упьёться лихо.

— Мало их будет, гибель лёгкую не наплачет.

Аксинья заплакала, тихо, почти без слёз, а нечисть все ела и говорила, как дух её мучать будут, как съедят и внука…

***

Когда пропели первые петухи, гости выбежали из хаты, а старушка, не закрывая двери в сенях, направилась к кровати, черти уснули под столом. Ведьма скинула с себя платье, испачканное кровью и другими неприятными вещами, улеглась на перине и лишь подумала: "Устала я. Как же я устала..."