Глава 10.

По дороге домой я все никак не мог выкинуть из головы наш разговор с Тори. Признаюсь, что как только ее получше разглядел (только я старался это сделать исподтишка), то не мог не заметить чистую и невинную красоту девушки (Боже, Остин, зная, что у тебя есть невеста и вам скоро придется выбирать дату свадьбы, ты засматривался на другую?!): невысокого роста, прямые и длинные светлые волосы, веснушки на лице и моего любимого зеленого цвета глаза. Да…такую невозможно не заметить, только вот по сравнению с Эбигейл она не была самовлюбленной и не выставляла на показ свою красоту, а, наоборот, как будто не признавала и не осознавала этого-этим она меня и зацепила. Еще я заметил, что она постоянно смотрит вниз и когда поймаешь ее взгляд, сразу отводит его, но если эта скованность и стеснительность наблюдается в ее движениях и поведении, то что касается речи и взгляда-это совсем другое. Несмотря на тихий и мягкий тембр в ее голосе, у нее правильно и грамотна поставлена речь, а когда случайно сталкиваешься с этими зелеными глазами, то видишь в них только искренность и свет. Все, пора заканчивать с этими эмоциями, восхищением и…не вести себя как влюбленный дурак!

Уже доехав до дома и выйдя из машины, почувствовал легкий холодок по коже и только затем заметил, как быстро стемнело. Звоню в дверь-никто не отвечает. Значит отец задерживается на работе. Открываю дверь ключом и сразу же налетаю на кухню за едой. Первое, куда заглядываю, это конечно же холодильник-пусто и бедно. Так…на плите остатки уже холодного обеда. Мда уж…придется поджаривать и доедать. Сам я готовить не умел, как и отец, поэтому приходится либо заказывать еду домой, либо есть в ресторанах.

Сразу после смерти мамы нам вообще было трудно снова вернуться в прежнюю рутину. Помню, когда мама уже в тяжелом состоянии лежала в постели, мой отец близко не подходил к ней и не ухаживал за ней: всю ответственность он оставил мне, но я часто его видел либо в темном углу, либо в стороне, где его не видно и оттуда он тихо наблюдал и присматривал за мамой. Да, ему также было невыносимо и тяжело в те дни, как и мне, но что самое страшное что нам пришлось переживать-это чувство бессилия, которое вызывает только злость и отчаяние.

Вся эта мука продлилась пять месяцев, но глубоко внутри мы с отцом и по сей день носим внутри эту ношу. До сих пор не можем свыкнуться с мыслью, что в нашей жизни больше нет того тепла, того яркого солнечного лучика, который исходил от мамы и также быстро угаснул.

Как только быстро покончил с едой, уже уставший отправляюсь к себе в комнату. Когда я уже поднялся на второй этаж, то невольно посмотрел на дверь слева от моей комнаты. Отец уже не спит в своей (а раньше их) спальне: либо остается у себя в кабинете на работе, либо устраивается в гостиной на диване. Первый и последний раз после ее смерти мы заговорили на эту тему две недели назад. И то это вышло так неожиданно и так резко, что мы больше не смогли молчать и терпеть, но снова для отца эта тема стала закрытой.

Вот уже зашел в комнату, переоделся в майку и шорты, прыгнул на кровать и перед тем как уснуть задумчиво смотрел в потолок. Еще с детства я любил так делать: никто тебе не мешает, никто не лезет в твою голову и в твои мысли. После десяти минут обдумывания планов на завтра, куда входит встреча с отцом и, возможно, с Эбигейл, мои мысли снова возвратились к Виктории. И хоть я понимаю, как неправильно думать о той, у которой есть любящий парень, который скоро станет ей мужем (также нельзя забывать и о моем положении), но это не останавливает меня от мыслей о ней: о ее волосах, которые пахли лавандой и к которым так хотелось прикоснуться и пропустить моих моих пальцев, ощутить на ощупь; о красивой и белозубой улыбке, которую она не каждому дарит; и о шраме, который вызвал не такие радостные чувства, как все перечисленное выше. Точно! Браслет! Вот еще одна загадка, которую пока не удалось разгадать. Может, он просто был похож на мой и он вообще другого цвета (я ведь толком и рассмотреть не успел)? Не знаю, но он я сразу подумал о… Нет, Остин! Это просто невозможно! Прошло шесть лет и Изабэлль больше нет. Она мертва. Но разве не я сам вернулся сюда с целью во всем разобраться? Убедиться, что это ее тело было найдено в лесу и похоронено. И хоть меня там уже не было и я был на другом континенте, я не переставал надеяться и не сомневаться в том, что она еще может быть жива.

***

Следующий день я решил посвятить поискам жилья для нас с Эбигейл и разговорам с отцом. Утром заметил его отсутствие и подумал, что скорее всего он провел ночь на работе. Уже в дороге мне приходили сообщения каждые пять минут и когда я решил взглянуть на отправителей, то там были и от Габриэля, и от Эбигейл, и от отца. Я ни на одно не ответил, а держал путь на Golden Complex. Уже зайдя в само помещение, спросил на регистрации: ‘’Отец у себя? ’’ и после утвердительного ответа поднялся к нему в кабинет. Пару раз постучал, но отец не отвечал, поэтому пришлось зайти без спроса и увидел странную картину: рабочий стол завален бумагами и даже некоторые из них лежали на полу, голова отца, которая также покоилась на столе, а рядом виски. Все понятно, только вот от чего так напиваться… Я тихо подошел к столу и стал размышлять как поступить: оставить все как есть и не будить отца или же рискнуть и разбудить зверя. Что ж. Придется идти на жертвы. Я начинаю пихать его в бок-не просыпается. Зову по имени-бессмысленно. Еще делаю несколько попыток и только спустя пять минут чувствую прогресс и какие-то звуки. Отец что-то бормочет, но затем резко поднимает голову и смотрит на дверь. Ему понадобилось пару секунд, чтобы понять, что совсем рядом стоит его сын, но как только он поднял на меня свое сонное лицо, я понял по покрасневшим глазам, что он неплохо напился. Боже. Надеюсь его в таком виде никто не видел.

— О Боже, — он резко схватился за голову, — моя голова!

Он начинает сгибаться пополам, а я не тратя время зря, набирать воды из бойлера. Отец пересел на диван, который был как новенький, так как туда редко кто присаживался, и как только взял стаканчик с водой, стал жадно и ритмично ее пить.

— Еще, — хриплый голос вырвался с него.

Второй. Третий. Четвертый. И наконец все. Я присел к нему и мы стали молча сидеть. Отец откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза, как будто ничего не происходит и меня тут совсем нет.

— Ну и что это значит?

Он все молчал и не двигался, но все-таки очнулся и глянул в мою сторону:

— Меня ведь никто не видел в таком виде?

О Боже!

— Серьезно? Ты ничего объяснить мне не хочешь?

— А тебе не видно?

В этом он был прав, но это не объясняло того, провел всю ночь в одиночестве и пьянке. Впервые нахожу его в таком состоянии.

— Я так понимаю, сейчас бессмысленно вести разговор?

— Да. Бессмысленно.

— Ну что ж. Тогда я пойду.

Уже приближаюсь к двери, как сзади звучит голос отца:

— Стой. Подожди. Куда ты собрался?

Я сразу задумался.

— Не знаю, но найду чем заняться.

Честно говоря, было трудно смотреть на отца и не замечать того взгляда, который я часто видел при болезни и смерти мамы. Не уверен, в этом ли была причина его пьянки или в чем-то другом, но боль в глазах присутствовала. Я молча вышел со словами, что позвоню и решил приступить к тому, что уже давно планировал при возвращении в Даллас.

7 лет назад

— Ну? Ты еще там долго?

Не знал, что на это занятие уйдет столько времени. С Бэлль мы договорились встретиться сегодня у меня дома и мне пришлось хорошенько прибраться в моей комнате, чтобы привести ее в божеский вид. Если бы не Бэлль, мама еще долго упрашивала меня этим заняться.

Снова смотрю на время и не верю, как быстро прошло два часа. Еще недавно я с трепетом и весь на нервах стоял у входа в ожидании подруги, но как только ее увидел стал еще больше волноваться. С того дня, как мы случайно столкнулись и Бэлль была вся в слезах прошло две недели. Пару дней мы также продолжали не замечать друг друга и не разговаривать, но настал тот знаменательный день, когда Изабэлль сама подсела ко мне в столовой и начала со мной диалог. У нас кроме друг друга больше никого не было (имею в виду друзей), но нам и так было хорошо вместе. Мы часто ходили в гости друг к другу. Мои и ее родители сразу после знакомства, тепло нас приняли и были не против всех этих посещений, но вот что я заметил так это то, что отца Бэлль я никогда не видел. Всегда когда я приходил к ней, была только ее мама и это происходило в любое время суток. Но я никогда не лез в душу Бэлль и не доставал личными вопросами, как и она меня. Мы не так давно подружились и не успели еще так сблизиться друг с другом.

Вот уже заканчиваю портрет Изабэлль, как она неожиданно вскакивает и пытается подсмотреть (она всегда была нетерпеливой). Я не успел быстро среагировать, но все же бумагу смог развернуть.

— Остин, ну я устала уже позировать.

— А ты как хотела? Ради шедевра стоит и потерпеть.

— Шедевра говоришь? А ну дай взглянуть!

Мы стали двигаться в каком-то танце: Бэлль на меня, а я от нее. Когда я почувствовал позади стену, а она уже вплотную приблизилась ко мне, понял, что выхода нет. По-прежнему держал портрет за спиной, но Бэлль и туда руки просовывала. У меня не получалось сдержать смеха от выражения лица подруги из-за того, как усердно она пыталась. Ее руки уже нащупали мои и мне ничего не осталось как сдаться.

— Ну все. Получилось.

Она тут же заулыбалась, только вот мне было не до смеха. То, как мы стояли так близко друг к другу вызвало у меня непонятные чувства: и страх, и волнение, и тепло. С одной стороны, хотелось прижаться еще ближе и не отпускать, а с другой, отойти подальше и выровнять свое дыхание. Но за меня сделала выбор сама Бэлль, за что я ей был благодарен. Она сразу же взглянула на свой портрет и долго с серьезным выражением его рассматривала, от чего я занервничал. Так мы простояли в тишине пару минут, но они мне показались вечностью. Она подняла на меня свои изумрудные глаза и только сказала:

— Боже. Это и правда шедевр.

Я не мог и слова вымолвить. То, что я почувствовал в тот момент никак не объяснить словами. Помню, как старался вывести каждую черту ее лица, ничего не упустить: от ее аккуратно ровных бровей до веснушек на носу. Что больше всего меня поразило и вызвало бурю чувств и эмоций так это то, как она прижала портрет к своей груди и с счастливой улыбкой на лице сказала.

— Спасибо, Остин. Я буду его хранить вечно.